Следы на песке

В маленькой сувенирной лавке на берегу моря Джейк купил ей покрытую ракушками шкатулку для украшений. Они пообедали яичницей с чипсами в кафе, оклеенном плакатами, призывающими пить больше молока. Солнце сияло, море сверкало. Джордж шумно втягивал через соломинку молочный коктейль.

Когда они вышли из кафе, Джейк прикрыл рукой глаза от яркого света. Приглядевшись, он выругался.

— В чем дело?

Он торопливо убрал руку с талии Мэри, как будто его прикосновение могло обжечь ее, но было поздно.

— Линфилд, — сказал он. — Он стоял на той стороне дороги.

— Он нас видел?

Джейк успел заметить, как округлились глаза Линфилда.

— Да. Проклятье. Конечно, он воспользуется этим, — с внезапной злостью сказал Джейк. — Чтобы рассчитаться со мной за прошлое.

— Но это было так давно. Может, он забыл.

— Я встречал таких, как он, в армии. Они не забывают. Они копят злобу.

Мэри испуганно посмотрела на Джейка.

— Ты думаешь, он расскажет о нас капитану Манди?

— Вероятно. — Джейк стиснул кулаки. — Вполне вероятно.

Шли месяцы, и Фейт стало казаться, что вокруг них с Гаем сомкнулось ненастье, заперло их в маленьком тесном ящике. Поначалу они встречались в Британском музее или Национальной галерее, ожидая друг друга у какой-нибудь каменной статуи фараона. Им пришлось бросить эту привычку после того, как Гай едва не столкнулся в музее с одним из своих коллег. Прячась за каменной вазой, Фейт с трудом сдерживала смех, но, вернувшись домой, погрузилась в уныние.

Необходимость соблюдать тайну лишила их света и воздуха, которыми наслаждались другие. Их любовь была скрытой, герметически запечатанной, для нее был убийствен дневной свет. Фейт спрашивала себя, может ли это чувство продолжать жить или же, лишенное кислорода, зачахнет и умрет. Ей не нравилось смотреть любимые фильмы без Гая, в одиночку рыться в книжных развалах букинистических лавок, готовить ужин для себя одной, а не на двоих. Ей не нравилось, что она не может пойти с любимым в джаз-клуб или в гости, что ей приходится отказываться от приглашений и сидеть дома, понапрасну ожидая телефонного звонка. Эта зима приучила ее, что они с Гаем находятся по одну сторону черты, а остальные люди — по другую. В самые холодные месяцы они бродили по пустынным паркам или сидели во второсортных кофейнях, куда не мог заглянуть никто из знакомых.

Всю зиму Ральф страдал от бронхита. Фейт моталась между Лондоном и Херонсмидом. По выходным она ухаживала за отцом — стирала, убирала и закупала продукты, по будням работала в магазине, шила и приводила в порядок счета. Когда в конце января море прорвало дамбу на восточном побережье, Ральфа пришлось эвакуировать из затопленного коттеджа. Почти две недели он жил у нее, в тесной квартирке над магазином, — беспокойный, несчастный, бурно тоскующий по дому. Когда вода спала, Фейт отвезла его обратно в Херонсмид и целую неделю выгребала грязь, оставшуюся после наводнения, чистила ковры и стирала занавески. В доме пахло сыростью и плесенью.

По средам магазин закрывали после обеда. Если Гай был свободен в это время, они встречались в маленькой гостинице в Бэттерси. Иногда Фейт казалось, что без этих драгоценных часов их любовный роман давно бы растаял — просто умер бы тихой смертью, без драматического конца.

В этой гостинице с зеленым линолеумом на полу и нелюбопытной хозяйкой пахло тушеной капустой и дешевым туалетным мылом. Лежа на кровати и глядя на потоки дождя за окном, Гай сказал:

— Знаешь, мы могли бы найти более приличное место, чем это. Наверняка есть хорошие гостиницы, где умеют хранить тайну.

— Мне нравится здесь, — возразила Фейт. — Я обожаю это место.

Он намотал на пальцы ее локон.

— Но, Фейт, здесь просто мерзко.

— Мне нравятся эти простыни, почти прозрачные посредине, и это покрывало…

Гай скосил глаза на покрывало.

— И какого оно цвета, по-твоему?

— Цвета охры. Нет, горчичного. Прекрасный цвет. И еще здесь милый садик, где, похоже, растет одна редька…

— А кошки, орущие под окнами кухни? Они тебе тоже нравятся?

— Конечно, Гай. — Она поцеловала его в плечо. — Мне все здесь нравится, потому что это наша комната.

Он бросил взгляд на часы.

— Мне пора.

— Уже?

— Я сказал Сильвии, что навещаю пациентку в Хэмпстеде. Есть предел времени, который можно потратить на подобный визит.

— А если она очень, очень больна?..

— Даже если у нее обнаружатся все болезни, которые есть в медицинском справочнике, я все равно должен вернуться вовремя, к вечернему приему больных. — Он вздохнул и начал одеваться. — Дождь никак не кончится. Давай я подвезу тебя до Лестер-сквер.

— Нет, Гай, ты знаешь, что это слишком рискованно. Я сяду на автобус, как всегда.

Его губы прикоснулись к ее коже.

— Тогда я позвоню тебе, когда закончу прием.

Возвращаясь на машине в центр Лондона, Гай думал, что самое ужасное — то, что он не может проявить заботу о Фейт, не может облегчить ей жизнь. Он знал, что она подолгу работает, что почти каждые выходные отправляется в грохочущем поезде в Норфолк, чтобы помочь отцу. Он понимал, почему она не хочет брать у него ни пенни, но ему было тяжело переносить это. Он презирал себя за то, что принял благоразумный отказ Фейт поехать с ним на машине и бросил ее зябнуть на автобусной остановке.

Припарковав машину за домом, он поднялся в свою приемную. Едва он вошел, Сильвия, регистратор, вскинула голову.

— Я пыталась дозвониться до вас к миссис Данбери, доктор Невилл, — пожаловалась она. Миссис Данбери была фиктивной пациенткой из Хэмпстеда. — Но вас там не было. Она сказала, что не вызывала вас.

Сердце Гая заколотилось.

— Но сейчас-то я здесь, — ровным тоном проговорил он. — Что вы хотели сказать мне, Сильвия?

— Звонила миссис Невилл. Она хотела, чтобы вы немедленно перезвонили ей. — Телефон зазвонил снова. — Я думаю, это опять она, доктор Невилл.

Гай снял трубку в своем кабинете, торопливо пытаясь придумать какие-нибудь объяснения. «Произошла путаница… Я думал, что меня вызвала старая миссис Данбери… Наверное, Сильвия ошиблась…»

— Гай? Гай, где ты? Я разыскиваю тебя с обеда.

Он откашлялся, но Элеонора не стала дожидаться ответа.

— Гай, произошло нечто ужасное. Оливера исключили из школы.

Он немедленно отправился домой. Проступок сына избавил его от необходимости лгать: Элеонора даже не спросила, где он был после обеда. Гай застал ее в гостиной, со стаканом в руке. Она была бледна и напряжена.

— Где Оливер?

— Они посадят его на поезд завтра утром. Сегодняшнюю ночь он проведет в школьном изоляторе… — Элеонора закрыла лицо руками.

Гай обнял ее за плечи. Ему было странно прикасаться к ней. После его романа с Николь Мальгрейв они спали в разных комнатах и уже в течение двенадцати лет избегали прикосновений, опасаясь разбить хрупкий фасад своего брака.

Плечи Элеоноры задрожали, и Гай протянул ей носовой платок. Она высморкалась, выпрямилась и стряхнула его руку.

— Расскажи мне, что случилось, Элеонора.

Она сжала кулаки.

— Сегодня днем позвонил доктор Воукс. Он сказал, что Оливер что-то украл у другого мальчика.

— Украл? — недоверчиво переспросил Гай.

— Какую-то дурацкую игрушку. — Глаза Элеоноры наполнились слезами.

Гай был в замешательстве. Он услышал, как Элеонора добавила: «По-видимому, это не в первый раз», и вспомнил выходку Оливера двухлетней давности. Побег из школы, какой-то разговор о сборнике комиксов, вполне правдоподобные объяснения Оливера.

Он почувствовал, что ему тоже надо выпить, подошел к бару и налил себе виски.

— Я позвоню доктору Воуксу, — сказал он после нескольких глотков, — и все выясню.

Гай звонил в школу из своего кабинета. Слушая рассказ директора, он испытывал неловкость, опустошенность, стыд и свою отцовскую вину. Он вернулся в гостиную. Элеонора подняла глаза — в них была надежда. Гай тут же растоптал ее.

— Никакой ошибки. Единственное утешение в том, что они согласны не сообщать об этом в Миссингдин.

В сентябре Оливер должен был перейти в Миссингдинскую школу, где когда-то учился Сельвин Стефенс.

— Но мы дали ему все… — прошептала Элеонора.

Не все, подумал Гай. Не дали уверенности в будущем, не дали той безусловной, нетребовательной любви, в которой нуждается ребенок.

Сначала на детство Оливера нанесла неминуемый отпечаток война, когда из-за бомбежек его увезли из Лондона. А потом он все время жил в атмосфере тихого холодного конфликта между родителями. Сейчас Гай ненавидел себя за то, что вступил в связь с Николь Мальгрейв, за то, что бросил Элеонору и Оливера в тяжелый момент.

— Все уладится, правда, Гай?

Услышав вопрос, он повернулся к Элеоноре. Она выглядела постаревшей, под глазами появились мешки.

— Мы что-нибудь придумаем. Мы разберемся с этим, Элеонора. Обещаю. Не беспокойся.

Оливер приехал домой на следующий день. После обеда Гай пригласил сына для разговора к себе в кабинет.

— Доктор Воукс рассказал мне, что произошло. Ты хотел обменять что-то с этим мальчиком — я не запомнил его имя…

— С Кантербери, — подсказал Оливер. Его лицо было бело, как мел.

— Ты хотел обменять какую-то из своих вещей на космический корабль Кантербери, а он отказался. И тогда ты украл у него игрушку.

— Я взял ее взаймы, папа.

— Без разрешения Кантербери? Почему? Я не понимаю, Оливер. У тебя куча игрушек и достаточно карманных денег.

Оливер переминался с ноги на ногу.

— Я взял взаймы, — упрямо повторил он.

— А та книга? В прошлом году тебя обвинили в том, что ты стащил книгу. Ты ее тоже взял взаймы?

Оливер испуганно моргнул. За его упрямством крылся страх.

— Отвечай на мой вопрос, Оливер, — сурово сказал Гай. — Зачем ты взял чужую вещь?

— Потому что она мне понравилась, — выдавил Оливер.

— Мы не можем иметь все, что нам нравится, Оливер. К тому же, если ты так хотел получить эту игрушку, почему ты не попросил маму подарить ее тебе на Рождество?

— Но она была мне нужна сейчас! Я хотел подарить ее Фартингу, на день рождения!

Гай подошел к окну и оперся руками о подоконник. Из его кабинета с верхнего этажа дома на Холланд-сквер было хорошо видно, как из пожарищ, оставшихся после налетов, растут новые дома, сверкающие и чистые. Гай чувствовал усталость, он не мог найти себе места, приспособиться к новой ситуации. В этом году ему исполнилось сорок лет. Никогда до сих пор он не ощущал так явственно, что стареет и его моральные приципы устаревают вместе с ним.

— А кто такой этот Фартинг? — не оборачиваясь, спросил он.

— Он лучше всех играет в крикет. Он набрал сорок четыре очка в матче против Холивелла. — Мальчик потянул отца за рукав. — Папа…

Гай посмотрел на сына. Он вновь был поражен красотой Оливера: льняные волосы, точеные черты лица, сапфировые глаза. Из-за этой красоты, из-за того, что он был единственным ребенком, из-за того, что Гай чувствовал свою вину, мальчик всегда получал от родителей то, что хотел.

— Папа, когда я вернусь обратно в школу? Я не доделал задание по латыни, и я хотел играть в крикетной команде…

Гай положил руку Оливеру на плечи и мягко проговорил: