Следы на песке

Глава тринадцатая

Как-то в апреле в среду после обеда они поехали в свою гостиницу в Бэттерси. Запах вареной капусты в холле, скользкое покрывало горчичного цвета. Все, казалось, было прежним, но Фейт чувствовала: что-то изменилось. Они оба словно стремились отчаянно доказать, что все еще находят удовольствие и в пребывании здесь, и друг в друге. Доказать, что осталась страсть, потому что страсть оправдывает все.

Завернувшись в простыню, Фейт подошла к окну. В лучах весеннего солнца крохотный садик, который удивлял ее зимой, казался просто безобразным, символизируя лишь отсутствие надежды.

— О чем ты думаешь? — спросил Гай.

— О том, стоит ли нам продолжать встречаться.

Слова вырвались прежде, чем она успела сдержать их.

— Фейт… — Он сел на постели.

— Прошло пять недель. Пять недель, Гай, — я считала их, — с тех пор, как мы провели вместе более получаса.

— Прости, дорогая. — Он подошел к ней и положил руку на плечо, но она не обернулась. — Ты ведь знаешь, что я должен соблюдать осторожность. В тот раз, когда Оливер…

— Я знаю. Конечно.

Она вспомнила неприятное ощущение, которое испытала, когда на следующий день после исключения Оливера из школы Гай сказал ей по телефону: «Элеонора разыскивала меня весь день… по счастью, она была слишком расстроена, чтобы задавать вопросы».

— Но я устала от необходимости соблюдать осторожность, — тихо проговорила Фейт, так тихо, что Гай не услышал.

Он начал одеваться у нее за спиной.

— В августе Элеонора уезжает с Оливером на две недели. У нас будет куча времени, — примирительно сказал он.

— Дело не в этом, Гай.

— Тогда в чем? — спросил он. — Или твои чувства изменились?

— Я все еще люблю тебя, Гай, — сказала Фейт. — Я всегда буду любить тебя.

«Но в этом больше нет радости, — добавила она про себя. — Только одиночество, угрызения совести и страх».

Гай обнял ее за талию.

— То, что никому не причиняет вреда, не может быть плохо.

Знакомое старое заклинание, но даже оно звучало неубедительно.

— Но как мы можем быть уверены в этом? — воскликнула она. — Мы не можем, Гай! Нам повезло в прошлый раз, вот и все! Мы так легко могли попасться…

— Но ведь не попались. Не попались! — Гай привлек ее к себе и начал целовать. В его прикосновениях чувствовалось отчаяние. — Не говори о разрыве, умоляю, Фейт. Ты так нужна мне.

Он крепко обнял ее, щека к щеке, и замер. Только вздымалась и опускалась его грудь.

— Мы принадлежим друг другу, — прошептал он. — Навсегда. Ты не забудешь об этом?

Поначалу новая школа не понравилась Оливеру. Это было ничем не примечательное здание из красного кирпича на оживленной лондонской улице, где администрация пыталась перенять систему обучения в частной школе — школьные цвета, гимн и прочее, — но из-за отсутствия финансов и твердости взглядов все выглядело лишь жалкой копией. Учеба не вызывала проблем — в классических дисциплинах Оливер был впереди всех, в естественнонаучных немного отставал. Одноклассники его были скорее тупы, чем неприятны. На уроках он по большей части скучал, но так было и в Уайтленде. Так что если бы школа имени короля Эдварда VI не была бы навязана ему отцом в качестве наказания, Оливер не имел бы ничего против.

Чувство оскорбленного достоинства поддерживала в нем мать.

— Папа был неправ, отправив тебя в такое ужасное место. Но, боюсь, тебе придется вытерпеть это, Оливер. Зато мы проведем лето вместе.

Мать, казалось, забыла причину его возвращения домой; ее гнев был направлен только против отца. По вечерам, лежа в постели, он слышал, что родители ссорятся. Оливер затыкал пальцами уши, чтобы не слышать их раздраженных голосов, но и днем в доме на Холланд-сквер стояла напряженная атмосфера необъявленной войны.

Раз в неделю Элеонора водила Оливера в кондитерскую «Лайонз» у Мраморной арки. Обычно Оливер съедал мороженое в стаканчике или шоколадный эклер, а мать наливала себе чай из серебряного чайника. Иногда она рассказывала о войне. Оливеру было скучно слушать ее, потому что она редко упоминала о бомбах, самолетах и других интересных моментах. Иногда делилась воспоминаниями о больнице, где она когда-то работала, что было еще скучнее. И часто, особенно после громких вечерних ссор, она говорила об отце. Она сочувствовала Оливеру, считая, что отец слишком строг к нему, и жаловалась, что временами он бывает суров и с ней. Она рассказала, что в детстве Гай был очень беден, поэтому вырос скупым. И вообще, без ее помощи он и сейчас был бы беден, как церковная мышь. Мать объяснила Оливеру, что раз папа настоял, чтобы он пошел в эту школу, значит, папа любит его не так сильно, как она.

Оливеру хотелось утешить ее, сказать что-то хорошее, развеселить. Доверительные разговоры с матерью свидетельствовали о том, что он уже взрослый. Но временами безвкусная обстановка кондитерской и приглушенные звуки чинных разговоров раздражали его. Ему хотелось убежать отсюда, переворачивая по пути столы и опрокидывая чайники на безукоризненно чистый пол.

Через несколько недель после начала семестра он познакомился с мальчиком по имени Уилкокс. Он был на год старше Оливера и учился в классе для отстающих, то есть не относился к тем, с кем Оливер мог бы подружиться в обычных обстоятельствах. Они встретились в коридоре перед кабинетом директора, где в обеденный перерыв собрались в ожидании наказания ученики, совершившие различные проступки. Уилкокс стоял в очереди следом за Оливером.

— Ты, наверное, не в ту очередь попал, Невилл, — протянул он, прислонившись к стене. — Разве тебе не в тот кабинет, где гладят по головке прилежных мальчиков?

Оливер пожал плечами.

— Что ты такого сделал? — спросил Уилкокс. — Сдал работу на пять минут позже? Забыл почистить ботинки? Или тебе их чистит служанка?

Ботинки Уилкокса, с отстающими подметками, выглядели так, как будто их никогда не касалась сапожная щетка. Маленький, слишком туго затянутый узел на его галстуке сбился в сторону, а плетеный шнур на пиджаке обтрепался.

— Вообще-то, у нас нет служанки, — сказал Оливер.

— Вообще-то, — писклявым фальцетом передразнил его Уилкокс, — у нас нет служанки.

— А здесь я за то, что курил в сортире, — добавил Оливер. Он научился курить в Уайтленде и теперь время от времени таскал сигареты из портсигара отца, считая это своеобразной местью за то, что его отправили в эту школу. — А ты за что? — спросил он у Уилкокса.

— Нагрубил Броунилу, — небрежно сказал Уилкокс. Мистер Броунил, бывший военный с огромными кулаками, преподавал спортивные игры.

— В своей старой школе я насыпал йодистый азот на сиденье унитаза в учительском туалете, и когда директор сел, порошок начал взрываться.

Оливер соврал. Эту проделку выдумал один из его одноклассников, но ни у кого не хватило духу осуществить задуманное. Впрочем, Уилкокс не мог этого знать.

— Прямо под задницей! — расхохотался Уилкокс.

В тот вечер Оливер пробрался в кабинет отца и стащил четыре сигареты из пачки, лежащей в ящике письменного стола. На следующий день он принес их в школу и на перемене предложил одну Уилкоксу.

— Не здесь, дурья башка. Броунил увидит, — сказал Уилкокс, однако положил сигарету к себе в карман.

После уроков Уилкокс поджидал Оливера за воротами школы. Они закурили в пыльном сквере на Грейт-Портленд-стрит. Оливер лежал на спине и смотрел, как голубоватый дым тает в воздухе. Уилкокс закашлялся после первой сигареты, а после второй его вырвало. Придя в себя, он сказал:

— Готов поспорить, что ты живешь в доме вроде этого.

Он показал на красивые дома, окружавшие площадь.

— Да, действительно.

— Твой отец — богач?

— Он — доктор. И дедушка тоже. И я должен стать доктором.

— Счастливчик.

— Почему это? Я терпеть не могу больных, — честно сказал Оливер.

— Тебе будут платить за то, что ты щупаешь титьки у девчонок. — Уилкокс, прищурившись, посмотрел на Оливера. — Или тебе не нравятся девчонки?

— Нравятся. Но я мало кого знаю. У меня нет ни сестер, ни кузин.

— Ты, случаем, не педик? — спросил Уилкокс. — Я бы не хотел лежать на траве рядом с педиком.

Оливер смотрел на него непонимающе.

— Ты что, ничего не знаешь? — раздраженно сказал Уилкокс и пустился в подробные объяснения.

После того как Уилкокс закончил, Оливер почувствовал легкий приступ дурноты. Однако он покачал головой и сказал:

— Нет, мне не нравятся такие вещи. Совсем нет.

Его голос слегка дрожал.

Уилкокс сунул руку в карман и вытащил пачку открыток.

— На, посмотри. Правда, классные?

Это были фотографии девушек без одежды. Рассматривая их, Оливер услышал, как Уилкокс предложил:

— Могу достать и для тебя, если у тебя есть деньги. Обойдется в фунт-другой.

Уилкокс показал Оливеру районы Лондона, которых он никогда раньше не видел. Доки, с их подъемными кранами, лебедками, кораблями. Грузчиков, громко кричащих что-то друг другу, названия портов, написанные на носу кораблей. Буэнос-Айрес… Калькутта… Канберра. Эти слова сами по себе пробуждали в Оливере странное волнение; они манили жарким солнцем, незнакомыми языками и свободой.

Сохо предлагал развлечения другого рода. Об этом районе Лондона Оливер имел не больше представления, чем о какой-нибудь далекой звезде. Он гораздо лучше знал Дербишир в сотне миль к северу, чем Сохо, который находился рядом с его домом. Странная музыка, доносившаяся из-за обшарпанных дверей, валяющийся повсюду мусор, девушки в ярких платьях — все это сначала отпугнуло его, а затем очаровало. Уилкокс рассказал ему о джаз-клубах, которые открыты всю ночь, и о тех заведениях, где девушки раздеваются за деньги. Они попытались проникнуть в одно такое место, но швейцар прогнал их. Уилкокс обвинял во всем Оливера, чей голос все еще иногда срывался с баса на фальцет. По ночам Оливер рассматривал открытки, купленные у Уилкокса. Больше всего ему нравилась девушка цыганской внешности, с черными волосами и огромными темными глазами; ее тяжелые груди свисали в стороны. Смотреть на нее было и приятно, и стыдно одновременно.

Уилкокс рассказал Оливеру о магазине в Сохо, где продают журналы, полные фотографий голых девушек. Он пообещал Оливеру купить такой журнал, если тот достанет денег. Оливер задумался, где спрятать журнал — мать ежедневно наводила порядок в его спальне, но, тем не менее, пошел вечером в кабинет отца и взял фунт из его бумажника.

Когда он вытаскивал фунтовую банкноту, на пол выпала выцветшая, потрепанная карточка. Оливер увидел на ней рисунок бабочки и надпись:

«Холли-Блю.

Дневная и вечерняя женская одежда.

Тейт-стрит, 3».

«Правила Мальгрейвов, — напомнил себе Джейк: — никогда не показывай, что тебя что-то волнует». Ему это удавалось: на переменах он болтал с другими преподавателями в учительской, по пятницам водил учеников на крикетную площадку. Он держался, и если пил, то в одиночку.

Но на самом деле многое угнетало его. Он тяжело переживал отъезд Мэри. Ее место заняла худощавая деловитая женщина средних лет, и теперь Джейк гулял вдоль утеса в одиночестве. Однажды он спустился в маленькую бухту и долго бродил среди скал, бросая камешки в море. В глубине его души тихо закипал гнев, и Джейк не стремился его подавить.