Унесенные ветром. Том 1 - английский и русский параллельные тексты

The road lay still and deserted and never a cloud of red dust proclaimed the approach of visitors.

Дорога лежала тихая, пустынная, и ни разу не заклубилось на ней облачко красной пыли, возвещая приезд гостей.

Tara was an island in a sea of rolling green hills and red fields.

Тара была островом среди зеленых волнообразных холмов и красных вспаханных полей.

Somewhere was the world and families who ate and slept safely under their own roofs.

Где-то существовал другой мир и другие люди, у них была еда и надежный кров над головой.

Somewhere girls in thrice-turned dresses were flirting gaily and singing

Где-то девушки в трижды перекроенных платьях беззаботно кокетничали и распевали

"When This Cruel War Is Over," as she had done only a few weeks before.

"В час победы нашей", как распевала она дама еще так недавно.

Somewhere there was a war and cannon booming and burning towns and men who rotted in hospitals amid sickening-sweet stinks.

И где-то она еще шла, эта война, и гремели пушки, и горели города, и люди умирали в госпиталях, пропитанных тошнотворно-сладким запахом гангренозных тел.

Somewhere a barefoot army in dirty homespun was marching, fighting, sleeping, hungry and weary with the weariness that comes when hope is gone.

И босые солдаты в грязной домотканой одежде маршировали, сражались и спали вповалку, усталые и голодные, разуверившиеся и потому павшие духом.

And somewhere the hills of Georgia were blue with Yankees, well-fed Yankees on sleek corn-stuffed horses.

И где-то зеленые холмы Джорджии стали синими от синих мундиров янки, сытых янки, на гладких, откормленных кукурузой конях.

Beyond Tara was the war and the world.

За пределами Тары простирался весь остальной мир и шла война.

But on the plantation the war and the world did not exist except as memories which must be fought back when they rushed to mind in moments of exhaustion.

Здесь же, на плантации, и весь мир и война существовали только в воспоминаниях, с которыми приходилось сражаться, когда они в минуты изнеможения осаждали мозг.

The world outside receded before the demands of empty and half-empty stomachs and life resolved itself into two related thoughts, food and how to get it.

Все, из чего складывалась прежняя жизнь, отступало перед требованиями пустых или полупустых желудков, и все помыслы сводились к двум простым и взаимосвязанным понятиям: еда и как ее добыть.

Food!

Еда!

Food!

Еда!

Why did the stomach have a longer memory than the mind?

Почему память сердца слабее памяти желудка?

Scarlett could banish heartbreak but not hunger and each morning as she lay half asleep, before memory brought back to her mind war and hunger, she curled drowsily expecting the sweet smells of bacon frying and rolls baking.

Скарлетт могла совладать со своим горем, но не со своим желудком, и каждое утро, прежде чем война и голод всплывали в ее сознании, она, проснувшись, но еще в полудреме, замирала, свернувшись клубочком в сладком ожидании, что сейчас в окно потянет запахом жареной грудинки и свежевыпеченных булочек.

And each morning she sniffed so hard to really smell the food she woke herself up.

И каждое утро, с силой потянув воздух носом, улавливала запах той пищи, которая теперь ждала ее при пробуждении.

There were apples, yams, peanuts and milk on the table at Tara but never enough of even this primitive fare.

На стол в Таре подавались яблоки, яме, арахис и молоко. Но даже этой примитивной еды никогда не было вдосталь.

At the sight of them, three times a day, her memory would rush back to the old days, the meals of the old days, the candle-lit table and the food perfuming the air.

А видя ее трижды в день, Скарлетт невольно уносилась мыслями к прежним дням, к столу, освещенному огнями свечей, к блюдам, источавшим аромат.

How careless they had been of food then, what prodigal waste!

Как беспечно относились они тогда к пище, как были расточительны!

Rolls, corn muffins, biscuits and waffles, dripping butter, all at one meal.

Булочки, кукурузные оладьи, бисквиты, вафли, растопленное масло - и все это только к завтраку.

Ham at one end of the table and fried chicken at the other, collards swimming richly in pot liquor iridescent with grease, snap beans in mountains on brightly flowered porcelain, fried squash, stewed okra, carrots in cream sauce thick enough to cut.

А потом блюдо с ветчиной - на одном конце стола, блюдо с жареными цыплятами - на другом, и тут же тушеная капуста в горшочке, обильно залитая соусом, отливающим жиром, горы фасоли в сметанном соусе, таком густом, что его можно резать ножом.

And three desserts, so everyone might have his choice, chocolate layer cake, vanilla blanc mange and pound cake topped with sweet whipped cream.

И три десерта, чтобы каждый мог выбрать, что ему больше по вкусу: слоеный шоколадный пирог, ванильное бланманже или торт со взбитыми сливками.

The memory of those savory meals had the power to bring tears to her eyes as death and war had failed to do, and the power to turn her ever-gnawing stomach from rumbling emptiness to nausea.

При воспоминании об этих яствах слезы выступали у нее на глазах, остававшихся сухими перед лицом войны и перед лицом смерти, и тошнота подымалась к горлу из пустого, вечно урчащего от голода желудка.

For the appetite Mammy had always deplored, the healthy appetite of a nineteen-year-old girl, now was increased fourfold by the hard and unremitting labor she had never known before.

Ибо аппетит - предмет постоянных сокрушении Мамушки, - аппетит здоровой девятнадцатилетней женщины четырехкратно возрос вследствие неустанной, тяжелой и совсем непривычной для нее работы.

Hers was not the only troublesome appetite at Tara, for wherever she turned hungry faces, black and white, met her eyes.

Но не только ее собственный аппетит доставлял Скарлетт мучения: отовсюду на нее глядели голодные лица - белые и черные.

Soon Carreen and Suellen would have the insatiable hunger of typhoid convalescents.

Скоро и Кэррин и Сьюлин тоже станут испытывать неуемный голод, как все идущие на поправку тифозные больные.

Already little Wade whined monotonously:

Уже и Малыш Уэйд начинал уныло канючить:

"Wade doan like yams.

- Не хочу ямса!

Wade hungwy."

Есть хочу!

The others grumbled, too:

Да и остальные все чаще подавали голос:

"Miss Scarlett, 'ness I gits mo' to eat, I kain nuss neither of these chillun."

- Мисс Скарлетт, если я чего-нибудь не поем, у меня не будет молока для маленьких.

"Miss Scarlett, ef Ah doan have mo' in mah stummick, Ah kain split no wood."

- Мисс Скарлетт, не могу я колоть дрова на пустой желудок.

"Lamb, Ah's perishin' fer real vittles."

- Птичка моя, я уж и ног не таскаю без еды-то.

"Daughter, must we always have yams?"

- Доченька, неужели у нас нечего поесть, кроме ямса?

Only Melanie did not complain, Melanie whose face grew thinner and whiter and twitched with pain even in her sleep.

Одна только Мелани не жаловалась, хотя день ото дня становилась все худее и бледнее и судорога боли пробегала у нее по лицу даже во сне.

"I'm not hungry, Scarlett.

- Я совсем не голодна, Скарлетт.

Give my share of the milk to Dilcey.

Отдаю мою порцию молока Дилси.

She needs it to nurse the babies.

Оно ей нужнее для младенцев.

Sick people are never hungry."

Больные ведь никогда не бывают голодны.

It was her gentle hardihood which irritated Scarlett more than the nagging whining voices of the others.

Вот эта ее неназойливая мужественность особенно раздражала Скарлетт - больше, чем надоедливые хныканья всех остальных.

She could-and did-shout them down with bitter sarcasm but before Melanie's unselfishness she was helpless, helpless and resentful.

На них можно было прикрикнуть - что она и делала, - но самоотверженность Мелани ее обезоруживала и потому злила.

Gerald, the negroes and Wade clung to Melanie now, because even in her weakness she was kind and sympathetic, and these days Scarlett was neither.

И Джералд, и негры, и Уэйд тянулись к Мелани, поскольку она, даже больная и слабая, всегда была добра и отзывчива, у Скарлетт же в эти дни не находилось ни того ни другого.

Wade especially haunted Melanie's room.

Особенно Уэйд - он просто не вылезал из комнаты Мелани.

There was something wrong with Wade, but just what it was Scarlett had no time to discover.

С Уэйдом вообще творилось что-то неладное, но что именно - разбираться в этом Скарлетт сейчас было недосуг.

She took Mammy's word that the little boy had worms and dosed him with the mixture of dried herbs and bark which Ellen always used to worm the pickaninnies.

Она приняла на веру слова Мамушки, что у ребенка, дескать, глисты, и пичкала его отваром из сухих трав и коры, которым Эллин всегда лечила от глистов негритят.

But the vermifuge only made the child look paler.

Но от этого глистогонного снадобья личико Уэйда становилось только все бледнее и бледнее.

These days Scarlett hardly thought of Wade as a person. He was only another worry, another mouth to feed.

Скарлетт же воспринимала его в те дни не столько как маленькое человеческое существо, сколько как еще одну обузу, еще один рот, который надо накормить.

Some day when the present emergency was over, she would play with him, tell him stories and teach him his A B C's but now she did not have the time or the soul or the inclination.

Когда-нибудь потом, когда все эти бедствия останутся позади, она будет играть с ним, и рассказывать сказки, и учить его азбуке, но пока у нее не было на это ни времени, ни желания.

And, because he always seemed underfoot when she was most weary and worried, she often spoke sharply to him.

А поскольку ей казалось, что он вечно вертится под ногами именно тогда, когда она особенно устала или озабочена, она нередко бывала с ним резка.

It annoyed her that her quick reprimands brought such acute fright to his round eyes, for he looked so simple minded when he was frightened.

Ей действовало на нервы, что от ее окриков в его округлившихся глазах появлялось выражение страха, ибо малейший испуг делал его похожим на слабоумного.

She did not realize that the little boy lived shoulder to shoulder with terror too great for an adult to comprehend.

Она не понимала, что это маленькое существо жило среди постоянного кошмара, сущности которого даже мозг взрослого не смог бы постичь до конца.

Fear lived with Wade, fear that shook his soul and made him wake screaming in the night. Any unexpected noise or sharp word set him to trembling, for in his mind noises and harsh words were inextricably mixed with Yankees and he was more afraid of Yankees than of Prissy's hants.

Страх прочно поселился в Уэйде, страх томил его душу и заставлял испуганно вскрикивать по ночам, Уэйд начинал дрожать от каждого резкого слова или внезапного шума, ибо в его сознании все это было неотделимо от слова "янки", а янки он боялся больше, чем привидений, которыми пугала его Присси.

Until the thunders of the siege began, he had never known anything but a happy, placid, quiet life.

До первых дней осады, до первого залпа орудий жизнь Уэйда была спокойной, размеренной, счастливой.

Even though his mother paid him little attention, he had known nothing but petting and kind words until the night when he was jerked from slumber to find the sky aflame and the air deafening with explosions.

И хотя мать уделяла ему не слишком много внимания, он не привык слышать ничего, кроме добрых и ласковых слов, вплоть до той ночи, когда его внезапно разбудили, вытащили из кроватки, и он увидел небо в огне и услышал сотрясший воздух взрыв.

In that night and the day which followed, he had been slapped by his mother for the first time and had heard her voice raised at him in harsh words.

В эту ночь и в последовавший за ней день он впервые испытал удар материнской руки и впервые услышал от матери грубое слово.

Life in the pleasant brick house on Peachtree Street, the only life he knew, had vanished that night and he would never recover from its loss.

Его жизнь в уютном кирпичном доме на Персиковой улице - а другая была ему неведома -оборвалась в ту ночь навсегда, и ему уж не суждено было оправиться от этой потери.

In the flight from Atlanta, he had understood nothing except that the Yankees were after him and now he still lived in fear that the Yankees would catch him and cut him to pieces.

Во время бегства из Атланты он понял только одно - за ним гонятся янки, - страх, что они найдут его и разорвут на части, прочно угнездился в его душе.

Whenever Scarlett raised her voice in reproof, he went weak with fright as his vague childish memory brought up the horrors of the first time she had ever done it.

И всякий раз, когда Скарлетт, делая ему замечание, повышала голос, он холодел от страха, потому что в его неокрепшем детском мозгу мгновенно вставали картины той страшной ночи, когда он впервые услышал ее грубый окрик.

Now, Yankees and a cross voice were linked forever in his mind and he was afraid of his mother.

Теперь ее сердитый голос на веки вечные был связан для него с ужасным словом "янки", и он стал бояться матери.

Scarlett could not help noticing that the child was beginning to avoid her and, in the rare moments when her unending duties gave her time to think about it, it bothered her a great deal.