Во времена Саксонцев

– Но эту обязанность мы должны выполнить, – отозвался Лещинский. – До сих пор Карл имел только дело с единичными людьми и кучками, теперь выступит Речь Посполитая и посольство от её имени. Это изменит форму вещей…

– Очень сомневаюсь, – сказал Брониш. – Карл XII уже, по-видимому, усмотрел себе короля.

Все с любопытством задвигались, но староста замолчал, как бы говорить больше не мог и не хотел.

– Короля? Усмотрел? – вставил мрачно хозяин. – Нет сомнения, что и мы предпочли бы иного, потому что нет для нас более отвратительного, более противного нашим традициям и обычаям, чем этот саксонец, но как раз уважение к нашим традициям требует, чтобы выбранного, помазанного, коронованного, того, которому мы присягали, так легкомысленно не отпускали.

Лещинский горячо это подтвердил.

– В самом деле, да, – сказал он, – он может быть нам неприятным, потому что наших прав не уважает и тайными дорогами старается их обходить. Мы должны его на дорогу закона направить, но не бросать и не оставлять.

Закон препятствует даже сложение короны без позволения народа. Мы будем опираться на Августа, который привык к своеволию, потому что саксонцы не знают ни сеймов, ни их шляхта не принимает участия в правлении, но мы не допускаем, чтобы чужой монарх сбросил нашего короля и другого нам по своей воле дал.

– Взаправду, – сказал Горский, – святые слова. Мы неосторожно взяли Саксонца, мы должны его держать и, что хуже, с ним бороться и за него войну терпеть, и истощение страны; но perat mundus fiat justicia. Мы должны настаивать на пактах и присягах. Не уважает он закона в одной деле, пойдёт за тем пренебрежение его ко всему. Достаточно уже бунтов и конфедераций, военных союзов и сеймовых склок.

– Взаимно, – сказал Лещинский, – я должен также воззвать к вам, пане староста, святые ваши слова. Мы не должны дать пример безрассудства, король даст вывести себя, как думаю, на добрую дорогу.

Один из давних приятелей, а вместе родственник епископа Куявского, Закревский, на эти последние слова пожал плечами.

– Позвольте, пане воевода, – сказал он, – чтобы я, хорошо проинформированный, отрицал то, что вы утверждаете, несмотря на респект, какой к вам имею. Денбский – мой родственник, с детства мы жили с ним как братья, а никто лучше него не вовлечён во все тайники его мысли. Через него я знаю Августа.

Закревский начал смеяться.

– Денбский его уважает, оправдывает, объясняет, – продолжал он дальше, – но, по моему мнению, самой этой защитой обвиняет. Это ходящая фальш, диссимуляция и деспотизм, а прежде всего эгоизм. Флеминг с Пребендовскими ввели его к нам, рассчитывая на беспорядок вещей и на то, что в такой мутной воде легко рыбу ловить. Саксонец не скрывает перед своими того, что хочет одеть ярмо на нашу Речь Посполитую и обратить в наследственную монархию, объединённую с Саксонией. Только мы на это слепы. Искал помощи для покушения на нас у Бранденбурга, который осторожен и предпочёл бы, наконец, сам захватить, если бы сумел; ищет у царя Петра, который поклялся ему с ним идти, готов был и с Карлом XII на половины разодрать нас. Не исправим его, а притом ужас смотреть на его жизнь! Мы знаем, как деды и отцы наши кричали, возмущённые, против Сигизмунда III за то, что на сестре женился, но как же сравнить жизнь этого благочестивого пана с жизнью Августа, который явным сожительством оскорбляет права Божий и людские? Уже с Любомирской ему начали служить наши дамы, будет того больше. Во что же обратятся достойный наш обычай и домашняя добродетель?

Горский поднял руки кверху и вздохнул.

– Для нас не тайна, – сказал он тихо с болезненной резигнацией, – что католическое духовенство, даже отцы иезуиты, закрывают глаза на это распутство короля, потому что в интересах костёла иметь его на своей стороне для обращения Саксонии, которую можно назвать гнездом лютеранства. И мы должны пойти за духовенством, молчать, но в то же время не делать Августу поблажки.

– Вы говорите, что Рим его охраняет и поддерживает, – прервал Закревский, – да? А почему он до сих пор сопротивлялся его королём признать?

– Для того, чтобы вынудить к более горячей поддержке католиков, – отозвался Горский. – Август обещал своего сына воспитать по-католически, между тем он в руках матери и бабки, ревностных протестанток. Поэтому папа тянет с порукой на будущее.

Видно, в Риме знают, что слову Августа доверять нельзя…

Закревский пожал плечами, и, словно дольше уже не желал о том говорить, повернулся к Бронишу.

– Вы говорили, что швед имеет уже кандидата на корону, – произнёс он, – мы рады бы знать, кого.

Брониш сделал гримасу.

– Вы бы рады знать, – рассмеялся он кисло, – а я бы не рад разбалтывать.

– Коль скор вы знаете, что это правда… – подхватил Закревский.

– Не всякую правду также на улицы вызывают, – сказал староста Пыздрский.

– Но это не улица, – крикнул шляхтич, – мы собрались на совет de publicis; как же советоваться, когда скрываете от нас, что, согласно вашему мнению, угрожает, или обещается? Clara pacta! Clara pacta!

Начали налегать другие на Брониша, который закусил усы.

– Я никогда не думал, – воскликнул он, – чтобы вы были такими недогадливыми, что нуждаетесь в моём признании, чтобы разглядеть такую ясную вещь.

Все переглянулись.

– Догадаться в действительности можно, – прервал молодой воевода, – что никого другого не подразумеваете, только одного из Собеских.

– Естественно, – воскликнул Брониш, – Карл XII был и есть поклонником нашего Яна III, зовёт его героем и самым большим воином нашего времени, его изображение возит с собой, читает историю, знает, что Якоб и Константин, сражаясь с отцом, от него учились военному искусству, а из его крови взяли мужество.

Некоторые из присутствующей шляхты, услышав это, начали шикать и фыркать.

– Хей! Хей! – воскликнул Пятка. – Видно, что Карл XII прибыл из Швеции сюда и у нас тут не прислушался. Собеские и вдова королева, что имели у нас почёт, потеряли его. Нельзя даже ручаться за то, что сами теперь не хотели бы войти в коалицию с Августом. Слишком любезно принимали его в Виланове.

Покачали головами, а воевода Лещинский добавил:

– Насколько я знаю, Собеские вовсе не думали о подобной возможности, и если бы она появилась, наверное, воспользоваться ею не захотят. Мне кажется, что король шведский заранее должен отказаться от расчёта на них.

Тихо наклонившись к уху воеводы хозяин спросил:

– Что же наш примас?

Всегда рассудительный и очень умеренный молодой пан тянул ещё с ответом и после раздумья сказал тихо:

– Не годится мне отгадывать, что делается в его душе, а явно кардинал до сих пор стоит на стороне Август и громко объявляет это.

– Ходят разные слухи, – сказал также тихо Горский, – Relata refero, Товианьских король раздражил тем, что отказал им в должностях, на какие они надеялись, inde irae, a когда Товианьские гневаются, примас равнодушным остаться не может. Отсюда заключают, что при первой возможности он готов будет деятельно выступить против того, которого не короновал. Есть даже такие, что видят его расположенным к поддержке шведа.

– Пане староста, – прервал Лещинский, – мне нет необходимости повторять вам то, что соглашаюсь с вами во всём. Не увеличивать дилеммы, но смягчать и соглашаться следует… Стало быть, если бы дошло до посольства и посредничества между Карлом XII и Речью Посполитой, мы не новых кандидатов, но короля, какого нам Господь Бог даст, должны поддержать. Мы не восхваляем того, что он делает, неприятны нам своеволие и распущенность, плохая торговлю и покушения на Речь Посполитую, всё это правда, но тот есть королём, мы признали его и присягли ему.

Даётся отчёт перед Богом, а мы имеем наши права, которые дают силу не допустить насилия. Он может хотеть Речь Посполитую в наследственную монархию обратить, но мы должны это предотвратить, а не увеличивать анархию, сбрасывая его…

Брониш, который этого тихого совещания их не слышал, говорил дальше о Карле XII, точно его сам расспрашивал:

– Нет на свете, – говорил он, – двух монархов, менее похожих друг на друга, чем эти двоюродные братья. Карл так одевается, что его за простого солдата можно принять, если бы не лицо и взгляд, пробивающий человека навылет. Одежда на нём такого сукна, которого бы Август для челяди своей не хотел. На пир он отродясь не сел, его двор также, а пьёт больше воды, чем вина. Доспехи и ботинки порой не снимает по несколько дней, как стоял, ложится спать с мечом, огромным как концерц, у изголовья. Драгоценностей на нём и при нём никто никогда не видел, на женщин не смотрит и знать их не хочет… Суровых обычаев, он прежде всего солдат, для себя и других неумолимый. Август при нём как кукла выглядит и смеяться над ним может, неотёсанным грубияном его именуя, но грубиян… бьётся и побеждает…

– Вы думаете, – вставил Слонский, который бывал на дворе и имел на нём приятелей, – что Август очень принимает к сердцу, что его людей убивают и пушки захватывают! Лишь бы у него Любомирскую и наложниц его не отобрали. Впрочем, что ему стоит новую контрибуцию наложить и акцизу сузить?

Через несколько дней после баталии, в которой его на голову побили, он пил, пировал и смеялся, как бы совсем ничего его не интересовало, что его красивейшую гвардию истребили… Ведь для него создан мир, а не он для мира. Карл XII когда-нибудь должен уступить, Австрия и император огласят своего курфюрста… могилы зарастут дёрном, а Август, покрытый алмазами Геракла и Самсона, на teatrum mundi будет претендовать.