Ярмарка тщеславия [англ. и рус. параллельные тексты]

В другой раз Джоз прочитал краткое сообщение: майор Доббин прибыл в *** полк, в Чатем; затем он огласил отчет о представлении на высочайшем приеме полковника сэра Майкла О'Дауда, кавалера ордена Бани, леди О'Дауд (представленной миссис Молой Мелони из Белимелони) и мисс Глорвины О'Дауд (представленной леди О'Дауд).

Almost directly after this, Dobbin's name appeared among the Lieutenant-Colonels: for old Marshal Tiptoff had died during the passage of the --th from Madras, and the Sovereign was pleased to advance Colonel Sir Michael O'Dowd to the rank of Major-General on his return to England, with an intimation that he should be Colonel of the distinguished regiment which he had so long commanded.

Очень скоро после этого фамилия Доббина появилась в списке подполковников, потому что старый маршал Тип-тоф скончался во время переезда *** полка из Мадраса, и король соизволил произвести полковника сэра Майкла О'Дауда, по его возвращении в Англию, в чин генерал-майора, с указанием, чтобы он оставался командиром доблестного полка, которым уже так долго командовал.

Amelia had been made aware of some of these movements.

О некоторых из этих событий Эмилия уже была осведомлена.

The correspondence between George and his guardian had not ceased by any means: William had even written once or twice to her since his departure, but in a manner so unconstrainedly cold that the poor woman felt now in her turn that she had lost her power over him and that, as he had said, he was free.

Переписка между Джорджем и его опекуном отнюдь не прекращалась. Уильям даже писал раза два самой Эмилии, но в таком непринужденно холодном тоне, что бедная женщина почувствовала в свой черед, что утратила власть над Доббином и что он, как и говорил ей, стал свободен.

He had left her, and she was wretched.

Он покинул ее, и она была несчастна.

The memory of his almost countless services, and lofty and affectionate regard, now presented itself to her and rebuked her day and night.

Воспоминания о его бесчисленных услугах, о возвышенных и нежных чувствах вставали перед нею и служили ей укором и днем и ночью.

She brooded over those recollections according to her wont, saw the purity and beauty of the affection with which she had trifled, and reproached herself for having flung away such a treasure.

По свойственной ей привычке она целыми часами предавалась этим воспоминаниям; она понимала, какой чистой и прекрасной любовью пренебрегла, и корила себя за то, что отвергла такое сокровище.

It was gone indeed.

Да, его больше не было.

William had spent it all out.

Уильям растратил его.

He loved her no more, he thought, as he had loved her.

Он уже не любит Эмилии, думал он, так, как любил раньше.

He never could again.

И никогда не полюбит!

That sort of regard, which he had proffered to her for so many faithful years, can't be flung down and shattered and mended so as to show no scars.

Такую привязанность, какую он предлагал ей в течение многих лет, нельзя отбросить, разбить вдребезги, а потом снова склеить так, чтобы не видно было трещин.

The little heedless tyrant had so destroyed it.

Беспечная маленькая тиранка именно так и разбила его любовь.

No, William thought again and again, "It was myself I deluded and persisted in cajoling; had she been worthy of the love I gave her, she would have returned it long ago.

"Нет, - снова и снова думал Уильям, - я сам себя обманывал и тешил надеждой: будь она достойна любви, которую я предлагал ей, она ответила бы на нее давно.

It was a fond mistake.

Это была глупая ошибка.

Isn't the whole course of life made up of such?

Но разве вся наша жизнь не состоит из подобных ошибок?

And suppose I had won her, should I not have been disenchanted the day after my victory?

А если бы даже я добился своего, то не разочаровался бы я на другой же день после победы?

Why pine, or be ashamed of my defeat?"

Зачем же мучиться или стыдиться поражения?"

The more he thought of this long passage of his life, the more clearly he saw his deception.

Чем больше Доббин думал об этой долгой поре своей жизни, тем яснее видел, как глубоко он заблуждался.

"I'll go into harness again," he said, "and do my duty in that state of life in which it has pleased Heaven to place me.

"Пойду опять служить, - говорил он себе, - и буду исполнять свой долг на том жизненном поприще, на которое небу угодно было меня поставить.

I will see that the buttons of the recruits are properly bright and that the sergeants make no mistakes in their accounts.

Буду следить за тем, чтобы пуговицы у рекрутов были как следует начищены и чтобы сержанты не делали ошибок в отчетах.

I will dine at mess and listen to the Scotch surgeon telling his stories.

Буду обедать в офицерской столовой и слушать анекдоты нашего доктора-шотландца.

When I am old and broken, I will go on half-pay, and my old sisters shall scold me.

Когда же состарюсь, выйду на половинный оклад, и мои старухи сестры будут пилить меня.

I have geliebt und gelebet, as the girl in 'Wallenstein' says.

Ich habe gelebt und geliebt {Я жила и любила (нем.).}, как говорит та девушка в "Валленштейне".

I am done. Pay the bills and get me a cigar: find out what there is at the play to-night, Francis; to-morrow we cross by the Batavier."

Я человек конченый..." - Уплатите по счету, и дайте мне сигару, да узнайте, что сегодня идет в театре, Фрэнсис; завтра мы отплываем на "Батавце".

He made the above speech, whereof Francis only heard the last two lines, pacing up and down the Boompjes at Rotterdam.

Вышеприведенную речь, из которой Фрэнсис слышал только последние три строчки, Доббин произносил, расхаживая взад и вперед по Боомпьес в Роттердаме.

The Batavier was lying in the basin.

"Батавец" стоял в порту.

He could see the place on the quarter-deck where he and Emmy had sat on the happy voyage out.

Доббин мог рассмотреть то место на палубе, где он сидел с Эмми в начале своего счастливого путешествия.

What had that little Mrs. Crawley to say to him?

Что хотела ему сказать эта маленькая миссис Кроули?

Psha; to-morrow we will put to sea, and return to England, home, and duty!

Э, да что там! Завтра он отплывает в Англию -домой, к своим обязанностям!

After June all the little Court Society of Pumpernickel used to separate, according to the German plan, and make for a hundred watering-places, where they drank at the wells, rode upon donkeys, gambled at the redoutes if they had money and a mind, rushed with hundreds of their kind to gourmandise at the tables d'hote, and idled away the summer.

В начале июля маленький придворный кружок Пумперникеля распадался: члены его, в силу порядка, принятого у немцев, разъезжались по многочисленным городкам, где они пили минеральные воды, катались на осликах, а у кого были деньги и склонность - играли в азартные игры, вместе с сотнями себе подобных насыщались за табльдотами и так коротали лето.

The English diplomatists went off to Teoplitz and Kissingen, their French rivals shut up their chancellerie and whisked away to their darling Boulevard de Gand.

Английские дипломаты ехали в Теплиц и Киссингеп, их французские соперники запирали свою chancellerie {Канцелярию (франц.).} и мчались на милый их сердцу Ганский бульвар.

The Transparent reigning family took too to the waters, or retired to their hunting lodges.

Лучезарная владетельная фамилия также отправлялась на воды или в свои охотничьи поместья.

Everybody went away having any pretensions to politeness, and of course, with them, Doctor von Glauber, the Court Doctor, and his Baroness.

Уезжали все, кто только притязал на принадлежность к высшему свету, а с ними вместе, конечно, и доктор фон Глаубер, придворный врач, и его супруга-баронесса.

The seasons for the baths were the most productive periods of the Doctor's practice--he united business with pleasure, and his chief place of resort was Ostend, which is much frequented by Germans, and where the Doctor treated himself and his spouse to what he called a "dib" in the sea.

Купальный сезон был самым прибыльным в практике доктора: он соединял приятное с полезным и, обычно выбирая местом своего пребывания Остенде, усердно посещаемый немцами, лечил как себя самого, так и свою супругу морскими купаниями.

His interesting patient, Jos, was a regular milch-cow to the Doctor, and he easily persuaded the civilian, both for his own health's sake and that of his charming sister, which was really very much shattered, to pass the summer at that hideous seaport town.

Его интересный пациент Джоз был для доктора настоящей дойной коровой, и он без труда убедил коллектора провести лето в этом отвратительном приморском городке как ради здоровья самого Джоза, так и ради здоровья его очаровательной сестры, которое действительно пошатнулось.

Emmy did not care where she went much.

Эмми было совершенно все равно, куда ехать.

Georgy jumped at the idea of a move.

Джорджи запрыгал от радости при мысли о переезде на новые места.

As for Becky, she came as a matter of course in the fourth place inside of the fine barouche Mr. Jos had bought, the two domestics being on the box in front.

Что касается Бекки, то она, само собой разумеется, заняла четвертое место в прекрасной карете, приобретенной мистером Джозом; двое слуг поместились впереди на козлах.

She might have some misgivings about the friends whom she should meet at Ostend, and who might be likely to tell ugly stories--but bah! she was strong enough to hold her own.

У Бекки были кое-какие опасения насчет вероятной встречи в Остенде с друзьями, которые могли порассказать о ней довольно-таки некрасивые истории. Но нет! Она достаточно сильна, чтобы не дать себя в обиду.

She had cast such an anchor in Jos now as would require a strong storm to shake.

Она обрела теперь такой надежный якорь в лице Джоза, что нужен был бы поистине сильный шторм, чтобы сорвать ее и бросить в волны.

That incident of the picture had finished him.

Эпизод с портретом доконал Джоза.

Becky took down her elephant and put it into the little box which she had had from Amelia ever so many years ago. Emmy also came off with her Lares--her two pictures--and the party, finally, were, lodged in an exceedingly dear and uncomfortable house at Ostend.

Бекки сняла со стены своего слона и уложила его в шкатулку, полученную в подарок от Эмилии много лет тому назад; Эмми тоже пустилась в путь со своими "ларами" - своими двумя портретами, - и в конце концов все наши друзья остановились на жительство в чрезвычайно дорогой и неудобной гостинице в Остенде.

There Amelia began to take baths and get what good she could from them, and though scores of people of Becky's acquaintance passed her and cut her, yet Mrs. Osborne, who walked about with her, and who knew nobody, was not aware of the treatment experienced by the friend whom she had chosen so judiciously as a companion; indeed, Becky never thought fit to tell her what was passing under her innocent eyes.

Здесь Эмилия стала брать морские ванны, пытаясь извлечь из них какую возможно пользу; и хотя десятки людей, знакомых с Бекки, проходили мимо и не кланялись ей, однако миссис Осборн, всюду появлявшаяся с нею вместе и никого не знавшая, не подозревала о таком отношении к приятельнице, которую она столь рассудительно избрала себе в компаньонки; сама же Бекки не считала нужным сообщить ей, что происходит перед ее невинным взором.

Some of Mrs. Rawdon Crawley's acquaintances, however, acknowledged her readily enough,--perhaps more readily than she would have desired.

Впрочем, некоторые знакомые миссис Родон Кроули узнавали ее довольно охотно, - быть может, охотнее, чем она сама того желала бы.

Among those were Major Loder (unattached), and Captain Rook (late of the Rifles), who might be seen any day on the Dike, smoking and staring at the women, and who speedily got an introduction to the hospitable board and select circle of Mr. Joseph Sedley.

Среди них был майор Лодер (никакого полка) и капитан Рук (бывший стрелок); их можно было видеть в любой день на набережной, где они курили и глазели на женщин. Очень скоро они проникли в избранный кружок мистера Джозефа Седли.

In fact they would take no denial; they burst into the house whether Becky was at home or not, walked into Mrs. Osborne's drawing-room, which they perfumed with their coats and mustachios, called Jos "Old buck," and invaded his dinner-table, and laughed and drank for long hours there.

Они не признавали никаких отказов: они врывались в дом - все равно, была там Бекки или нет, проходили в гостиную миссис Осборн, наполняя комнату запахом своих сюртуков и усов, называли Джоза "старым пшютом", совершали набеги на его обеденный стол и хохотали и пили часами.

"What can they mean?" asked Georgy, who did not like these gentlemen.

- Что это может значить? - спрашивал Джорджи, не любивший этих джентльменов.

"I heard the Major say to Mrs. Crawley yesterday,

- Я слышал, как майор говорил вчера миссис Кроули:

'No, no, Becky, you shan't keep the old buck to yourself.

"Нет, нет, Бекки, вам не удастся одной завладеть старым пшютом.

We must have the bones in, or, dammy, I'll split.'

Дайте и нам на него поставить, не то я, черт возьми, вас выдам!"

What could the Major mean, Mamma?"

Что майор хотел сказать, мама?

"Major! don't call him Major!" Emmy said.