Остров тридцати гробов [сборник]

5. Четыре женщины на четырех крестах

Вероника осталась на острове Тридцати Гробов в одиночестве. Вплоть до минуты, когда солнце скрылось за горизонтом среди нависших над морем туч, она неподвижно просидела у окна, в бессилии обхватив голову руками и опершись о подоконник.

Случившееся вновь и вновь проходило перед нею в глубинах ее сознания, словно живые картины. Она пыталась их не видеть, но порою они вставали у нее в мозгу настолько отчетливо, что ей казалось, будто она опять переживает эти душераздирающие минуты.

Вероника так и не пыталась отыскать объяснение всему произошедшему, не пробовала строить предположения, которые могли бы прояснить ужасную трагедию. Она решила, что Франсуа и Стефан Мару сошли с ума, так как ничем другим объяснить их действия не могла. И, полагая убийц сумасшедшими, она даже не пыталась приписать им какие-либо осмысленные намерения или планы.

К тому же безумие Онорины побудило Веронику считать, что все эти события вызваны неким умственным расстройством, жертвами которого стали все жители Сарека. Она и сама чувствовала, что в какие-то мгновения рассудок у нее слабеет, мысли растворяются в тумане и вокруг появляются некие невидимые призраки.

Наконец Вероника забылась сном, но он был настолько тревожен, она чувствовала себя в нем настолько несчастной, что даже разрыдалась. Однако сквозь сон ей показалось, что она слышит какой-то легкий шум, который ее оцепенелый рассудок оценил как враждебный. Приближался враг. Вероника открыла глаза.

В трех шагах от нее сидел странный зверек: он был весь покрыт шерстью цвета кофе с молоком, а передние лапки скрестил, словно человек руки.

Вероника тут же вспомнила, как Онорина рассказывала ей о собачонке Франсуа – милой, преданной и очень забавной. Она даже вспомнила ее кличку: Дело-в-шляпе.

Она вполголоса произнесла это имя и не смогла удержаться от гневного жеста, ей захотелось прогнать животное, носящее столь иронически прозвучавшее прозвище. Дело-в-шляпе! Ей мгновенно вспомнились все жертвы страшной бури: погибшие жители Сарека, убитый отец, покончившая с собой Онорина, сошедший с ума Франсуа. Дело в шляпе, нечего сказать!

Однако собака не двигалась. Она служила, причем именно так, как описала Онорина: голова немного набок, один глаз прикрыт, передние лапки скрещены, а на мордочке и в самом деле нечто вроде улыбки.

Теперь Вероника вспомнила: таким манером Дело-в-шляпе выражал сочувствие тем, кто пребывал в горе. Дело-в-шляпе не выносил слез. Когда кто-нибудь плакал, он принимался служить, пока плакавший не улыбался ему в ответ и не начинал его гладить.

Вероника не улыбнулась, однако прижала пса к груди и проговорила:

– Нет, милый песик, дело вовсе не в шляпе. Напротив, дело – хуже некуда. И тем не менее нужно жить – не так ли? – и не сойти с ума, как другие…

Необходимость поддержать силы заставила молодую женщину действовать. Она спустилась в кухню, нашла там какую-то снедь, добрую половину которой отдала собаке. Затем снова поднялась наверх.

Наступила ночь. Вероника вошла в располагавшуюся на втором этаже комнату, которая в обычное время пустовала. Женщину охватила страшная усталость, вызванная невероятным напряжением сил и бурными волнениями минувшего дня. Заснула она почти мгновенно. В ногах постели бодрствовал Дело-в-шляпе.

На следующее утро Вероника проснулась поздно с ощущением своеобразного успокоения и безопасности. Ей чудилось, будто снова продолжается тихая и спокойная жизнь, какую она вела в Безансоне. Пережитые ею несколько ужасных дней отступили куда-то далеко, она не опасалась их возвращения. Люди, погибшие во время тех бурных событий, были для нее как бы незнакомцами, которых, повстречав раз, никогда больше не увидишь. Сердце ее не обливалось кровью. Скорбь не проникала в глубины ее души.

Это был отдых – непредвиденный и безмятежный, животворное одиночество. И оно так ей понравилось, что, когда на месте жестокого избиения жителей Сарека показался дымок, Вероника не подала никакого сигнала. Конечно, накануне с берега заметили вспышки взрывов и услышали грохот выстрелов. Но Вероника не шелохнулась.

Она видела, как из облачка показалась лодка, и подумала, что ее пассажиры собираются высадиться на остров и посмотреть, что делается в деревне. Но Вероника опасалась не только расследования, в котором будет замешан ее сын: она не хотела, чтобы ее нашли, стали допрашивать, выяснили, как ее зовут, кто она, как сюда попала; она боялась, что ее заставят снова войти в адский круг, из которого она только что выбралась. Она предпочитала выждать неделю-другую, пока случай не приведет на остров какое-нибудь рыбачье суденышко, которое заберет ее отсюда.

К Монастырю так никто и не поднялся. Дымок удалился, и ничто более не нарушало одиночества молодой женщины.

Так она прожила три дня. Похоже, судьба избавила ее от дальнейших посещений. Она была одна, была хозяйкой самой себе. Дело-в-шляпе, чье присутствие очень ее утешало, исчез.

Угодья Монастыря занимали всю оконечность второго островка, на котором раньше помещалось аббатство бенедиктинцев, в XV веке покинутое и с тех пор постепенно превращавшееся в руины.

Дом, выстроенный в XVIII веке зажиточным бретонским судовладельцем из камней старого монастыря и церкви, не представлял ничего примечательного ни с точки зрения архитектуры, ни с точки зрения обстановки. Впрочем, в комнаты – кроме той, в которой она жила, – Вероника входить не решалась. Воспоминания об отце и сыне останавливали ее перед закрытыми дверьми.

Однако на второй день при свете весеннего солнца она обошла весь парк. Он тянулся до самой оконечности острова и, подобно лугу перед домом, тоже был усеян руинами и зарос плющом. Вероника обратила внимание, что все дорожки парка вели к крутому обрыву, на вершине которого стояла купа гигантских дубов. Выйдя на открытое пространство, она увидела, что дубы эти растут полукругом, обращенным открытой стороною к морю.

В центре образованной ими поляны стоял дольмен в виде недлинной овальной плиты, лежащей на двух почти кубической формы скалах. Поляна с дольменом выглядела строго и величественно. С нее открывался вид на необозримые морские просторы.

«Дольмен Фей, о котором говорила Онорина, – подумала Вероника. – Значит, где-то поблизости Цветущее Распятие и цветы Магеннока».

Она обошла вокруг мегалита. На внутренней поверхности каменных столбов были высечены какие-то неразборчивые знаки. Однако на их внешних сторонах, которые смотрели на море и напоминали две поставленные рядом доски, подготовленные для нанесения на них надписи, она увидела нечто, заставившее ее вздрогнуть от ужаса.

Справа располагался глубоко вырезанный чьей-то неумелой рукой примитивный рисунок, изображавший четырех женщин, корчившихся на крестах. Слева виднелась надпись из нескольких строк, однако буквы ее, высеченные недостаточно глубоко, были почти неразличимы: то ли их стерли за много лет ветра и дожди, то ли соскребла человеческая рука. Тем не менее несколько слов еще можно было разобрать – слов, которые Вероника прочла на рисунке, найденном ею подле тела Магеннока: «Четыре женщины на четырех крестах… тридцати гробах… Тот Божий Камень, что дарует жизнь иль смерть».

Нетвердой походкой Вероника пошла прочь. Снова перед нею, как и везде на острове, была тайна, и женщина преисполнилась решимости всеми силами избегать соприкосновения с этой тайной до тех пор, пока ей не удастся уехать с Сарека.

Начинавшаяся на поляне тропинка проходила мимо крайнего справа дуба, в который когда-то явно ударила молния, поскольку от него остался лишь поврежденный ствол да несколько сухих ветвей.

Пройдя немного по тропинке, Вероника спустилась по каменным ступеням, пересекла лужайку с четырьмя рядами менгиров на ней и вдруг встала как вкопанная, тихо охнув от восхищения и изумления перед открывшейся ей картиной.

– Цветы Магеннока, – прошептала она.

Два последних менгира средней дорожки, по которой она шла, возвышались, словно столбы ворот, открывавшихся на восхитительное зрелище: несколько каменных ступенек спускались к прямоугольной площадке метров в пятьдесят длиною, а по бокам ее, как колонны в древнем храме, стояли менгиры одинаковой высоты, расположенные на равном расстоянии друг от друга. Неф и приделы этого храма были выложены большими гранитными плитами неправильной формы, кое-где растрескавшимися; растущая из щелей трава обрамляла их точно так же, как свинцовые переплеты обрамляют стекла церковных оконниц.

А посередине площадки, в небольшом квадрате, вокруг древнего каменного распятия росли цветы. Но что это были за цветы! Невообразимые, фантастические цветы, цветы из сновидений, цветы из сказки, цветы, размерами своими не шедшие ни в какое сравнение с обычными.

Все они были знакомы Веронике, однако их великолепие и величина вызывали известную робость. Там были цветы самых разных сортов, но всего лишь по нескольку штук каждого сорта. Это выглядело как букет, составленный таким образом, чтобы объединить в себе все цвета, ароматы и формы.

Но самым необычным было другое: цветы, которые обычно распускаются не одновременно, а даже в разные месяцы, росли и цвели здесь все вместе! Эти многолетние цветы, бурный рост и цветение которых длится не более двух-трех недель, выросли и распустились словно в один день – тяжелые, яркие, пышные, гордо несущие свои головки на крепких стеблях.

Там были традесканции, лютики, водосборы, кроваво-красная лапчатка, ирисы лиловее епископского облачения. Росли на этой клумбе дельфиниум, флоксы и фуксии, волчий корень и будра.

И над всем этим – о, в какое же волнение пришла молодая женщина! – над этой сверкающей клумбой, на чуть приподнятом бордюре, окружавшем распятие, голубели, белели, лиловели, тянулись вверх, словно желая прикоснуться к телу Спасителя, цветы вероники…

Молодая женщина чуть было не лишилась чувств. Она подошла ближе и на прикрепленной к пьедесталу маленькой табличке прочла: «Мамины цветы».

В чудеса Вероника не верила. Да, ей пришлось признать, что цветы – удивительные, совершенно необычные для этих краев. Но она никак не хотела поверить, что все это можно объяснить лишь какими-то сверхъестественными причинами или волшебными ухищрениями, секрет которых был известен Магенноку. Нет, здесь должно быть нечто другое, возможно, даже не очень-то и замысловатое, в чем и заключена суть этого явления.

А между тем посреди столь языческой декорации, в самой сердцевине чуда, словно появившегося на свет только благодаря Его присутствию, среди моря цветов стоял Христос, а цветы, казалось, приносили Ему в дар свои краски и запахи. Вероника преклонила колени…

Следующие два дня Вероника снова приходила к Цветущему Распятию. Но теперь тайна, окружавшая это место, дышала прелестью, и сын ее играл в ней важную роль, которая позволяла думать о нем перед цветами вероники без ненависти и отчаяния.

Однако на пятый день Вероника увидела, что запасы еды подходят к концу, и к вечеру спустилась в деревню.

Там она обнаружила, что большая часть домов не заперта, – настолько их владельцы были уверены, уезжая, что вернутся и в следующий раз заберут с собою все необходимое.