Со вкусом гнили

Глава 4

Щелкнул один замок, потом второй. Дверь с тихим скрипом открылась. Ив зашёл в коридор, стараясь не производить шума, и аккуратно захлопнул дверь. В полутьме стянул респиратор, повесил плащ на крючок. Там уже висело несколько курток, и плащ пришлось прижать, чтобы не соскользнул вниз. Потом снял заляпанные грязью берцы из имитации кожи.

— Брат? Это ты? — раздался слабый голос.

Ив протиснулся по узкому коридору, заваленному всякой всячиной, и открыл дверь. Крохотная комнатка едва вмещала в себя кровать и узкий шкаф, под окном стоял откидной столик и раскладной стул. Эта квартирка на четырнадцатом этаже размером с собачью конуру считалась жильём для среднего класса.

— Привет, Мила.

Сестра счастливо улыбнулась ему. Она сидела на кровати с книжкой в руках, закутанная в одеяло с разноцветными заплатками. Светлые волосы были перехвачены платком, как обручем. Ив задержался взглядом на этом платке, пытаясь понять, откуда сестра его взяла.

— Почему не спишь? Ночь уже.

— Тебя ждала. Ты поздно.

— Знаю. Работа. Зато смотри, что принёс.

Ив достал из кармана три яблока и протянул сестре. Та удивленно округлила глаза, которые и без того казались большими на её худом изможденном лице.

— Они настоящие? Это же большая редкость! — Мила улыбнулась, потянулась за яблоками, потом нахмурилась, отчего тени под глазами стали отчётливее. — Сколько ты заплатил за них?

— Подарок от босса. Бери. — Взгляд Ива снова вернулся к повязке. — Что это? Замерзла что-ли?

Мила потянулась к платку, ощупала его, будто забыла, что он там. Быстро проговорила:

— Нет-нет. Это… сейчас так многие на моем курсе выглядят. Модно, наверно.

— Ладно. Есть будешь?

Кухня была такой же крохотной, как и комната сестры, как и его комната. Но они были довольны и этим. Все лучше, чем то убогое помещение, где прошло их детство. Ив разложил складной стол, похожий на барную стойку для двоих, включил электрический чайник. Благодаря множеству ветряков, натыканных в крыши, словно иголки в игольницу, электричество в Огневе стоило дешево.

В ящике с сублимированной едой осталось несколько упаковок. Надписи гласили: рис с овощами, рис с мясом, рис с морепродуктами, злаковая каша, рагу. Ив положил две таблетки риса с морепродуктами в тарелки, залил кипятком. Бурые спрессованные кругляшки начали увеличиваться и на глазах превращаться в еду.

Конечно, от натуральных морепродуктов осталось одно название. Генная инженерия — настоящий прорыв в пищевой индустрии, спасший от голода миллионы жизней при катастрофической нехватке продовольствия. Единственную клетку тысячекратно клонировали и растили, создавая субстанцию, похожую на изначальный продукт. За сбалансированный состав и быстроту приготовления — плюс, за вкусовые качества — минус.

Брат и сестра сели друг напротив друга над дымящимися тарелками с поздним ужином. Мила подула на ложку, поднесла к губам, сморщилась, снова подула. Потом принялась бесцельно возить ложкой по тарелке, то и дело глядя на брата, словно хотела что-то сказать, но никак не решалась. С ней такое часто случалось, и обычно эти неудобные разговоры ни к чему хорошему не приводили.

— Ну что? — буркнул Ив. Эти молчаливые гляделки порядком его выводили.

— Помнишь старые книги, которые ты мне приносил? — робко начала Мила.

— Ага.

— Я сегодня читала, что раньше, до Катастрофы, тоже рождались порченые. Они существовали всегда, хотя их было гораздо меньше, чем сейчас. Они выделялись среди людей, но не отделялись от них. И их уважали. Не все хотели принимать их такими, какие они есть, но в обществе это считалось плохим тоном. Таких детей не усыпляли, а наоборот, у них были особые права. Люди помогали им, пытались вылечить, создавали условия…

— Что за глупости!

— Но почему? Раньше порченые жили вместе с нормальными, почему сейчас все по-другому?

Ив уставился на сестру, чувствуя, как нарастает раздражение. Мила была гораздо младше него и все ещё глядела на мир по-детски.

— Потому что их стало слишком много. Если не избавиться от плохих генов, когда-нибудь все станут мутантами.

— И что в этом плохого?

Ив рассерженно ударил кулаком по столу — это вышло машинально, быстрее, чем можно было обдумать действия — и выпалил, повысив голос:

— Не смей говорить такое вслух! Не смей даже думать об этом! Хочешь, чтобы тебя посадили? Я заберу твои книжки.

Мила испуганно сжалась, её нижняя губа задрожала, глаза наполнились слезами.

— Не надо, пожалуйста! — выдавила девушка между всхлипами.

Ив тут же мысленно разозлился на себя за несдержанность. За пределами дома он считался самым невозмутимым и уравновешенным из оравы работников Тощего, но сестра могла вывести его из себя в два счета. Он тяжело вздохнул, взял Милу за руку и сказал мягко:

— Ты же знаешь политику империи. Либо они, либо мы. И не может быть никакой середины, никаких компромиссов. Я просто волнуюсь за тебя и не хочу, чтобы с тобой что-то случилось. Так что, пожалуйста, никогда и ни с кем не говори на эту тему! У властей множество способов выявлять несогласных с режимом.

— Мне не нравится такая политика! Это несправедливо!

— Справедливости нет. Есть только сильная сторона и слабая. И если мы хотим выжить, нужно быть на стороне сильных.

Девушка поджала бледные губы, выдернула руку из ладони брата и промокнула рукавами слезы. Молча съела чуть больше половины риса, отодвинула тарелку, сказала холодно:

— Спокойной ночи, Истислав, — и ушла.

Ив остался в одиночестве. Звук собственного имени вызвал новую волну раздражения, но второй раз за вечер ругаться с Милой не хотелось. Он проглотил недоеденный сестрой рис, как делал это на протяжении всей жизни, и оттолкнул пустые тарелки на край стола.

Мила с детства не отличалась хорошим здоровьем и большую часть времени проводила взаперти. Как старший брат, Ив старался беречь её, но, кажется, это сделало её только слабее. В свои семнадцать она не знала настоящей жизни, воспитанная историями из дурацких старых книжек, которые не имели ничего общего с реальностью. Ив думал, что защищает её, отгораживая от всего плохого, но теперь, после этого разговора, усомнился в правильности своих решений.

Он помнил себя в её возрасте и то, что ему приходилось делать ради выживания. Что приходится делать сейчас. Все это — ради сестры. Чтобы ей не пришлось прислуживать в наркоманских притонах, искать объедки в подворотнях и драться с оборванцами за выпавшую из кармана прохожего монету. Чтобы не пришлось отбирать последние крохи у таких же оголодавших и нищих. Ив прошёл через все это давно, когда сам ещё был ребёнком. Воровство, насилие, предательство. Он сдавал скрывающихся порченых властям, чтобы получить пакетик питательной смеси. Думал ли он о том, что это несправедливо: менять чужую жизнь на миску еды? Либо мы, либо они. Вот и все, о чем можно было думать.

Ив убрал со стола посуду, покопался в другом ящике — с сублимированными напитками. Кинул бурую таблетку в стакан и залил холодной водой. Жидкость моментально приобрела янтарный оттенок. Почти виски.

В Огнёве все было с привкусом фальши. Почти рис с почти морепродуктами, почти кофе, почти шоколад. Почти жизнь. Уже несколько поколений современные люди не пробовали ничего настоящего. Катастрофа изменила все. Посевные поля и многоярусные теплицы за городом, которые раньше обеспечивали продуктами население, пришли в упадок. В один момент все просто перестало расти, и никакие удобрения и стимуляторы не давали результатов. Но это только полбеды. Говорят, со временем земля восстановится, а вот что делать с тварями, расплодившимися за стенами, не знал никто. Никто и не пытался узнать. Пока это проблема староверов, а город защищает стена.

Как ни посмотри, Огнев при всех его недостатках был самым безопасным местом. Если соблюдать законы и не позволять себе непозволительных мыслей.

Ив допил виски, который не принёс никакого облегчения, устало провел ладонью по волосам. Придётся ещё раз поговорить с сестрой на эту тему, напомнить, как важно говорить и делать только то, чего от тебя хотят сильные мира сего. Город будет безопасным местом для гражданина, если гражданин будет безопасным для города.

Мила заперлась в ванной, прислонилась спиной к двери и сползла вниз. Руки мелко дрожали, голова раскалывалась, будто изнутри что-то давило на череп. В последнее время боль не отступала ни на минуту, и только таблетки могли ее слегка притупить. Чего не скажешь о страхе, от которого невозможно было избавиться никакими таблетками.

Мила несколько дней подряд пыталась поговорить с братом. Но всякий раз ей каким-то образом удавалось вывести его из себя ещё до того, как она подходила к главной теме. Вот и сегодня так. Но даже если и представлялся подходящий момент, девушка не могла вымолвить ни слова. Она боялась того, что может услышать в ответ.

Миля поднялась с пола и заглянула в маленькое зеркало. Скелет, обтянутый кожей. Такая нескладная, вечно больная. Настоящая слабачка. Она и сама иногда удивлялась, откуда в теле берутся силы хотя бы открыть глаза, не то что вставать по утрам. И все это можно было бы пережить, перетерпеть — в конце концов, за столько лет она успела смириться, что навсегда останется бесполезным едва живым подобием человека. Как вдруг жизнь сделалась гораздо хуже, хотя, казалось бы, хуже уже некуда.

Девушка медленно стянула с головы повязку. Сердце болезненно сжалось, как и всегда, стоило только взглянуть на свое отражение.

Вот они, на месте. Никуда не делись. Два костных бугорка торчали из головы в окружении светлых волос. Пока что совсем крохотные, незаметные. Пока что их ещё можно было спрятать под повязкой.

Мила чувствовала, как они растут. Медленно режут кожу, причиняя постоянную боль. Из-за невыносимого зуда хотелось до крови расчёсывать припухлости вокруг них. Но больше всего хотелось однажды снять повязку и увидеть, что проявление порчи — всего лишь плохой сон.

Говорили, что мутации могут проявиться в любом возрасте. Но она никогда не подумала бы, что это коснется ее лично. Одно дело, читать новости, наблюдать, как Чистильщики волокут кого-то по улице. Печально — да, несправедливо — ещё бы. Можно повздыхать над судьбой мутантов, а на следующий день забыть о них, потому что они незнакомцы, безликие и безымянные числа в демографической сводке, к которым ты не имеешь ни малейшего отношения. И совсем другое дело, проснуться однажды и осознать: все. Жизнь, считай, кончена. Поганые родительские гены решили вдруг проявиться — и гражданин среднего класса с минимальными привилегиями и реалистичными планами на будущее в один миг становится самым презираемым в империи существом, удел которого день и ночь горбатиться на опасных производствах, пока не сдохнет от истощения или болезни.

Мила не могла с этим смириться. Отвращение и ужас боролись за первенство каждый раз, когда она глядела в зеркало. Она и до того была не слишком-то похожа на человека, а теперь и вовсе превращается в тварь.

Быть порченым в Огневе — просто худшее, что может случиться. От этой мысли Миле каждый раз становилось страшно. Так же страшно, как и от предстоящего разговора с братом. Пока еще можно было скрыть от него выросты, но когда-нибудь они превратятся в рога, и спрятать их под повязкой уже не получится.