Крот Камня

❦

Старлинг смутно представляла себе, что тот намерен делать, но она была Старлинг, к тому же по горло сытая болтовней, готовая сделать что угодно, чтобы найти помощь Триффану. Она пошла за Пастоном.

Старик повел ее вниз по склону в западном направлении, по поверхности и подземными ходами. Поняв только, что они идут к его дочери, Старлинг решила, что дочь, вероятно, старуха (Пастон был очень дряхлым), но, может, она славная старуха.

Так они и шли, пока не добрались до малозаметного хода и не стали спускаться. Пастон покричал, предупреждая дочь о гостье, а потом, сделав знак Старлинг оставаться на месте, пошел вперед один. Старлинг заметила, что в этих ходах хорошо и вкусно пахнет, они сухие и вырыты недавно. Эта кротиха, решила Старлинг, должно быть, придется ей по душе.

Потом Пастон вышел, позвал Старлинг и, трогательно гордо улыбаясь, ввел ее в зал, где их ожидала очень милая кротиха, показавшаяся Старлинг доброй и немного испуганной.

— Мья тошь Фиверфью, — представил Пастон.

Старлинг улыбнулась и громко поздоровалась:

— Привет!

Фиверфью смотрела на нее и, похоже, не знала, что сказать. К удивлению Старлинг, она выглядела достаточно молодо, ее мех отливал здоровым блеском, и все вокруг было устроено очень разумно. Кротиха казалась робкой, однако, когда она, собрав все свое мужество, посмотрела на гостью, в глазах светились ум и прямодушие. Фиверфью была стройной, как будто в отличие от других кротов этой системы она проводила время в беготне и не позволила себе бездельничать. В одном чистом углу ее норы лежало даже несколько начатых текстов — свидетельство, что она собиралась писать и в дальнейшем. Кротиха-летописец!

Старлинг проговорила:

— Рада познакомиться с тобой. Меня зовут Старлинг. Ты понимаешь, что я говорю?

Рядом с Фиверфью Старлинг чувствовала себя чересчур крупной и, как бы это сказать, излишне жизнерадостной. Однако Старлинг ощутила и значительное облегчение, впервые за долгое время оказавшись в обществе кротихи, похожей на нее саму. Остальные самки в этой системе были такими старыми, что Старлинг их и за самок почти не считала.

Наступило долгое молчание. Фиверфью, казалось, копила силы, собираясь заговорить, что в конце концов и сделала:

— Старлинг, ра-ас-реши представиться. Мне не гро-оосит смерть, да будь благословен Ка-а-амен.

Старлинг медленно переварила услышанное, а потом сказала:

— Прекрасно, это большое облегчение, я рада, что ты не собираешься умирать. А ты думала, что умираешь?

Фиверфью энергично потрясла головой, взглянула на своего отца, кивнула, снова посмотрела на отца и ничего не сказала. Повисло неловкое молчание. Старлинг решила, что мужчине здесь делать нечего. Ей нужно было откровенно побеседовать с Фиверфью.

— Знаете что, — произнесла Старлинг, — двое — это компания, трое — уже толпа…

Она повернулась к Пастону и вежливо дала ему понять, что лучше бы он на время вышел. Ничего плохого не случится с его любимой дочерью, ну совсем ничего. Старлинг улыбнулась Пастону очаровательной всепобеждающей улыбкой. Это потрясло старика, и он произнес длинную речь, полную «по-ш-тенная», «умоляю» и «от фсе-его серт-са», под конец которой Старлинг выпроводила его.

Фиверфью к тому времени совсем пришла в себя и робко улыбалась. Казалось, она хочет о чем-то спросить, но вместо этого вдруг вытянула вперед лапу и потрогала мех Старлинг.

— Ма-а-ала-дой, гладкий и при-и-иятный! — пропела она и стала напевать веселую песенку.

— Как мило! — воскликнула Старлинг, приходя к выводу, что Фиверфью ей действительно нравится.

Старлинг устроилась поудобнее, понимая, что разговор займет какое-то время, и произнесла медленно и отчетливо:

— Я очень рада познакомиться с тобой.

Поскольку Фиверфью не поняла ее, она повторила эти слова. Произнося «я», она показала на себя, захихикала на «очень рада», а под конец дотронулась до Фиверфью, чтобы показать, что такое «с тобой». Потребовалось время, но, когда Фиверфью наконец поняла, что так терпеливо пытается объяснить Старлинг, она произнесла нечто подобное на старокротовьем языке, подождала, пока Старлинг повторила фразу, а потом неожиданно глаза Фиверфью наполнились слезами, и она разрыдалась, будто бы много лет ждала возможности выплакаться. Она рыдала и от счастья нравиться этой чужой кротихе, и от горя, что столько лет не нравилась никому.

Потом обе стали болтать, открывая для себя чистую, ничем не омраченную радость разговаривать с другой кротихой в этом мире больных, возбужденных или слишком уж хорошо знакомых самцов.

Потом, много позже, Старлинг сумела объяснить, что в этой системе находится крот по имени Триффан и ему требуется помощь, травы и лечение. Фиверфью улыбнулась и спокойно сказала, что сейчас пойдет и сделает все, что сможет.

— Ка-ак е-ефо зо-офут? — спросила она.

— Триффан, — ответила Старлинг.

— О-он хо-ор-о-ошенький? — робко спросила Фиверфью.

— Да! — воскликнула Старлинг со смехом. Да, Триффан хорошенький! Ей ни на минуту не могло прийти в голову, что Триффан может быть объектом интереса со стороны самки, но если подумать… При этом они обе рассмеялись, выскочили из норы и выбежали на поверхность, не объяснив своих действий Пастону, который ждал их так долго и очень удивлялся доносившимся до него смеху и болтовне. Даже если бы он разобрал слова, он, старый и мудрый, не понял бы их.

Придя в нору Триффана, они увидели, как он ослабел; хотя рот его был открыт, казалось, он почти не дышит. «Хорошеньким» Триффан был когда-то, но не теперь. Правый бок распух и воспалился, грязно-желтый гной сочился и застывал на мехе. Раны приобрели зловещий серо-белый цвет там, где мясо начало гнить, и пахли тухлятиной. Горячечное состояние, в котором Триффан пребывал в пути, теперь прошло. Он лежал тихо, с полузакрытыми глазами. Иногда что-то шептал или пытался шептать, но разобрать слова было невозможно.

Спиндл редко отходил от Триффана, чистил его, предлагал ему пищу, к которой тот давно уже не прикасался. Спиндл был вне себя от горя. Он изо всех сил пытался держаться спокойно рядом с Триффаном, но, когда разрешал Мэйуиду или Старлинг сменить себя, не находил покоя, не мог спать и почти не слышал собеседника.

Пожилых кротих, которые досаждали ему, Спиндл игнорировал, и утешить его не мог никто. Его друг умирал, а он, Спиндл из Семи Холмов, которому сам Босвелл поручил следить за здоровьем Триффана, не справился с этим. Последней надеждой Спиндла было найти целителя среди здешних жалких средневековых писцов-кротов. Но все, что Мэйуид мог сообщить Спиндлу, вернувшись с совета, — это то, что Старлинг наорала на всех и убежала сама искать целителя. Трудно надеяться, что из этой затеи что-нибудь выйдет.

Спиндл был на поверхности (Мэйуид отпустил его) и оглядывался по сторонам, словно хотел понять, что же ему теперь делать. Тут и нашла его Старлинг, измученного, бормочущего что-то про себя, а увидев, твердо объявила:

— Спиндл, я хочу, чтобы ты поздоровался с этой кротихой. Будь с ней помягче, она ужасно робкая.

— И никого больше не нашлось… — начал было Спиндл, но, подняв глаза, увидел перед собой Фи-верфью. Она была моложе других, это уже значило кое-что, и, что еще важнее, выглядела смышленой.

— А она целитель? — спросил Спиндл.

— Вообще-то я не знаю, — ответила Старлинг, как будто защищаясь. — Она знает травы, и я надеюсь — если ты будешь милым по отношению к ней и подбодришь ее, — она сделает все, что сможет.

Фиверфью посмотрела поочередно на Спиндла и Старлинг, не очень понимая, что они говорят. Спиндл выдавил из себя слабую улыбку и проговорил, пожалуй, немного резковато:

— Хорошо. Спасибо. Хм, здравствуй! Тогда пойдем посмотрим, что ты умеешь.

— Я — ме-еня присла-ал Ка-амен, и я за-аймус фа-ашим Триффаном, — спокойно проговорила Фиверфью, положила свою лапу на лапу Спиндла и посмотрела ему в глаза.

— Спасибо, — произнес он, внезапно оробев, потому что единственной самкой, прикасавшейся к нему, не считая Тайм, была Старлинг, а к ней они все относились как к дочери! Но в прикосновении этой кротихи было что-то слишком интимное, и Спиндл почувствовал себя неуютно.

— Э-э, спасибо, — повторил он. Потом, внезапно ощутив покой, какого не ощущал уже много дней, добавил: — Да! Да! Прекрасно! Пойдем!

Они отвели Фиверфью вниз, к норе Триффана, и она без колебаний вошла в дурно пахнущие глубины. Фиверфью представили Мэйуиду, и первое, что она сделала, — дала всем знак отойти подальше, пока опа будет осматривать больного.

Фиверфью припала к земле и, внимательно всматриваясь в Триффана, долго не произносила ни звука, только еле слышно сочувственно вздыхала. Потом обошла вокруг Триффана, принюхиваясь тут и там, что-то шепча про себя, что-то вроде «Ох!» и «Бедняжка!», а когда закончила осмотр — «Это ужасно!» и, наконец, «Так не пойдет!».

Мэйуид оглянулся на своих друзей и энергично кивнул, как бы говоря: «Почтенный Спиндл и волшебница-дама, эта кротиха произвела сильное впечатление на меня, Мэйуида, вашего недостойного друга! Да-да!»

Потом Фиверфью подошла еще ближе к Триффану, положила лапу на его бок и нежно прошептала заклинание:

До-орогой Крот,

Мы здесь, с тобой,

Во имя любви к лету с его цветеньем

И к зимней ночи с ее градом и снегопадом.

В твоем сердце сейчас темно и мрачно;

Дорогой крот Триффан,

Наберись мужества.

Разреши нам вести тебя,

И ты будешь любим, мы поможем тебе,

Мы пришли, чтобы исцелить тебя.

Может быть, при звуках ее голоса Триффан пошевелился, а может быть, и нет. Сейчас, рассказывая о первой встрече Триффана из Данктона и Фиверфью, юной кротихи из Вена, которой суждено было изменить жизнь Триффана и всего кротовьего мира, любят сообщать, что Триффан пошевелился, открыл глаза и увидел совсем близко от себя Фиверфью. Некоторые в своих выдумках доходят до предположения, что он заговорил с ней.

Отчет Спиндла менее романтичен, но, вероятно, более правдив. Спиндл просто сообщает, что Фиверфью отвернулась от Триффана, у нее был решительный и целеустремленный вид, словно слабость Триффана вызвала у нее прилив энергии.

— Ты м-можешь пом-мочь ему, и-исцелить его? — спросил Спиндл, копируя старокротовий язык и надеясь, что Фиверфью поймет его так скорее.

Она улыбнулась, услышав его исковерканную речь и проговорила:

— Я еще не знаю, но доверим Триффана священному Ка-амену, и он исцелится от своих по-о-олесней через семь но-тшей, а мы это ф-фре-емя будем ве-ерно и хо-орошо уха-ашивать за ним.

В нашем рассказе мы последуем примеру Спиндла и будем передавать речь Фиверфью на современном кротовьем языке.

Она, еще раз взглянув на Триффана, объявила, что его надо перевести, и побыстрее, в место, где будет легче поправиться.

— Он слишком болен и не может двигаться.

— Ка-а-амену будет легче помочь, если крот ляжет правильно, — проговорила Фиверфью.

— Э-э, а каким образом должен лежать больной крот? — спросил Спиндл.

— Головой на запад, если рана в боку. Если болит сердце — головой к восходящему солнцу.