Следы на песке

Глава одиннадцатая

Фейт закрыла магазин и отправилась на Лестер-сквер на встречу с Руфусом. Вокруг уличных фонарей и светящихся вывесок клубился туман. В ресторане, когда ужин подошел к концу, Руфус вручил ей плоский сверток.

— С днем рождения, Фейт.

Она развернула бумагу. Внутри была небольшая акварель: две голубые бабочки.

— Руфус… — Фейт обняла его.

— Тебе нравится?

— Очень. Такая красивая картина. Спасибо, что нарисовал ее для меня.

Он предложил проводить ее домой. Туман сгустился; на спутанных медно-рыжих волосах Руфуса поблескивали капли влаги.

— Я хотел поговорить с тобой, Фейт. Дело в том, что мой отец уже давно настаивает, чтобы я начал работу в семейном бизнесе. Ты знаешь — импорт древесины. До сих пор я отказывался, но теперь, возможно, соглашусь.

— А как же живопись? Ты ведь всегда говорил, что…

— Да, я всегда говорил, что не запятнаю свою душу художника таким грязным делом, как торговля, что я не могу жить без искусства и прочее. — Его сигарета мерцала красной точкой в тумане. — Но я не в состоянии больше писать картины, и в этом весь ужас.

— Ты же нарисовал для меня эту прелестную акварель.

Они вышли на Шефтсбери-авеню. Машины медленно ползли сквозь туман, их бледные фары расплывались до размеров луны.

— Мне помогло то, что я делал это для тебя. И день был удачный, — сказал Руфус. — Время от времени я еще могу создавать маленькие вещицы. Но ничего серьезного. Я ведь хотел быть великим художником, ты помнишь, Фейт? Выдающимся. Война все изменила. То, что я способен создать, никто не захочет повесить к себе на стену.

Они ступили на мостовую, чтобы перейти улицу, и Фейт взяла Руфуса под руку.

— Но канцелярская работа не для тебя…

— Я всегда считал ее невозможной, но в последнее время все чаще думаю: а что в этом плохого? — Туман приглушал его голос, лишая привычного тембра. — Приходишь каждый день в одно и то же время, отвечаешь на письма и телефонные звонки, ходишь на совещания. Когда-то я презирал однообразие, монотонность, но сейчас — нет. Меня это даже привлекает. Я буду знать, что мне делать. Художник должен сам планировать свой день и свою жизнь. Похоже, я больше не в силах делать это. И даже если канцелярская работа мне не понравится, она даст мне кое-что другое. Я смогу купить дом и выбраться из этой дыры в Айлингтоне. У меня будут деньги.

Воздух пронизывали нити ледяного тумана, но Фейт внезапно бросило в жар. Она поняла, что сейчас скажет Руфус.

— Я прошу тебя выйти за меня замуж, Фейт. Я делал это не один раз, и ты всегда отвечала «нет», но в этот раз я настаиваю, чтобы ты подумала.

Они шли через узкий лабиринт улиц Сохо. Из одного подъезда доносились сиплые звуки саксофона, из другого слышалась ругань и звук пощечины, приглушенный туманом, — мужчина и женщина ссорились.

— Я смог бы дать тебе нечто лучшее, — с жаром продолжил Руфус. — Достойную жизнь, красивый дом с садом. Когда-то я с презрением относился к желанию иметь земные блага, но сейчас я изменился. И если бы ты стала хозяйкой в моем доме, я был бы счастлив.

В его голосе звучала любовь.

— А как же магазин?.. — промямлила Фейт.

— Я не стану просить тебя бросить магазин. Я знаю, как много он значит для тебя. Мы могли бы жить где-нибудь в пригороде, и ты приезжала бы сюда. — На его лице появилась мечтательная улыбка. — Домик в Метроленде, а, Фейт? Я куплю «форд», ты будешь печь печенье и ходить в гости. Если захочешь. У нас будут дети. Я знаю, что ты обожаешь детей. Ты так привязана к Лиззи.

Они свернули к магазину. Из дверей паба напротив выползали темные фигуры подвыпивших посетителей. У входа валялась скомканная газета с прилипшими к ней остатками чипсов.

— Неужели тебе нравится все это? — спросил Руфус.

Фейт подняла глаза. Позолота на вывеске магазина вдруг показалась ей поблекшей и безвкусной.

— Я люблю тебя, Фейт. — Он взял ее за руки. — Люблю много лет. Я знаю, что ты не испытываешь ко мне того же, но, по крайней мере, я тебе нравлюсь. И это чувство могло бы вырасти, если ты дашь ему волю. Я предлагаю тебе обеспеченную жизнь, комфорт и любовь. Это так мало?

— Это очень много, — прошептала она и отстранилась.

Наступило молчание. Фейт стояла, прижав кончики пальцев к стеклу витрины, и смотрела, как стекают вниз струйки воды.

— Но не достаточно для тебя, — медленно проговорил Руфус. Не услышав ответа, он сказал: — Я понял. Значит, ты никак не можешь забыть этого парня, врача?

Фейт ненавидела себя.

— Гай уже пятнадцать лет как женат, Руфус.

— Но это не помешало ему завести роман с твоей сестрой.

— Если бы у меня было хоть немного здравого смысла, я бы приняла твое предложение, Руфус. Ты сможешь сделать счастливой какую-нибудь другую женщину.

— Не думай, что только ты способна к постоянству.

— Прости, Руфус. Прости.

Звук его удаляющихся шагов быстро стих. Фейт подняла воротник пальто и вставила ключ в замок. «Ты никак не можешь забыть этого парня, врача?» Слова Руфуса кричали у нее в голове, будоража, разжигая борьбу, которая шла в ее душе с того дня, когда Гай заглянул в «Холли-Блю». Девять недель. Это было девять недель назад.

Она вошла в квартиру и высыпала на стол содержимое кошелька в поисках шестипенсовиков. Было холодно, и снимать пальто не хотелось. Фейт просмотрела почту, которую принесли вечером. Письма от Ральфа и Лиззи, открытки от друзей. От Джейка и Николь — ничего. Впрочем, это неудивительно. Они оба никогда не помнили дней рождения, ни своих, ни чужих. «С днем рождения, Фейт», — пробормотала она и обвела глазами комнату, фокусируя взгляд на открытке, которую сделала Лиззи, и подаренной Дэвидом авторучке. На глаза попалась банка, почти полная шестипенсовиков. Фейт прижала к глазам кулаки. Ей тридцать один год, а она проводит свой день рождения в одиночестве, получая подарки от чужих мужей и чужих детей. Она только что отвергла то, о чем мечтала, то, что имеют многие другие женщины — дом, семью. Ее мечта — купить дом в лесу — недостижима, она столь же утопична, как и экстравагантные фантазии Ральфа.

— Нечего жалеть себя, — сурово произнесла она вслух. — Ты сама предпочла быть одна в этот вечер, ты сама отвергла Руфуса.

Упрек не помог. Теснота маленькой гостиной душила, вплотную к оконным стеклам подступал туман. Фейт спустилась вниз, в магазин. Она провела рукой по отрезам мягкого бархата и прохладного мерцающего шелка, навела порядок в ящичке, смахнула пыль. Телефонный аппарат, примостившийся в уголке прилавка, казалось, заполнил всю комнату, приковывая взгляд Фейт. «У тебя есть работа, которую ты любишь, и жилье, — сказала она себе. — Многие не имеют и этого. У тебя есть друзья и родные. Ты путешествовала, ты посмотрела мир. Этого должно быть достаточно».

Она коснулась кончиками пальцев телефонной трубки, провела по круглым отверстиям наборного диска. Руфус был прав, этого не достаточно. Ей не хватает взрослой любви. После войны у нее было несколько романов, но все быстро заканчивались. Она вкладывала всю свою энергию в «Холли-Блю», а не в любовников. Сейчас она даже с трудом могла вспомнить, как они выглядели. «Ты самая скучная из моих детей», — сказал ей когда-то Ральф, и всеми своими действиями она, похоже, доказывает правоту его слов. Может быть, все дело в возрасте: когда тебе за тридцать, остается все меньше возможностей, меньше открытых дверей. Но Фейт помнила, как заколотилось ее сердце, когда она, стоя в примерочной с мерной лентой в руках, услышала голос Гая. «Он женатый человек, — сказала она себе. — Что может он предложить, кроме фрагментов своей жизни?» Отойдя от прилавка, она взяла три своих лоскутных шарфика и набросила их на спинку стула. Это всего лишь лоскутки ткани, но как они блестят, как они красивы! Фейт снова подошла к прилавку и сняла телефонную трубку. Ей не нужно было искать номер в телефонной книге, она выучила его наизусть. Впрочем, уже поздно, и, конечно, Гай давно ушел домой.

Но в трубке раздался щелчок и мужской голос произнес:

— Доктор Невилл слушает. Чем могу помочь?

Она сглотнула слюну.

— Гай, это Фейт.

— Фейт. Где ты?

— Дома. В квартире над магазином.

— Я приду?

Она не стала медлить с ответом.

— Да, Гай. Да.

Фейт открыла дверь. Туман осел на плечах его пальто крохотными мерцающими влажными жемчужинами.

— Дрянная погода, — сказал он. — Едва не заблудился…

Не слушая, она привлекла его к себе, и он обхватил ее руками, едва не раздавив в объятиях. Потом отстранился, но только для того, чтобы начать целовать ее: глаза, лоб, рот. А затем шею, и дальше вниз, к ямочке между ключицами, прослеживая губами все изгибы, расстегивая пуговицы блузки. Фейт снова притянула его к себе. Только сейчас, почувствовав прикосновение его губ и рук, она осознала всю глубину своего желания. Они упали на пол, Гай стащил с нее юбку. Послышался треск разорвавшегося шва, последние клочки одежды улетели в сторону.

Некоторое время спустя Гай сказал:

— Фейт, моя ненаглядная Фейт, поговори со мной. — Он коснулся ее лица. — Ты замерзла, любовь моя. Я куплю тебе ковер, чтобы прикрыть этот холодный линолеум.

Гай держал ее в объятиях, пока она не перестала дрожать. «Как же долго я ждала этого, — думала Фейт, — сидеть вот так, прильнув друг к другу, кожа к коже, косточка к косточке».

— Ты так и не согрелась, — сказал он, взяв ее за руки. — Пойду заварю чай. Конечно, это не очень романтично, следовало бы выпить шампанского, но у тебя тут как в леднике.

Надев брюки, Гай пошел на кухню. Фейт завернулась в его рубашку и крикнула вслед:

— Когда-то я считала, что, раз ты спас мне жизнь, — ты помнишь ту гадюку, Гай? — значит, я навеки твоя.

— Так и есть. — Он на мгновение появился в дверях кухни, держа в руках коробку с чаем. — Конечно, ты моя. И наоборот, разумеется.

Фейт сидела, обхватив руками колени, и слушала позвякивание чашек и ложек. Гай принес поднос с посудой и сказал:

— Ты ведь и сейчас так считаешь, разве нет? Господи, Фейт, — я никогда не был здесь раньше, но чувствую себя как дома.

Он налил чай и вложил чашку в ее замерзшие руки. Потом присел у газового камина и начал что-то подкручивать, пытаясь извлечь больше тепла из нескольких жалких трубок.

— Но тогда, во время войны, когда ты уехала… — не оборачиваясь, проговорил он. — Я все пытаюсь понять, что произошло. В прошлый раз ты сказала, что у Ральфа была связь с какой-то женщиной, Джейк узнал об этом и, видимо, рассказал тебе. Ты из-за этого не пришла на свидание в парк? Из-за этого уехала? Потому что в то время внебрачные связи осуждались особенно сурово?

— Отчасти поэтому. — Хотя прошло уже десять лет, Фейт отчетливо помнила тот душный августовский день. — Понимаешь, Гай, я слишком долго ждала. Я никак не могла принять решение. Я знала, чего хочу, но я так же хорошо знала, что должна делать. Элеонора ясно объяснила мне это.

— Элеонора? — резко переспросил Гай.

— Я разговаривала с ней накануне той встречи. Разве она тебе не сказала? Впрочем, конечно, нет. В общем, она дала мне понять, что я — и остальные члены нашей семьи — неразборчивы в связях, ненадежны и безответственны. — Фейт рассмеялась. — То, что случилось потом, подтвердило ее правоту.