Во времена Саксонцев

V

Десятого сентября удивительные вещи уже рассказывали в Кракове о той неслыханной роскоши, с какой Август ехал в сожжённый добровольно Любомирскими Лобзов.

Из столицы вереницей текли люди туда и обратно к стенам дворца, чтобы поглядеть на чудеса, о каких разглашали.

Действительно, Август не жалел на показ, которым мог дать полякам лучшее представление о своих богатствах. Эта роскошь была дана курфюрсту на веру венскими купцами или неслыханными притеснениями собрана у его саксонских подданных. Полный переворот повлёк этот выбор курфюрста, особенно в многочисленных урядниках страны, которые все сразу были понижены, и кто оплатить не имел чем, чтобы удержаться в должности, должен был уступить более состоятельным. Кроме того, установили акцизу, набросили на дворянство контрибуции, и бедная Саксония заранее проклинала Польшу.

Но зато нужно было видеть, как Август по-королевски расположился в Лобзове. Одних позолоченных и серебряных господских карет насчитывали сто двадцать пять, несколько сотен коней, а некоторые из них поднимали на себе неслыханной роскоши сёдла и попоны. Пажей, лакеев, гайдуков в новом цвете, обшитых галунами, нельзя было сосчитать. Трабанцы, шаейцары, гвардия, пушки огромной величины, запасы ядер и пороха, сорок верблюдов, обвешанных пурпуром и золотом, сопровождали подражателя Людовика XIV.

Шептали, что один маршальский жезл, который несли перед королём, весь усеянный бриллиантами, был оценён в тысячу дукатов.

Видел уже и помнил старый Краков не один раз въезжающие сюда господские кортежи, равно дорогие и великолепные, но на них вся страна сбрасывалась, особенно паны и рыцари, теперь же очень уменьшенную численность панских отрядов должна была заменить одна роскошь курфюрста.

Несколькими днями ранее наш знакомый Витке, в котором уже трудно было угадать купца, одетый по французкой моде, в парике, крутился около замка.

Казалось, он имеет тут добрых знакомых и связи. Прибывшего вечером, его ожидал важный пожилой урядник двора, командующий замком, и с уважением проводил его через пустые коридоры в комнаты, которые занимала сама пани.

Его тут явно ожидали. Матрона средних лет и выглядящая по-пански, изысканно убранная, покрытая драгоценностями, приняла прибывшего, которого только что впустил проводник, и не без некоторого смущения указала ему место за столом.

Витке, как если бы никогда в жизни ничего другого не делал, с великой ловкостью отчитался в каком-то посольстве и после короткого вступления достал из одежды коробочку, принесённую с собой. Отворил её, поднося к глазам пани, которая, хотя зарумянившаяся, с великой заботой начала к ней приглядываться. Румянец обливал её лицо, руки дрожали, взгляд бегал по пустой комнате, как если бы она боялась быть пойманной на этой сходке, таинственную цель которой, казалось, заслоняют огнём стреляющие во мраке бриллианты. Брала её, приглядывалась и бросала, придвигала и отталкивала лежащие на столе драгоценности, казалось, борется с искушением. Витке в молчании с уважением ждал какого-нибудь решительного ответа. Многократно дрожали губы, как если бы хотела говорить, и закрывались, потому что учащённое дыхание говорить не давало. Камни были дорогостоящие, а важная пани, может быть, первый раз в жизни была подвергнута этому искушению.

Витке смотрел на неё такой холодный и на вид равнодушный, как если бы в этого рода торговле, к которой вовсе не был привыкшим, имел уже опыт и привычку.

Важная пани ещё думала, размышляя, когда купец сказал вполголоса:

– Всё-таки захват замка каким-либо образом осуществится. Ксендз епископ Денбский, пан воевода Яблоновский, маршалок Любомирский заверили в том электора, поэтому со спокойным умом, пани, можете принять этот подарок.

Губы слушающей с ударением повторили это слово.

Витке слегка подвинул драгоценности, взял шляпу в руки и, словно ему было срочно завершить дело, поклонился на прощание.

Смущённая пани встала, хотела что-то говорить и упала на стул.

Витке на цыпочках, тихо, покинул замковую комнату, победная улыбка блуждала на его губах.

Двадцатого сентября, несмотря на то, что солнце не очень хотело освещать торжества, с утра наплывали уже толпы в город, а кто туда втиснуться не мог, боялся или не хотел, останавливался на дороге, ведущей в Лобзов, по которой должен был проехать поезд Августа.

Старцам припоминались былые времена и рассказы отцов и дедов о тех прекрасных выездах, свадьбах, праздниках, которых Краков был свидетелем.

Роскошь и в этот день обещали удивительную, ослепительную, королевскую, но очень она разнилась от той, какая некогда свидетельствовала о богатствах страны и привязанности её к своим панам.

Выступала слишком малая часть магнатов, сопровождая избранного пана; всё, что тут должно было сегодня блестеть, было саксонское и принадлежало курфюрсту. Эти отряды воевод, епископов, каштелянов, высоких урядников двора и Речи Посполитой, которые не раз насчитывали по несколько сотен коней, совсем не ожидались. Зато собственный кортеж будущего короля должен был быть неизмеримо многочисленным и сверх всяких слов великолепным и элегантным. Те, которым удавалось втиснуться в лобзовский двор и поглядеть там на открытые кареты из золота и бархата, на коней, украшенных попонами, покрытыми гербами, на людей в самых разнообразных цветах, одетых по иностранной моде, верблюдов с вьюками, повязанными восточными коврами, восхищались богатству и щедрости Августа.

Говорили, что уже миллионы рассыпал, чтобы элекцию свою утвердить, а другие столько же вёз с собой, дабы разделить между верными сторонниками.

Расположение толп, которые разогревали невидимые прислужники Августа, полностью обращалось к нему. Воспевали его мужество, силу и ловкость, ум и в то же время любезность и мягкость. Те, что его уже видели, восхищались красотой фигуры, сравнивая по очереди с Аполлоном, Гераклом, Самсоном и Марсом. Особенно любопытство женщин было до наивысшей степени взволновано.

На рынке Кракова пана Рады уже наверняка знали, что ворота замка, которые Велопольский ещё несколькими днями ранее отворять не хотел, должны были быть беспрепятственно открыты настежь въезжающему. В замке суетились с приготовлением давно оставленных и запущенных комнат, вчера вечером видели немецкие кареты, уже сюда подъезжающие и впущенные.

Мещанство, также заранее приодетое, выступало всё с цехами, знаками, эмблемами, вооружением и хоругвями, и въезду должны были прибавить, если не величия, то важности и число участников.

Когда из Лобзова дали сигнал, шли тогда впереди цеховые хоругви, каждая со старшинами и своими эмблемами, вооружённые и нарядные; за ними польская гвардия и войско, представляющее гарнизон, после них два красивых регимента драгунов, а за ними следом двадцать четыре саксонских пажа, одетых по-чужеземному.

Двадцать четыре личные лошади Августа в локонах и чубах все были одинаково покрыты чепраками из кармазинового бархата, богато вышитыми серебром гербами Саксонии и Велтинов, с инициалами короля. За ними сорок мулов имели на себе саксонские цвета, жёлтые покрытия. Они предшествовали двадцати двум каретам, так построенным, что более великолепные и богатые следовали одна за другой до конца. Но собственная карета Августа затмевала их всех. Двенадцать коней серебристой масти, необычайной красоты, так отлично подобранных, точно их одна мать родила, тянули позолоченную карету, возле которой пешими шли двенадцать драбантов, в жёлтом цвете швейцарского кроя.

В шеренге карет тянулись парадные кареты императорского посла и его собственная карета.

Обученные кони, которых вели впереди конюшие, поражали красотой и изяществом, но ничем они были рядом с четырьмя осёдлаными иноходцами, которых вели за каретами. Вся упряжь на них, сёдла, чубы, нагрудники светились дорогими камнями и золотом. За теми шли музыканты с трубами и бубнами. Даже палки, которыми били в котлы, блестели серебром. Они объявляли два отряда саксонских войск, которыми командовал на коне министр, граф Эцк. Иностранный авторамент, обмундирование и вооружение в Польше уже новостью не были, но король Август, выставляя напоказ свои полки, нарядил их с особенной и броской элегантностью.

Гостеприимство требовало, чтобы саксонцев пустили вперёд, а панцирные полки, шагающие за ними, сравнения вовсе не боялись.

На каждого из панов товарищей, составляющих их, стоило посмотреть отдельно, потому что, хоть все они были одеты и вооружены более или менее одинаковым образом, каждый старался фантазией и элегантностью брони, шкурой пантеры, крыльями, золочёнными копьями, сёдлами и упряжью перещеголять других, каждый отличался чем-то особенным.

Некоторые простые рядовые шеренги поднимали на себе тысячи, а с лица и фигуры скорее были похожи на командиров, чем на солдат. Самые большие имена, самая лучшая кровь Речи Посполитой шла гордо в этих шеренгах.

С ними и за ними по большей части на конях ехали сенаторы, воеводы, каштеляны, высшие урядники, каждый вёл с собой отряд побольше или поменьше. Денбский, епископ Куявский, тот, делом которого была, можно сказать, элекция, ехал с епископом Сандомирским, предшествуя коронному маршалку Любомирскому, который нёс в руке тот маршальский жезл, весь напичканный бриллиантами, уже заранее объявленный как драгоценность, приготовленный на королевские деньги.

Следом за Любомирским ехал элект и на него обращались глаза всех, изучая в нём будущее, которого он был тут представителем.

Август в этот день, по совету епископа, для завоевания себе сердец оделся по-польски. Под ним шёл конь снежной белизны, великой крови, норовистость которого укрощала сильная рука короля. Саксонский курфюрст был ещё во всём блеске юношеской красоты. Его покрывало облачение из парчи, подбитое горностаями, наброшенное на голубой жупан, который светился огромными бриллиантовыми пуговицами. Ими также были увешаны и обшиты шляпа, сабля, ремень, седло, удила и упряжь коня, на которой бриллианты блестели попеременно с большими рубинами. Над ним балдахин из алого бархата несли шесть советников города, а стражу вокруг представляли трабанты в жёлтых швейцарских цветах.

За королём ехал епископ Пашевский и многочисленное польское духовенство, капитулы, каноники прелаты, далее урядник двора курфюрста, неотступный Пфлюг, генерал граф Траутмансдорф, конюший В. фон Телау, полковник трабантов и личная королевская гвардия, королевские кирасиры и т. п.

Саксонская пехота, расставленная с обеих сторон дороги, несла охрану вплоть до замка. Не оставили навьюченных верблюдов в Лобзове, потому что их вьюки, должно быть, содержали таинственные, сказочные сокровища, которые Август обещал рассыпать в Польше.

Всё это вместе взятое, хоть старались, чтобы занимало много места и тянулось длинным хвостом, могло ослепить роскошью, но тех, что помнили старые времена, поражало скупое участие родины… отсутствие многих семей и многих главных сановников. Те, которые до сих пор облика короля не видели, всматривались в него, желая из него пророчить будущее.