Убиться веником, ваше высочество!

Она грохнула пустую кружку перед облитым матросом, вытерла руки о юбку и повернулась ко мне.

— Что встала, бестолочь? Пошла! — и выдала такую порцию отборной ругани, что притихли даже матросы. — Или я тебя сама высеку так, что ходить до конца своих дней не сможешь, только ползать!

Я могла бы сказать, что жизнь потрепала эту несчастную, что она не была такой злобной или озлобленной, но нет. Если я что-то и уяснила, так это то, что люди не те, какими нам их хочется видеть. Ей нравились и эта публика, и это место, и что она может грубить, бить, унижать, ругаться, и все это безнаказанно — и даже за плату. Матросы за ее спиной выкладывали на стол крупные монеты — может быть, здесь хорошо по их меркам и дешево кормили? Лицо у женщины было не злым, а презрительным, самодовольным, она была в этом средоточии дерьма королевой, казнила и миловала, и как в число тех, кого она милует и казнит, попала я?

Может, мне тоже надо сбежать? С рабами, которые ищут убежище, стоит отправиться в дальний путь, и пройду я его или нет, кто знает, но, может, мне в Астри будет намного лучше?

Я под тяжелыми взглядами подобрала юбку, засеменила в другой конец зала, и когда проходила мимо хозяйки, она дала мне под зад увесистого пинка. Я не удержалась, рухнула и проскользила по плевкам и объедкам, ведро я уронила, вода разлилась, и лишь тряпку я сжимала в руке как сокровище.

Те, кто видел мое падение, радостно и злобно заржали. Те, кто не видел, остались к нему равнодушны. Да, мне где угодно будет лучше, чем здесь, подумала я, поднимаясь, собирая свои нехитрые причиндалы и стараясь не встречаться ни с кем взглядом.

— Налево, Эдме! — перекрывая хохот, пьяные выкрики и попытки заорать песни, проревела хозяйка. Я повернула голову. — И чтобы было чисто!

Здесь кто-то с кем-то крепко повздорил. Один участник драки, с пробитой головой, лежал грудью на столе и не дышал. Второй был в крови, дрых кверху толстым пузом и от души храпел. Валялся он в отвратительной вонючей луже — я в отчаянии перевела взгляд на тряпку и ведро.

Я ведь хочу жить, не так ли?

Я набросила тряпку на лужу. Я ведь хочу жить, правильно? Даже если отбросить брезгливость, в этой антисанитарии я не протяну, если буду все это собирать руками. Холера — меньшее, что меня может ждать.

— Куда это ты, Эдме, пошла? — перекрыл мне дорогу молодой парень, очень похожий на хозяйку. Брат? — Вон туда иди! Дурная! — и он указал пальцем туда, где валялись один покойник и один пока что еще живой.

— Я… за водой, господин, — пискнула я как можно почтительнее. Парень сморщился и кивнул, обозвав меня безмозглой, а я толкнула тяжеленную дверь и выскочила на улицу.

Блаженство?..

Пожалуй, если сравнить с тем, что в стенах трактира. А снаружи — да, вонь. Да, крики. Висела луна — ущербный надкусанный ломтик, стыдливо прикрытый жидкими облачками. Дома в два этажа, прилепившиеся друг к другу, как пьяные нищие. Дорога, и не различить, брусчатка это или превращенная в камень глина… А если дождаться дуновения ветерка, то можно жадно схватить губами тот самый воздух — свежий и непривычный, но увы, ветер здесь терялся среди стен и крыш, сворачивался клубком и угасал, но даже глотка мне хватило, чтобы не слишком отчаяться.

Людей почти не было, вдали я заметила двух всадников. Они неторопливо ехали, и кони размеренно цокали подковами.

Все-таки камень под слоем дерьма.

Брат хозяйки не возражал, что я пошла за водой, значит, вода где-то здесь. Какие у меня планы? Убраться, постараться не заразиться и еще сделать так, чтобы мне дали что-нибудь из еды, тогда я, как все заснут, спущусь в подвал, разделю еду с беглецами и попрошу их взять меня с собой. И нож, мне нужен нож… и какая-нибудь обувь.

Мимо меня спешно прошла женщина. Она повернула в мою сторону голову, пробурчала что-то вроде «Эдме, не прибили ее еще», но общем я ее интересовала мало. Я хотела спросить у нее, где вода, но подумала — ни к чему лишний раз обращать на себя внимание. Я не знаю, какие у меня есть права, может быть, никаких, и мое положение поломойки в дрянном трактире — все, на что я могу рассчитывать.

А вот всадник меня окликнул.

— Эй! — крикнул он. — Ты куда, девка?

Я решила не обострять и без того шаткое положение и неуклюже сделала книксен.

— За водой, добрый господин. Хозяйка велела прибраться.

— За водой, — хмыкнул он. — Ходите по ночам, а вас потом в канавах находят. Ну иди, коль жизнь не мила.

— А где вода, добрый господин?

Держат за дурочку — надо воспользоваться.

— Там, — он махнул рукой, и я, поклонившись, поспешила вверх по улице. Ломтик луны приоткрыл наготу, света стало больше. Ну и дерьмо… какое дерьмо. Везде дерьмо. Будто в подтверждение моих мыслей наверху открылось окно, и в метре передо мной шлепнулось содержимое ночного горшка.

— Эй! — вдруг услышала я. — Эй, девка, а ну стой!

Я застыла лишь на мгновение — не потому, что решила подчиниться, потому, что искала, куда рвануть. Стены, стены, двери — и заперты…

— Куда!.. А ну стой!

Я размахнулась, пульнула ведром в сторону нагоняющих меня всадников. Заржала лошадь, раздалась ругань, я задрала до живота юбку и припустила, перепрыгивая через кучи, но безумие полагать, что я смогу скрыться от конников. Если сейчас не появится какой-нибудь ход, узкий, между домами, куда мне удастся юркнуть…

Меня нагнали в два счета и сильно дернули, так, что я заорала не от испуга или от злости — от боли. Мне показалось, что руку вывернули из суставов, и даже то, что следом мне влепили увесистую пощечину и рванули за волосы, было сущей ерундой.

— Ты смотри, и правда, — с удивлением заметил второй стражник. Сквозь слезы я рассмотрела, что подъехал и первый — тот, кто со мной говорил. — Похожа. Я тебе сказал, что похожа. Ты, Лику, так и просидишь в городской страже, пока тебя кто-нибудь не пырнет в подворотне, потому что ты тупой.

Все мои мысли были только о горящей руке. Я осторожно пошевелила ей — больно, но обошлось. Возможно, эти двое уже научились людей не калечить?

— Ну, раз похожа, дай ей еще раз, чтобы не орала, и повезли? — равнодушно отозвался Лику. — Кинем к остальным, там пусть разбираются.

— Я не хочу! — завизжала я, но оплеуха была не пустой угрозой. От нового удара я не сразу вспомнила, как дышать, и с трудом разобрала сквозь звон в ушах:

— Дура-девка! Счастья своего не понимаешь!

Засунь себе свое счастье знаешь куда?..