Следы на песке

Глава двенадцатая

Летом 1952 года, почти через год после открытия «Холли-Блю», магазинчик в первый раз принес прибыль в сто пятьдесят фунтов за одну неделю. Фейт и Кон отпраздновали это событие, взяв пиво в пабе напротив и устриц в гастрономе «Хэрродз».

— Конечно, следовало бы выпить шампанского, — сказала Кон, — но я всегда больше любила пиво.

Была половина восьмого. Они уже закрыли магазин, подсчитали выручку, подмели полы и поднялись на кухню к Фейт.

— Как ты думаешь, мы разбогатеем? — спросила Фейт.

— Непременно.

— Было бы неплохо нанять продавщицу.

— Или уборщицу.

— Или устроить выходной, — сказала Фейт, проглотив устрицу.

— Чтобы провести его со своим парнем?

Кон была единственной, кто знал о Гае. В ее словах был приятный для Фейт оттенок: получалось, будто Гай действительно принадлежал ей, и не только в те короткие часы, когда его не отвлекали ни семья, ни работа.

— Даже если у меня будет целый свободный день, у него — вряд ли.

— Расплата за грех, моя дорогая. — Кон открыла еще одну бутылку пива и наполнила стакан Фейт. — Но ты можешь взять несколько выходных, если хочешь. Поезжай навестить отца.

И правда, как хорошо было бы поехать в Херонсмид, побродить по берегу теплым летним днем.

— Кон, это было бы замечательно. Но как ты справишься?

— Я спрошу девушку, которая вышивает для нас бисером, не хочет ли она подработать. Она очень ответственная.

После того как Кон ушла домой, Фейт убрала со стола и принесла из магазина бухгалтерские книги. Занимаясь подсчетами, она почувствовала знакомую боль внизу живота, ту самую боль, которая появлялась каждый месяц с тех пор, как ей исполнилось четырнадцать лет. Ее охватило разочарование: после пятидневной задержки она надеялась…

«На что?» — сердито спросила она себя. Надеялась, что будет ребенок? Ребенок Гая? Неужели она полагала, что Гай, всегда такой осторожный, мог допустить оплошность?

Она налила себе чаю, выпила аспирин и свернулась под одеялом, приложив к животу бутылку с теплой водой. «Каждый месяц одни и те же фантазии!» — раздраженно думала она. Одни и те же глупые, нереальные мечты о том, что она родит ребенка от Гая. И еще более глупые и в высшей степени постыдные мысли: будто Гай бросит жену и сына и уедет вместе с ней в Норфолк. И они будут жить в том доме с заросшим садом и ставнями на окнах.

Оглядев свою квартиру, она попробовала представить, что здесь появятся детская кроватка, коляска и мокрые пеленки. «Я мечтаю, — с горечью подумала Фейт, — о жизни с мужчиной, за которого не могу выйти замуж, в доме, который не могу купить». Спустя некоторое время она встала и заставила себя закончить работу, сосредоточенно проверяя счета и квитанции.

Лето шло своим чередом. В просторе лазурного неба виднелись вкрапления легких перистых облаков, похожих на скелет селедки. Приехав в Херонсмид, Фейт застала Ральфа в саду за сбором ежевики.

— Дурацкое растение, — ворчал он. — Мало того, что я все лето обдирал руки об колючки, так теперь на кусты напала мучнистая роса.

Выбравшись из колючих кустов, он обнял дочь.

— Я испекла тебе кекс, — сказала Фейт, протягивая ему коробку.

— Мой любимый, с розовой глазурью. — Ральф смущенно огляделся. — Давай попьем чай в саду. Боюсь, в кухне у меня не прибрано.

Фейт вошла в дом. На кухне был хаос. В раковине — потемневшие от времени картофельные очистки, на подоконнике — прокисшее молоко. Как всегда, сердце Фейт сжалось — она вспомнила о Поппи. С этим нельзя смириться, можно только привыкнуть.

Она заварила чай и вышла с подносом в сад. Ральф вытащил из сарая полуразвалившиеся шезлонги.

— Я получил письмо от Николь, — сказал он и протянул вынутый из кармана листок.

По истертым сгибам и обтрепанным краям она догадалась, как часто отец перечитывал письмо.

— А как Джейк? — спросил он после того, как Фейт закончила читать. — Ты его видела?

— В конце июля. С ним все в порядке, папа. Он уже пять месяцев работает в школе. Он очень занят.

Чтобы заполнить паузу, она начала резать кекс, стараясь не думать о том, что бы испытывала, десять лет не видя Лиззи.

— Учитель, — с гордостью произнес Ральф. — Джейк стал учителем. Никогда бы не поверил.

На следующий день после обеда Фейт отправилась к телефонной будке. «Папа приходил сюда тайком, чтобы звонить Линде Форрестер», — вспомнила она, и на мгновение ей стало горько и стыдно за себя. Но затем она заперла эти мысли в дальнем шкафчике в уголке своего сознания, как делала всегда. Иногда дверь шкафчика грозила распахнуться. «Если никто не узнает, никому не будет вреда», — пробормотала она про себя, пытаясь поверить в это.

Гай спросил о Ральфе.

— Постарел, скрипит, но, в общем, чувствует себя неплохо.

— Я бы так хотел навестить его. Если бы мог… Расскажи мне о Херонсмиде, Фейт. Я хочу слышать твой голос.

Она рассказала ему о коттедже, о саде, о песчаном пляже.

— Если бы я приехал туда, где мы могли бы встретиться?

У Фейт замерло сердце. Она поспешно пыталась сообразить.

— У развилки, там, где дорога поворачивает в деревню… там такая треугольная лужайка…

— Я буду ждать тебя там завтра утром, в… дай мне подумать — в десять часов. Элеонора и Сельвин уезжают на выходные в Оксфорд, навестить старого друга Сельвина. У нас будет целый день, Фейт, целый день там, где нас никто не знает, и мы сможем пойти, куда захотим, и делать, что захотим. — В его голосе звучала радость. — Ничего, что ты бросишь отца на день? Ральф не станет возражать?

— Я планировала велосипедную прогулку. О, Гай! Целый день…

Он ждал ее в машине у развилки. Фейт скатилась по пологому спуску, спрыгнула с велосипеда и бросилась в объятия Гая.

— Я привез с собой еду для пикника, — сказал он. — Крабов под соусом и яблочный пирог.

Они поехали на север, к Блэкени. Море сверкало. Оставив машину, они прошли пешком вдоль косы Блэкени-Пойнт, отделяющей море от соленого болота. На гальке лежали остекленевшие подсыхающие медузы, выброшенные приливом. Последние цветы желтых маков дрожали под ветерком. Фейт собирала осколки стекла, превращенные волнами в матовые камешки. Гай написал на песке их имена. Фейт кормила его из рук кусочками крабов, а потом они лежали и грелись на солнышке, и Гай обнимал ее за плечи.

Она предложила ему посмотреть на дом в лесу. Когда они ехали вверх по обсаженной березами аллее, Гай спросил:

— Ты все еще откладываешь шестипенсовики?

— Я открыла банковский счет. Впечатляет?

— Очень.

— Мне пришлось пересчитать все монетки. Набралось больше тридцати фунтов. Но дом стоит шестьсот пятьдесят.

— Позволь мне помочь тебе.

— Нет, Гай. — Машину трясло и подбрасывало на неровной дороге. — Это моя мечта, и я должна осуществить ее сама, в одиночку. Ради спокойствия моей души. — Она посмотрела вперед. — Вот и дом. Правда, он прекрасен?

Гай притормозил.

— Выглядит необычно. Как дом колдуньи.

Фейт вышла и открыла ворота. Стены и ставни крепко обвивал плющ. Крыша была испещрена серо-зелеными пятнами лишайника. С зеленой изгороди свисали плети ломоноса, огород заполнило кружево колючих сорняков. Кое-где сохранились разросшиеся кусты плетистых роз — цветущие и душистые. Позади дома на траве желтели кнопки одуванчиков. Фейт бросила камешек в колодец и прислушалась, но услышала только, как дрозд стучит раковиной улитки по камню да ветер шелестит листьями ивы.

Погромыхав задвижками ставней, Фейт открыла окно и попыталась влезть на подоконник.

— Я хочу посмотреть, как там внутри, — сказала она и улыбнулась. — Раз уж я собираюсь здесь жить… Помоги мне забраться, Гай.

Он подставил сложенные руки, и Фейт, перевесившись через подоконник, скользнула внутрь. Она оказалась в посудомоечной: рядом с огромной раковиной стояли каменные кувшины, оплетенные паутиной. На вбитых в стену гвоздях висели позеленевшие от времени медные сковороды. Вокруг жестянки из-под консервов валялись соломинки и птичьи перья: видимо, когда-то здесь было гнездо.

Фейт прошла в соседнее помещение и отдернула ветхие занавески на окнах. Взметнулось облако пыли, и вошедший следом Гай закашлялся.

— Кухня.

За дребезжащей дверью скрывался сумрак кладовой. Гай начал водить пальцем по пыльной кухонной полке.

— Что ты пишешь?

— Как ты думаешь?

— «Гай плюс Фейт равняется любовь», — прочла она надпись на пыльной поверхности.

Гай обнял ее и начал целовать.

— Не здесь, — прошептала она между поцелуями. — Здесь, наверное, водятся привидения.

— Скорее крысы.

Они вышли из кухни и поднялись по лестнице наверх. В комнате выходящей окнами в сад, он снял с нее одежду. Фейт стояла перед ним совершенно нагая. Сквозь обшарпанные ставни пробивались косые лучи солнца, отражаясь в засиженном мухами зеркале. На мгновение Гай закрыл глаза, словно был не в силах вынести такую близость. Потом опустился на колени и начал целовать пальцы ее ног, лодыжки, икры. Она задрожала, не вполне понимая, что это — наслаждение или боль.

Когда они наконец оторвались друг от друга и удовлетворенно затихли, глядя на пауков, медленно ползающих по растрескавшемуся потолку, послеобеденное солнце начало угасать. На пыльном полу остались отпечатки их тел. Гай поднялся и, не одеваясь, вышел. Минут через пять он вернулся с ведром воды.

— Это все, что я смог выжать из колодца. Ты стала пегой, моя милая.

— Но ты любишь меня такой?

— Я готов любить тебя черной, белой, красной или зеленой. — Он намочил в ведре свой носовой платок и начал протирать ей руки, грудь, ноги. — А также пятнистой и полосатой.

Одевшись и спустившись вниз, Фейт заметила ворох сухих листьев, занесенных ветром через открытое окно. Лепестки роз в саду начали облетать, выделяясь яркими пятнами на изумрудной траве. На обратном пути Гай и Фейт почти не разговаривали. Когда они выехали на дорогу, идущую вдоль берега, Фейт увидела, что начался прилив. Она знала, что он смоет следы их утреннего пребывания: крошки от пикника, вмятины от голов и имена, начертанные на песке.

Во время летних каникул Хитервуд-корт приятно преобразился. С отъездом капитана Манди и его жены в очередной отпуск («Автомобильное путешествие по Бакингемширу», — объявил он) напряжение словно испарилось из пустых коридоров и классных комнат.

В школе осталась лишь горстка мальчиков — те несчастные, чьи родители жили за границей, слишком далеко, чтобы забрать детей на лето. Учителя тоже разъехались: Стрикленд — в Испанию, наблюдать за птицами, Денман и Лоулис — в Блэкпул, ухаживать за девушками. Линфилд, сменив академическое платье на спортивную куртку, отправился куда-то с картонным чемоданом в руке.

Хотя Джейк вместе со Стриклендом отпраздновал окончание семестра и сделал вид, что, как и все остальные, мечтает убежать из серых гранитных стен Хитервуда, он, как это ни странно, был в растерянности. Он, объехавший весь мир, не мог придумать, чем заняться и куда податься. В последние полгода Джейк держался благодаря неизменности жизненного уклада Хитервуд-корта, не способного адаптироваться к реальностям послевоенной Британии. Он боялся нарушить это шаткое равновесие, снова потерять себя в хаосе внешнего мира. Но когда Мэри и Джордж, с рюкзаками за спиной, сели на автобус и уехали, Джейк побросал в сумку кое-какие пожитки и отправился на железнодорожную станцию.