Крот Камня

Глава шесть

Если Рекин услышал сейчас зов Верна, как задолго до того услышала его Хенбейн, не было ничего удивительного в том, что этот зов вскоре дошел и до кротов, живших в тоннелях Данбара, и принес с собой разлуку для двух кротов, которые совсем недавно обрели любовь.

К концу марта и Фиверфью, и Старлинг отяжелели, обе были беременны, и, пожалуй, именно Старлинг выглядела более неуклюжей.

Они с Хитом составили неплохую пару, может быть немного странную, потому что Хит не был способен долго оставаться на месте, особенно если есть интересные и необычные тоннели в сердце Вена. Хит подтвердил, что именно он создал ходы, которые Триффан и его спутники назвали «ходами Хита».

Однако к своим путешествиям, и более ранним, и после бегства от крыс, он относился крайне несерьезно. Казалось, долгие годы странствий спрессовались для него в одно смутное воспоминание. В результате он вовсе не боялся одиночества, каждый новый день принимал таким, как он есть, не испытывал сожалений о дне прошедшем и не особенно беспокоился о дне будущем.

Это отразилось и в отношениях со Старлинг, и на перспективе отцовства. Его не трогало ни то ни другое, как будто он не имел к этому никакого отношения. Возбуждение, охватившее кротов Вена в ожидании знаменательного события, сбивало Хита с толку и ставило его в тупик. Общество здешних кротов, к собственному удивлению, он находил достаточно приятным.

Кроты же просто не знали, что делать с Хитом, особенно как бороться с его обыкновением заходить к ним в норы, устраиваться там и поедать их червяков, игнорируя неприкосновенность территории и прочие порядки, которые за истекшие десятилетия стали весьма сложными и запутанными.

Один или два крота пытались призвать Хита к ответу, но они были старые и гораздо слабее, к тому же у Хита была привычка, пока хозяин стонал и жаловался, продолжать есть и съедать все до последнего червяка, так что обобранному бедняге больше не о чем было говорить. Крота, который умудрился уцелеть, прожив столько лет в сточных каналах Вена, который спасся от крыс, столько раз тонул, видел больше двуногих и ревущих сов, чем способно вообразить большинство кротов, — с таким кротом не сладить ни одному разгневанному старцу.

— Ну, все в порядке? — говорил обычно Хит в ответ на обличительную речь хозяина, как если бы хозяин только что перенес приступ колики. — Теперь можно и поболтать, правда?

А если беседа начинала крутиться вокруг темы супружества, детей, заботы о потомстве, Хит, как правило, произносил:

— Не спрашивай меня, приятель, спроси ее. Она расскажет тебе, — и добавлял одобрительно: — Умная кротиха эта Старлинг, очень умная.

Следует сказать, что и Рован, который, без сомнения, все еще ждал возвращения товарища у дальнего конца тоннелей Вена, так же мало занимал мысли Хита, как и тонкости уклада жизни кротов Вена. И Хэйз тоже он помнил теперь весьма смутно. Однако, если принимать Хита, каким он был — просто случайным прохожим, — он мог составить неплохую компанию.

За время беременности Старлинг Хит, естественно, без всяких стараний со своей стороны расположил к себе кротов Вена, особенно самок, которые, как это иногда бывает со строгими стариками по отношению к неотесанной молодежи, опекали их обоих и глупо суетились вокруг, готовясь к родам Старлинг. Хит великодушно соглашался принимать любую помощь, которая предлагалась Старлинг, поэтому, насколько могла судить сама Старлинг, почти всем самкам в системе была обещана работа по уходу за ней, когда придет знаменательный день — или ночь.

Однако отношение к Фиверфью и Триффану было отнюдь не столь дружеским и стало откровенно злобным еще до родов Фиверфью.

С самого начала эта пара обосновалась в норах Фиверфью в Вестсайде, достаточно удаленных от центра, зато вблизи Библиотеки. Триффан не поощрял частых посещений, но все же не мог препятствовать приходу гостей, как не мог и изменить традицию, требовавшую, как и в Данктонском Лесу, в случае рождения уродов принять соответствующие меры. У самой самки не хватило бы духу убить собственных детей.

Сквейл, тощая самка, которой было поручено наблюдать за Фиверфью, поначалу казалась достаточно безобидной. Как большинство самок системы, она никогда не рожала и потому не могла дать Фиверфью полезных практических советов. Это не мешало Сквейл при каждой возможности предупреждать Фиверфью о болях и муках при родах. Все это она проделывала с подчеркнуто неодобрительным выражением «я же вам говорила», как будто получая удовольствие от тревоги Фиверфью. Фиверфью перенесла бы это, наверное, достаточно спокойно, потому что Триффан был рядом и частенько заставлял Сквейл убираться восвояси, но эта Сквейл была и надоедлива, и лжива, вечно вмешивалась, куда ее не просили, вечно совала свое рыльце в чужие дела. Она разносила сплетни, подглядывала, подслушивала, и Триффан с Фиверфью терпеть ее не могли.

Однако у них не было выбора. Пришлось согласиться с ее присутствием, потому что именно таков был порядок. Кроме того, столько самок было занято наблюдением за Старлинг, что, пожалуй, никто, кроме Сквейл, не собирался серьезно помочь Фиверфью. А нужна ли она им вообще — это был единственный вопрос, в котором мнения Триффана и Фиверфью расходились, но Триффану пришлось уступить.

Все это не имело бы особого значения, если бы не тот ужасный факт, что незадолго до родов Фиверфью Сквейл обнаружила — или сказала, что обнаружила, — на боку у своей подопечной признаки болезни.

Сквейл поджала губы, нахмурила брови, выражая лицемерную озабоченность, но глаза выдавали нескрываемую радость. Она неодобрительно произнесла «хмм!» Потом, не сказав больше ни слова, отправилась в главные ходы обсудить новость со своими злобными подругами-сплетницами.

Прежде чем Триффан понял, как обстоят дела, эти злобные самки явились и обследовали Фиверфью. Они сначала потребовали, чтобы Триффан покинул поры Фиверфью, а потом, пробормотав что-то насчет «бу-у-т-ушшей пот-те-ери», объявили, что это начальная стадия ящура и что у Фиверфью неизбежно родятся «ю-у-ро-о-ты».

— Что это означает? — спросил Триффан, когда старые ведьмы ушли и ему удалось успокоить Фиверфью. Однако она не могла заставить себя произнести это слово, и перевел его на кротовий язык Спиндл: «уроды».

Теперь над недавно счастливой норой нависла грозная тень, а Сквейл чуть не порхала в предчувствии драмы. Ее заплывшие глазки блестели от радости: «я же вам говорила».

Однако Фиверфью не выгнала Сквейл, опасаясь этим еще больше усилить подозрение и враждебность. Возлюбленная Триффана не переставала горевать и плакать, а он остро чувствовал собственную беспомощность и очень страдал.

В последние дни перед родами болезнь усугубилась. Триффану болезнь казалась похожей на лысуху, причем на один из очень опасных видов. Пятно высохшей кожи распространялось на боку Фиверфью, делалось все больше и больше, потом кожа начала трескаться и кровоточить. Фиверфью похудела от тревоги и не воспринимала утешений Триффана. Потом, ужасно уставшая и напряженная, она стала устраиваться в родильной норе, куда не имел права входить ни один самец.

Именно тогда, слоняясь без определенной цели по западной части системы, Триффан столкнулся с Мэйуидом, который бродил вокруг, погруженный в раздумья. Мэйуид, как обычно, занимался исследованиями…