Дождь: Рассказы китайских писателей 20 – 30-х годов

— И слава богу! Если б они хорошо разбирались, мы не могли бы зарабатывать. — Сян-гао завернул бумагу в лоскут. — Так-то вот, женушка…

Чунь-тао бросила па него недовольный взгляд.

— Сколько раз я тебя просила… — проворчала она.

Но он, словно ничего не слыша, продолжал:

— Ты тоже вернулась рано. Значит, и у тебя день удачный?

— Я купила корзину такой же бумаги, как вчера.

— Ты ведь говорила, что там ее целый воз.

— Говорила. Но сегодня всю бумагу отвезут на рынок в Сяоши. Там ее будут продавать на кульки для земляных орехов.

— Не огорчайся. Мы сегодня хорошо заработали. И домой вернулись рано. В честь этого можно вечерком, когда спадет жара, прогуляться по Шичахаю.

— Гулять мы сегодня не пойдем: у нас гость. — Чунь-тао откинула занавеску и кивнула Сян-гао: — Иди сюда.

Сян-гао вошел в комнату.

— Мой бывший муж… Мой напарник, — представила друг другу мужчин Чунь-тао…

Оба они сконфузились. Воцарилась тишина. Даже мухи на окне перестали жужжать.

— Как тебя зовут? — наконец спросил Сян-гао — только для того, чтобы что-нибудь сказать.

Ли-мао ответил. Завязался разговор.

— Ну, я пойду в лавку, — обратилась Чунь-тао к Сян-гао. — Ты ведь тоже проголодался. Хочешь лепешек?

— Не хочу. Оставайся, я сам схожу.

Но молодая женщина подвела его к капу и сказала с улыбкой:

— Нет, уж ты лучше займи гостя.

Мужчины остались одни. Если бы Чунь-тао не познакомила их, дело, чего доброго, могло кончиться кровопролитием; Ли-мао, хотя и калека, мог бы задушить Сян-гао, который был значительно слабее его физически. И уж во всяком случае, будь у него винтовка, он мог бы одним выстрелом прикончить соперника.

Ли-мао рассказал Сян-гао, что отец Чунь-тао считался в деревне человеком зажиточным, имел целый цин[120] земли. Отец Ли-мао работал у него. Ли-мао уже тогда был метким стрелком, и отец Чунь-тао, опасаясь, как бы он не ушел в армию, выдал за него дочь в надежде, что тот станет его верным телохранителем. Сян-гао слышал об этом впервые. Ли-мао сообщил ему также, о чем он разговаривал с Чунь-тао, и тут они подошли к вопросу, который волновал их обоих.

— Вы — законные супруги, а я должен уйти, — с болью в сердце произнес Сян-гао.

— Нет, мы с ней уже давно расстались, — возразил Ли-мао. — Да и куда я теперь гожусь? Прокормить ее не смогу! А вы все время вместе, зачем же вам расставаться? Лучше я пойду в дом инвалидов. Может, тут все же есть такие? По рекомендации туда можно легко попасть.

Сян-гао был глубоко поражен этими словами. «Надо же, — подумал он. — Солдаты обычно люди грубые, нахальные. А этот не такой».

В глубине души он, конечно, только и мечтал, чтобы Ли-мао ушел, но тем не менее принялся его отговаривать, пытаясь не обнаружить своего желания.

— Это несправедливо! — говорил Сян-гао. — Я не могу отобрать у тебя твою жену. Да и ты не согласишься ее уступить.

— Я дам ей развод или напишу купчую па твое имя, — ответил Ли-мао, силясь улыбнуться.

— Развод? Но ведь Чунь-тао ни в чем не провинилась — зачем же ее позорить? А с купчей тоже ничего не получится. Все, что здесь есть, — принадлежит ей, у меня денег нет.

— Не надо мне никаких денег.

— Чего же ты хочешь?

— Ничего.

— Тогда зачем купчая?

— А вдруг завтра кто-нибудь из нас раздумает. Нет, уж давай сделаем все, как положено. Порядок есть порядок.

Немного погодя возвратилась Чунь-тао с покупками. Увидев, что мужчины мирно беседуют, она обрадовалась.

— Нам нужен помощник, — сказала Чунь-тао. — Брат Ли не может ходить, пусть сидит дома и сортирует бумагу. Я буду, как и прежде, собирать ее, а Сян-гао — продавать. Организуем торговую компанию.

Ли-мао был голоден, как волк, и когда Чунь-тао подала лепешки, он тут же набросился на них, не дожидаясь, пока остальные усядутся.

— Торговую компанию? А капитал где взять? — спросил Сян-гао.

Чунь-тао удивилась:

— Так ты против?

— Нет, не против. — Сян-гао хотел что-то добавить, но промолчал.

— Я вам не компаньон, — уныло протянул Ли-мао, который догадался, что на уме у Сян-гао. — От меня никакой пользы не будет…

— Не беспокойся! Я уже все обдумала, — перебила его Чунь-тао.

Сян-гао, пораженный, молчал. Ли-мао выжидательно поглядывал на Чунь-тао, пока та излагала свой план.

Она считала, что собирать бумагу — дело чисто женское. Ли-мао будет выбирать из макулатуры старые марки и красивые коробки из-под сигарет — для этой работы требуются только руки. Если Ли-мао сможет собрать хотя бы по сотне таких коробок в день и но две-три ценные марки, он заработает себе на пропитание. В Пекине продается ежедневно около десяти тысяч коробок иностранных сигарет, и собрать какую-нибудь сотню пустых коробок не составляет труда. Сян-гао может отыскивать письма знаменитых людей или что-нибудь другое, выгодное для продажи; он человек опытный и не нуждается ни в чьей помощи. Сама Чунь-тао будет заниматься своей работой в любую погоду: и когда нещадно пали г солнце, и когда дует сильный ветер; собирать макулатуру в ненастные дни особенно хорошо — мало конкурентов, только в проливной дождь она может позволить себе отдохнуть.

Познакомив мужчин со своим планом, Чунь-тао выглянула в окошко — судя по высоко стоявшему солнцу, было около двух часов дня. Она вышла в переднюю, надела свою соломенную шляпу и, обернувшись к Сян-гао, сказала:

— Пойду разузнаю, может быть, из дворца опять вывозят бумагу. Ты посиди с ним, а вечером снова потолкуем.

Сян-гао пытался удержать ее, но безуспешно.

Прошло много дней. Разумеется, женщине и двоим мужчинам спать всем вместе на одном кане неприлично: особенно с точки зрения тех, кто воспитан в духе старой морали и имеет свое понятие о добродетели. Но о своей чести пекутся прежде всего люди богатые. Тем же, кто живет своим трудом, не до того. Взять хотя бы Чунь-тао. Она ведь не была женой важного чиновника или богатой барышней. Не приходилось ей и присутствовать на дипломатических приемах или на торжественных церемониях. Никто ее не осуждал, никто не спрашивал у нее отчета, а если бы и нашлись такие, она бы не испугалась. Проверять ее могла только полиция, но от полиции всегда можно как-нибудь отвязаться. Что же касается домочадцев, то Сян-гао был малограмотен, смутно разбирался в учениях мудрых философов и, хотя не был лишен чувства долга, почти ничем не отличался от Чунь-тао. К тому же слово Чунь-тао было для него законом; он беспрекословно слушался ее — знал, что она старается ради его же блага. Видя, что она стремится отучить его от ревности, и он стремился вырвать из своего сердца это чувство. Ну, а Ли-мао? Он был очень доволен, что ему разрешили жить в доме на правах родственника. Ведь для солдата потерять жену — дело обычное, его удел — стойко переносить невзгоды и лишения. Сян-гао не испытывал ревности к Ли-мао, хотя оба по-прежнему ощущали неловкость в присутствии друг друга.

Жара не спадала, однако Чунь-тао и Сян-гао не ездили прохлаждаться в Таншань или Бэйдайхэ,[121] а, как обычно, должны были в поте лица изыскивать средства к существованию. Ли-мао оказался смышленым, научился различать, какую макулатуру нужно отвозить в храм Ваньлютан или в Тяньпинсы, где из нее делали грубую низкосортную бумагу, какую — оставлять до прихода Сян-гао, чтобы он определил ее ценность.

Однажды Чунь-тао вернулась поздно вечером. По обыкновению, возле дома ее встретил Сян-гао. Войдя в комнату, она вдруг почувствовала запах дыма.

— Кто зажег огонь? — спросила она у Сян-гао, усевшегося под навесом. — Так можно и дом спалить.

Не успел Сян-гао ответить, как из комнаты послышался голос Ли-мао:

— Это я попросил старшего брата выкурить москитов. А сам я лягу спать в передней — троим в комнате душно.

Увидев на столе красную бумагу, Чунь-тао спросила Ли-мао:

— Это что?

— Мы окончательно договорились со старшим братом, — ответил тот. — Теперь ты его жена. Это — купчая.

— Вот как? И кто же это придумал: ты или он?

— Мы оба. А то и я мучаюсь, и он…

— Все равно меня не уговорите. Никому из вас я не жена — ни тебе, ни ему. Понятно? — Она разорвала бумагу на мелкие клочки. — За сколько же ты меня отдал?

— За несколько десятков юаней. Отдавать бесплатно не положено!

— А продавать положено?

Она вышла во двор и направилась к Сян-гао.

— Видно, много денег у тебя завелось — девать некуда, — в сердцах бросила она ему. — Жену купить собрался.

— Что ты! Что ты! — замахал руками Сян-гао. — Ты просто не понимаешь, Чунь-тао! Надо мной уже люди смеются…

— Это почему же?

— Потому что… — Сян-гао умолк.

Он никак не мог понять, откуда в этой женщине такая сила. Когда ее нет рядом, у него появляются свои собственные замыслы и планы, но стоит ей подойти и заговорить, как он ощущает такую робость, будто перед ним сама императрица Цы-си.

— Подумаешь, какой чувствительный. Насмешек испугался! — выговаривала ему Чунь-тао.

С древних времен владыки управляли народом с помощью плетей и окриков. Никто не внимал поучениям мудрецов. Чунь-тао всегда отвечала ударом на удар. Она никогда никого не бранила, но и себя в обиду не давала.

— Люди, говоришь, смеются? А ты им объясни, что к чему, — поучала она Сян-гао, — чего ты боишься? Какое им дело до нас? А вообще я не хочу больше об этом разговаривать. Будем по-прежнему жить втроем. Разве нам плохо?

Сян-гао не ответил.

После ужина все уселись, как обычно, под навесом, но говорили мало, все больше молчали. Потом Ли-мао позвал Чунь-тао в комнату и начал уговаривать стать женой Сян-гао. Дело в том, сказал он, что никто из них двоих не хочет, чтобы о нем говорили, будто он отбил чужую жену. Ли-мао решительно вытащил из-за пазухи красную засаленную бумагу и протянул ей со словами:

— Вот наше брачное свидетельство. В тот вечер, когда мы бежали, я взял это свидетельство из ниши, где стоял Будда… Считай, что мы больше не муж и жена.

Чунь-тао взяла бумагу и невидящим взглядом уставилась на кан, устланный старой циновкой, затем села рядом с калекой.

— Брат Мао, оставь эту бумагу у себя, — сказала она, — пусть я по-прежнему считаюсь твоей женой. Мы не успели пожить вместе, ну и что? Не могу же я тебя выгнать только потому, что ты стал инвалидом и не можешь работать. Как я буду смотреть людям в глаза после этого? — Она положила свидетельство на кан.

Ли-мао был тронут, но все же робко возразил:

— Ведь я вижу — ты любишь его, да и привыкла к нему. Вот накопим немного денег, я уеду в деревню или устроюсь в дом инвалидов.

— Не буду обманывать тебя, мы с ним жили эти годы дружно, душа в душу, — тихо промолвила Чунь-тао. — Мне трудно с ним расстаться. Давай позовем его и окончательно решим, как быть. — Она высунулась в окошко и позвала Сян-гао, но тот не откликнулся. Когда она вышла, Сян-гао во дворе не оказалось. Впервые он ушел из дому так поздно. Несколько мгновений Чунь-тао стояла неподвижно, затем обернулась и крикнула: — Его здесь нет! Пойду поищу!

Чунь-тао не верилось, что Сян-гао ушел навсегда. Старый У сказал ей, что видел Сян-гао совсем недавно. Она поспешила к тому месту, где он обычно продавал бумагу, но там его не было. Пропал! И неизвестно, где его искать в этом бескрайнем мире! Проискав Сян-гао до полуночи, Чунь-тао, расстроенная, возвратилась домой. В комнате было темно. Коптилка не горела.