Следы на песке

Остатки страстного негодования, которое поддерживало Джейка последние несколько недель в Хитервуде, покинули его. Теперь он уже мог взглянуть на свои поступки последних месяцев более трезво. И увидел, что не смог помочь никому — ни Джорджу, ни Мэри, ни себе самому. Если бы он действовал по-другому — спокойно, исподволь, — то, возможно, достиг бы лучших результатов. «Вечно ты стремишься к драматическим жестам, старина», — упрекал он себя, бродя по улицам Саутгемптона. Бесплодные драматические жесты. Вечное желание реагировать сердцем, а не головой. До него вдруг дошло, что мир изменился и теперь смотрит на героизм и страсть более холодным и циничным взглядом.

Он позвонил в школу в Нортумберленде, где требовался учитель иностранных языков, но когда его спросили о рекомендациях, повесил трубку. Каждую ночь он видел сны. Они были цветными, сложными и всегда сопровождались торопливым, безумным комментарием где-то в глубине мозга. То он сидел на пляже — вероятно, во Франции. Был день рождения Ральфа, но не лето, потому что небо было холодным лиловым, а море покрывала рябь клочковатых волн. Пришли гости. Женя и Сара, с вытатуированными на запястьях номерами. Он помахал графине де Шевийяр, но не понял, видит она его или нет, потому что ее глаза скрывали темные очки. Ральф протянул ему стакан вина; Николь бросила мяч Минни. Железнодорожник, которого он убил во Франции, улыбался ему: Джейк видел тонкую алую линию поперек его шеи.

Он знал, что скажет Фейт по поводу этих снов. «Найди работу, Джейк. Если ты устанешь, тебе будет не до снов». Он нашел работу в пабе. Он помнил, что Фейт всегда велела ему как следует есть и спать. Но он не мог есть, а призраки не исчезали. Поэтому Джейк начал пить. Когда глоток виски превратился в полбутылки из кладовой паба, его уволили.

Джейк решил поехать в Уэльс, навестить Мэри. Он надеялся, что рядом с ней он сможет справиться с собой. Поскольку в кармане у него было лишь несколько фунтов, он проехал автостопом от Саутгемптона до Суонси, а потом прошел пешком двенадцать миль до школы. Стоял май, и все вокруг казалось таким юным и свежим. Джейк вновь обрел надежду. Он поговорит с Мэри, объяснит ей все, скажет, как сильно любит ее. Он снова встанет на ноги, найдет достойную работу. Если потребуется, сам напишет себе эту чертову рекомендацию.

Школа, где работала Мэри, была расположена в парке. Джейк перелез через забор и пошел по мягким волнистым лужайкам, под отяжелевшими от весенней зелени деревьями. Здание школы, построенное в палладианском стиле, стояло в неглубокой лощине. Видимо, когда-то дом принадлежал богачу, предположил Джейк. Когда он вышел на гравиевую дорожку, петляющую между кучкой коттеджей и гаражей, его окликнули. От одного из коттеджей широким шагом шел мужчина в кепке — видимо, сторож. Он произнес что-то невразумительное по-валлийски. Увидев непонимание на лице Джейка, сплюнул на землю и, на этот раз по-английски, попросил покинуть территорию. Джейк объяснил, что хочет навестить друзей. Сторож сказал, что сейчас каникулы и в школе почти никого нет. В любом случае, сюда не пускают людей такого сорта.

Такого сорта. Джейк почувствовал, как в нем закипает злость, но тут увидел свое отражение в окне ближайшего коттеджа. Грязная, рваная одежда, небритый подбородок. Когда он в последний раз принимал ванну? Был в прачечной? Появиться в таком виде перед Мэри было невозможно. Джейк поднял рюкзак и повернул прочь.

Он вернулся в Саутгемптон просто потому, что не мог придумать, куда поехать. В пабе рядом с доками он взял двойную порцию самого дешевого виски. Какие-то парни пристально разглядывали его — слишком длинные волосы, акцент, от которого так и не удалось избавиться за годы жизни в Англии. Джейк понял, что их, как и его самого, тянет в драку. Он улыбнулся и сжал кулаки.

Фейт полностью перестроила свою жизнь. Гай был частью прошлого, с которым давно следовало проститься. Больше никаких шестипенсовиков. Надо забыть о доме в лесу, который напоминал ей Ла-Руйи, и откладывать деньги на квартиру в Кемден-тауне или в западной части Лондона. Фейт выкинула в мусорное ведро кипу фотографий, открыток, памятных вещей. Она смяла в комок любовные письма Гая и бросила их в печь. Потом поднесла спичку и стала наблюдать, как исчезают в огне серые кружевные обрывки бумаги. Однажды поздно вечером она вынула из гардероба платье «холли-блю». Старая ткань поредела в швах, подол побила моль. Фейт довершила работу, начатую временем: разорвала швы, оторвала рукава и воротник, так что осталась лишь кучка голубых лоскутков.

Она позвонила друзьям, с которыми не встречалась, пока длился ее роман с Гаем Невиллом. С ними она начала ходить в кино, театры, в гости. В элегантном особняке с белыми стенами она пила коктейли и танцевала с незнакомцем. Его губы касались ее волос, незнакомые руки перебирали косточки позвоночника. В полночь они уехали с вечеринки вместе. В его комнате, где стояла пишущая машинка и повсюду лежали книги и кипы бумаг, Фейт провела с ним ночь. Это не было похоже на ту ночь, которую она провела когда-то с Руфусом; теперь она знала, как извлекать удовольствие из таких встреч. «Гай был хорошим учителем», — думала она, глядя в потолок и улыбаясь.

Рано утром ее случайный знакомый встал с постели и принес ей кофе.

— Извини, нет ни молока, ни сахара. Забыл купить. Ничего?

Он сидел голый на стуле у письменного стола и смотрел на нее.

В сером утреннем свете Фейт разглядела его худобу. Взглянув на сваленные на полу книги, она спросила:

— Ты писатель?

— Пишу автобиографию, — ответил он. — Думаю назвать ее «Разрушитель миров». Помнишь, что сказал Оппенгеймер,[48] когда увидел первое испытание атомной бомбы? «Я стал смертью, разрушителем миров». — Он закурил. — Понимаешь, я был военнопленным, когда сбросили бомбу на Хиросиму. Я видел белую вспышку. Когда я закрываю глаза, я часто вижу ее снова. Она похожа на второе солнце.

Фейт выпила кофе и оделась. Когда мужчина спросил ее адрес и номер телефона, она уклонилась от ответа. Она не хотела связывать себя. В выходные Фейт, после месячного перерыва, поехала в Херонсмид. Ей пришлось закусить губу, чтобы остановить поток сердитых восклицаний по поводу творившегося там беспорядка. Гора грязной одежды на полу в спальне, протечка в раковине, из-за которой стиральный порошок и мыло превратились в кашу… Фейт полоскала рубашки Ральфа, звонила водопроводчику, а внутри росло чувство глубокой обиды. Уезжая из Норфолка, она ни разу не взглянула из окна вагона на отца, который махал ей рукой с платформы.

Как-то в пятницу, после обеда, в магазине зазвонил телефон. Фейт сняла трубку и услышала голос Джейка.

— Фейт? Это ты? Прости, Фейт. У меня неприятности.

Он звонил из полицейского участка в Саутгемптоне. Его забрали за пьянство и нарушение общественного порядка. У него не было денег, чтобы заплатить штраф.

Она поехала на машине в Саутгемптон. В честь предстоящей коронации[49] там развевались красные, белые и синие флаги. Витрины магазинов украшали вырезанные из журналов фотографии новой королевы. Все это раздражало. Фейт вообще предпочла бы, чтобы сейчас была зима, это больше соответствовало бы ее мрачному настроению.

Она заплатила штраф, и Джейка освободили. Большие багровые синяки на подбородке, черно-желтый фонарь под глазом. «Ему было дано все, — подумала Фейт, — внешность, ум, обаяние, — но все впустую».

— Что ты сделал с собой! — прошептала она дрожащим голосом и быстро пошла к фургону.

На обратном пути в Лондон она гнала фургон что было сил. И только едва не столкнувшись с мопедом, затормозила и остановилась у обочины, чтобы унять сердцебиение. Джейк спал; она не смотрела на него, сосредоточив внимание на дороге.

Припарковав фургон на пустыре рядом с магазином, Фейт услышала:

— Прости. Не беспокойся, я расплачусь с тобой.

Она резко повернулась и захлопнула дверь в магазин, предоставив Джейку одному подниматься в квартиру.

В магазине ее ждала самая утомительная работа. Вытереть пыль с полок, проверить последние поступления, подколоть булавками подолы платьев. Когда она закончила подсчет выручки, позвонил Ральф. Он пространно говорил о погоде, огороде, птичьих гнездах под крышей, но Фейт не слушала. Спустя некоторое время она перебила его, положила трубку и поднялась наверх. Джейк хозяйничал на кухне.

— У тебя не много еды.

— Давно ничего не покупала, — через силу процедила она.

Лицо Джейка было бледно, щеки ввалились. Рука замотана кухонным полотенцем.

— Я приготовил вот это. — Он показал на салат, хлеб и вытряхнутый из консервной банки колбасный фарш, розовый и блестящий. — Надеюсь, сойдет.

— Что у тебя с рукой?

— Порезался, когда открывал банку. — Он показал на колбасный фарш. — Чертова жестянка.

Фейт развернула полотенце. Рана была во всю ладонь.

— Лучше бы попал по запястью, — усмехнулся он. — Перерезал бы вену…

— Не говори глупостей, Джейк, — холодно сказала она и вышла в ванную за пластырем и ватой.

— Прости, Фейт, что я так обременяю тебя… — донеслось до нее из кухни.

Бутылка с дезинфицирующим раствором задрожала у нее в руках. «Моя семья, — подумала Фейт, — действительно стала для меня бременем, клеткой, в которой я оказалась заперта».

Джейк подошел к дверям ванной. На мгновение Фейт увидела в его глазах отчаяние, которое обычно скрывалось за обаянием. Потом почувствовала запах спиртного.

— Ты выпил.

— Всего лишь пару кружек пива в пабе.

— Пятьдесят фунтов, Джейк! — прошипела она. — Мне пришлось заплатить пятьдесят фунтов в суде за твое освобождение! Да еще адвокат пришлет счет. Видимо, ты надеешься, что я его тоже оплачу!

— Я найду работу.

Он был бледен, если не считать разноцветных синяков.

— У тебя была работа!

Джейк опустил взгляд, отвернулся и пошел обратно в кухню, шаря в кармане в поисках сигарет. Он уселся на подоконник — в грязной одежде, небритый.

— Что случилось, Джейк?

— Я ушел из школы два месяца назад.

— Рекорд, ничего не скажешь! — рассмеялась она. — Ты продержался целый год, не так ли? Так что же случилось? — Фейт вспомнила, как в детстве слушала оправдательные речи Ральфа. — Тебе стало скучно? — с насмешкой спросила она. — Или работа не устроила?

— Что-то вроде того, — пробормотал он.

— Если тебе надоела эта школа, почему ты не перешел в другую?

— У меня не было рекомендации.

— А почему?

Джейк избегал ее взгляда.

— Я ушел со скандалом.

— Ты напился? — спросила Фейт после паузы.

— Нет. Это ни при чем.

— Скажи мне правду, Джейк.

Он крутил в руках отрывающуюся пуговицу на манжете куртки.

— Это было принципиальное разногласие.

— Принципиальное? — От злости Фейт едва не потеряла дар речи. — То есть мои сбережения — да и мое будущее — принесены в жертву твоим бесценным принципам?

— Я же сказал тебе, — пуговица оторвалась от манжеты и покатилась на пол, — что верну долг.

— А ты знаешь, сколько раз папа говорил мне то же самое? Когда в трубе загорелась сажа, когда он оставил сумку с продуктами в автобусе, каждый раз, когда приходят счета, по которым надо платить… Смешно, что вы с отцом не ладите. Вы так похожи!