Убиться веником, ваше высочество!

— Здравствуйте, сестра, — улыбнулась я, — я ищу сестру Клотильду. Брат Луи…

Оплеуха была не болезненной, но обидной. Человеколюбие не входило в число добродетелей местных служителей культа. Я сверкнула глазами, рука монашки дернулась, но на этот раз она сдержалась.

— Дерзкая какая, непочтительная, — прошипела она. — Обращайся ко мне «благочестивая мать» и глаза держи долу! Поняла?

Я кивнула. Похоже, лупить меня здесь будут все, кто дотянется, и при попытке бунта с моей стороны легче мне точно не станет.

— Пойдем.

Я уставилась в гладкий каменный пол монастыря и послушно пошла за монахиней. Справа открылась дверь, вышла юбка — я подняла голову, оценила мощную, как гренадер, женщину с ночным горшком в руках. При вида монахини женщина растеклась в приторной улыбке.

— Благословите, благочестивая мать!

Монашка небрежно махнула рукой в сторону женщины и посмотрела на меня. Значит, благословлять человека с горшком в руках — норма жизни, а за неуместное слово сразу по морде, приятный мир, что говорить. Взгляд монахини был такой суровый, что я попятилась в приоткрытую дверь.

— Куда? — осадила меня благочестивая мать. — Отребью тут не место! За мной иди!

И, думала я, теперь уже глазея по сторонам открыто, на кой черт вам здесь отребье, в частности я? Меня похитили и насильно удерживают — зачем, что за сходство, о котором говорили стражники и Арман, в чем мое счастье — в борделе? Очень странно, если к борделю имеет отношение монастырь. Тогда — принесут в жертву?

— Ну, что встала? — спросила благочестивая мать и указала мне на очередную дверь. — Заходи. Тут заночуешь.

Я пожала плечами и толкнула дверь. Помещение напомнило тюремную камеру — узкие лежаки вдоль стен, четыре женщины разного возраста, но все-таки молодые. Монахиня с силой захлопнула за мной дверь — я успела отпрыгнуть и подумать, что сейчас меня опять будут бить.

— Эдме! — закричала полулежавшая на лавке девица и вскочила. — Надо же, и тебя привезли! Вот глупая, — повернулась она к остальным, — совсем скорбная. Даже меня не узнает.

— И куда ее такую? — проворчала полная женщина — а нет, кажется, не полная, просто беременная. — Зачем они скорбную-то взяли?

— Похожа, может? — заметила самая старшая, посмотрела на меня, улыбнулась — люди тут умеют улыбаться, куда катится мир! — и полезла за пазуху. — Тощая какая, голодная, наверное. Кушать хочешь? Держи, — и она протянула мне кусок хлеба.

Да, если у меня и были сомнения в собственной умственной полноценности, то сейчас они укрепились донельзя. Я с жадностью схватила краюху, как оголодавший зверек, и так же жадно, давясь, принялась отщипывать от нее куски и засовывать в рот. Хлеб был несоленый, безвкусный, но мне казался пищей богов.

— Она добрая, безропотная, — рассказывала знакомая со мной прежней девица. — Работящая. Мать ее такая же была… Эдме лет десять было, как Марлен пьяный матрос за пролитую выпивку зарезал. Ну, госпожа Трише и оставила ее у себя, — невнятно тараторила девица, но мне информации хватало. — А куда дите? Не на улицу же выкидывать, все живая душа! Госпожа Трише ее кормила, а как Эдме подросла, сама зарабатывать стала. Она тихая, безответная, у нее то деньги, то еду отберут. Я сколько раз девкам космы трепала — мол, сироту забижаете, Покровительница благости лишит. А им что?

Женщины кивали и посматривали на меня. Я доела хлеб, и надо признать, он встал у меня комом в горле, но хотя бы перестал так сильно болеть желудок.

— Спасибо, госпожа, — произнесла я, и накормившая меня женщина засмеялась.

— Дите ведь совсем? — спросила она у моей знакомой. — Отпустят ее.

Я насторожилась.

— Да не дите, ей девятнадцать уже, — отмахнулась девица. — Но отпустят, какая из нее принцесса. Дохлая, неказистая, не поверит никто, и правда что как ребенок на вид, еще и дурочка.

— А из нас какая принцесса? — захохотала молчавшая до сих пор четвертая женщина. — Особенно из тебя, Соланж, с твоим-то пузом! А ты, Изабо, уже и забыла, как мужик-то выглядит, корова старая! Зато ты, Габи, наощупь половину королевства отличишь!

— Да-да, Этьена, мы все знаем, как ты мечтаешь надеть чужую корону, — протянула Габи так язвительно и злобно, что даже мне сделалось не по себе. — Учти, тронешь Эдме, мечтать будешь только о том, чтобы сдохнуть быстро и безболезненно. Поняла? — И она подала мне руку. — Иди сюда, Эдме, не бойся. Этьена баба умная, она меня злить не будет, правда, Этьена? Ей еще жизнь дорога.

Габи осторожно потянула меня за рукав, я подошла, и мысли мои были немного паническими. Какая принцесса? Ладно бы из меня, но Этьена права — из нас пятерых? Отребье, как верно заметила благочестивая мать, не ловят на улице, чтобы выдать за члена королевской семьи, и я машинально оглянулась на дверь.

— Ложись со мной, — грустно сказала Габи, — все равно не сбежишь. Все здесь заперто. Тебя отпустят, Эдме, не бойся. Ложись и спокойно спи.

Я села на лавку, позволила Габи уложить себя рядом с ней. Прожженая кабацкая девка обращалась со мной бережно, как с младшей сестрой, и это была не показуха, не попытка подмазаться, да и к кому? Я пристроила голову на подобии подушки, отметив, что Габи старается лечь так, чтобы мне было удобно на узком ложе.

Я не сбегу, но меня отпустят, поэтому мне нечего бояться. Если только…

— Этьена, я тебя предупредила, — громко сказала Габи. Кто-то невесело фыркнул, и Изабо потушила единственную свечу.