Остров тридцати гробов [сборник]

* * *

Небольшой дом в окрестностях Аркашона, в прелестной деревушке Мулло, где сосны спускаются к берегу залива.

Вероника сидит в саду. Неделя отдыха и счастья вернула свежесть ее прекрасному лицу и усыпила дурные воспоминания. Она с улыбкой смотрит на сына, который, стоя неподалеку, слушает и расспрашивает дона Луиса Перенну. Иногда она бросает взгляд на Стефана, и в их глазах вспыхивает нежность.

Видно, что между ними, благодаря привязанности, которую оба они испытывают к мальчику, образовались тесные узы, делающиеся еще крепче от тайных мыслей и еще неявных чувств молодых людей. Ни разу не напомнил ей Стефан о признаниях, сделанных им в подземелье под Черными Песками. Но Вероника о них не забыла, и глубокая признательность, питаемая ею к воспитателю сына, смешивается у нее в душе с особым волнением и трепетом, в которых она безотчетно находит некое очарование.

Дон Луис, уехавший поездом в Париж вечером того же дня, когда «Хрустальная пробка» доставила всех в домик в Мулло, сегодня утром неожиданно появился к завтраку вместе с Патрисом Бельвалем; они уже час сидят в саду в качалках, а мальчик, весь раскрасневшийся от волнения, без устали засыпает вопросами своего спасителя.

– И что вы тогда сделали?… Но как вы узнали?… А что навело вас на этот след?…

– Милый, – замечает Вероника, – ты не боишься надоесть дону Луису?

– Ничуть, сударыня, – отвечает дон Луис, который встал, подошел к Веронике и говорит так, чтобы ребенок не услышал. – Франсуа мне вовсе не надоел, я даже хочу ответить на все его вопросы. Но, признаюсь, порой он ставит меня в тупик, и я боюсь совершить какую-нибудь оплошность. Скажите, что из всей этой драмы ему доподлинно известно?

– Все, что известно мне, кроме, разумеется, имени Ворского.

– Но о роли Ворского он знает?

– Знает, но в несколько смягченном виде. Для него Ворский – это беглый военнопленный, который наслушался легенд о Сареке и, чтобы завладеть Божьим Камнем, принялся претворять в жизнь пророчество, касающееся этого камня. Несколько строк из него я скрыла от Франсуа.

– А насчет роли Эльфриды? О ее ненависти к вам? О ее угрозах в ваш адрес?

– Зайди у нас с Франсуа разговор об этом, я сказала бы, что это – слова безумной женщины, смысла которых я сама не понимаю.

Дон Луис улыбнулся.

– Объяснение несколько неполное, – заметил он. – Мне кажется, что Франсуа прекрасно понимает: некоторые фрагменты драмы должны остаться и останутся для него тайной. Главное, чтобы он не узнал, что Ворский – его отец, не так ли?

– Он этого не знает и никогда не узнает.

– Но тогда – именно к этому я и клоню – чье имя он будет носить?

– Что вы хотите этим сказать?

– Чьим сыном будет он себя считать? Вы ведь не хуже меня знаете, что с точки зрения закона дела обстоят следующим образом. Четырнадцать лет назад Франсуа Ворский вместе с дедом утонул во время кораблекрушения. Сам Ворский тоже мертв, год назад он якобы погиб от руки друга. С точки зрения закона ни тот, ни другой вообще не существуют, ведь так?

Вероника улыбнулась и покачала головой.

– Так, и что делать – я не знаю. Положение кажется мне безвыходным. Однако все обойдется.

– Почему вы так думаете?

– Потому что вы здесь.

Теперь пришла очередь дона Луиса улыбнуться.

– Тогда что за резон мне что-то делать, принимать какие-то меры? Все устроится само собой. Так чего ради волноваться?

– Но разве я не права?

– Правы, – уже серьезно ответил он. – Вы так настрадались, что не должны испытывать никаких огорчений. И отныне их у вас не будет, клянусь вам. Итак, вот что я вам предлагаю. Вы когда-то против воли отца вышли замуж за очень дальнего родственника, который впоследствии умер, оставив вам сына Франсуа. Ваш отец, чтобы вам отомстить, похитил этого сына и увез его на Сарек. Поскольку ваш отец мертв, род д’Эржемонов угас, и ничто больше не напоминает вам об обстоятельствах вашего замужества.

– Но имя-то мое остается. Ведь в книге записи актов гражданского состояния я записана как Вероника д’Эржемон.

– Ваша девичья фамилия будет скрыта под той, что вы приняли после замужества.

– Под фамилией Ворская?

– Нет, поскольку вы были замужем не за господином Ворским, а за родственником, которого звали…

– Которого звали?…

– Жан Мару. Вот заверенная выписка из вашего свидетельства о браке с Жаном Мару, что внесена в книгу записи актов гражданского состояния, вот другая выписка.

Вероника ошеломленно глядела на дона Луиса.

– Но почему?… Почему именно это имя?

– Почему? Потому что ваш сын не должен зваться ни д’Эржемоном, чтобы не вспоминать о прошлом, ни Ворским, чтобы не вспоминать имя предателя. Вот его метрика – Франсуа Мару.

Смутившись и покраснев, Вероника повторила:

– Но почему вы выбрали именно это имя?

– Мне показалось, что так будет удобнее Франсуа. Это фамилия Стефана, рядом с которым Франсуа еще долго жить. Можно говорить, что Стефан – родственник вашего покойного мужа, это объяснит вашу с ним близость. Таков мой план. Будьте уверены, он не таит в себе никаких опасностей. Когда человек оказывается перед лицом такой неразрешимой и тягостной ситуации, как ваша, приходится прибегать к не совсем обычным средствам и радикальным мерам, признаюсь, не очень-то законным. Я сделал это без зазрения совести, поскольку в моем распоряжении оказались средства, недоступные другим. Вы меня одобряете?

Вероника кивнула:

– Да, конечно.

Дон Луис привстал:

– Впрочем, – добавил он, – если какие-нибудь неудобства и возникнут, то будущее все уладит. Достаточно, к примеру, – с моей стороны не будет, надеюсь, нескромным намекнуть на чувства, питаемые Стефаном к матери Франсуа? – достаточно, если в один прекрасный день из здравого смысла, из признательности мать Франсуа решит отдать должное этим чувствам, – как в таком случае все упростится для Франсуа, если он уже будет носить фамилию Мару! Как легко тогда прошлое канет в вечность – и для окружающих, и для Франсуа: никто не сможет проникнуть в стертую из памяти тайну, ничто не будет о ней напоминать. Мне казалось, эта причина тоже довольно важна. Я счастлив видеть, что вы разделяете мое мнение.

Дон Луис поклонился Веронике и, исчерпав свои доводы и не подавая вида, что заметил смущение молодой женщины, вернулся к Франсуа и воскликнул:

– Вот теперь, малыш, я весь в твоем распоряжении! И раз ты хочешь, чтобы все было разъяснено, вернемся к Божьему Камню и бандиту, так страстно к нему стремившемуся. Да-да, к бандиту, – повторил дон Луис, решив, что теперь нет причин не говорить о Ворском со всей откровенностью. – Он – самый страшный из всех бандитов, встречавшихся мне до сих пор, так как верил в свою миссию. Короче, он был больной, безумный…

– Прежде всего, – отозвался Франсуа, – вот чего я не понимаю: вы прождали целую ночь, чтобы его схватить, а он вместе с сообщниками спал тем временем под Дольменом Фей.

– Прекрасно, малыш! – засмеявшись, воскликнул дон Луис. – Ты попал в самое слабое место! Ведь поступи я, как ты предлагаешь, драма закончилась бы часов на двенадцать раньше. Да только вот удалось ли бы нам тебя освободить? Сказал бы бандит, где ты спрятан, или нет? Я не думаю. Чтобы у него развязался язык, нам нужно было «довести его до кипения». Нужно было его ошеломить, измучить беспокойством и страхом и с помощью тысячи доказательств внушить ему, что он проиграл окончательно и бесповоротно. Иначе он бы молчал, и нам, быть может, не удалось бы тебя отыскать. И потом, тогда у меня еще не было четкого плана, я не очень-то знал, как повести дело дальше, и лишь гораздо позже мне пришло в голову не подвергнуть его жестокой пытке, нет, на это я не способен, а привязать к дереву, на котором он собирался умертвить твою мать. Я был в смущении, я колебался и в конце концов просто поддался желанию, к стыду своему, признаюсь, несколько детскому, дойти до конца пророчества, посмотреть, как наш миссионер поведет себя перед Старым Друидом; короче, мне захотелось поразвлечься. Что ж ты хочешь, все это было так мрачно, что, на мой взгляд, капелька веселья не повредила бы. И я посмеялся от души. В этом моя вина – признаю и прошу прощения.

Мальчик тоже рассмеялся. Дон Луис, у которого Франсуа стоял между колен, поцеловал его и повторил:

– Ты меня прощаешь?

– Да, но при условии, что вы ответите мне еще. У меня осталось два вопроса. Первый – не очень важный.

– Спрашивай.

– Я имею в виду перстень. Откуда взялся этот перстень, что вы надели на палец сперва маме, а потом Эльфриде?

– Я соорудил его той же ночью из старого кольца и нескольких цветных камешков.

– Но ведь бандит узнал в нем перстень своей матери?

– Ему только показалось, будто он узнал, потому что получилось похоже.

– Но откуда вы знали, как он выглядит? И откуда знали его историю?

– От самого бандита.

– Как это?

– А вот так! Я узнал все это из слов, что он бормотал, когда спал под Дольменом Фей, из его пьяного кошмара. Он хоть и бессвязно, но рассказал всю историю своей матери, впрочем, частично известную Эльфриде. Видишь, как все просто! И сколько раз случай был на моей стороне.

– Но тайна Божьего Камня вовсе не проста, а вы ее разгадали! – вскричал Франсуа. – Его искали целые века, а вам на это понадобилось несколько часов.

– Ошибаешься, Франсуа, – несколько минут. Мне было достаточно прочесть письмо, которое твой дед написал по этому поводу капитану Бельвалю. Я написал ответ, в котором объяснил твоему деду, где находится Божий Камень и в чем заключаются его волшебные свойства.

– Знаете, дон Луис, – воскликнул мальчик, – я хочу, чтобы вы объяснили это и мне! Это мой последний вопрос, обещаю. Почему так получилось, что люди верили в могущество Божьего Камня? И в чем оно – это так называемое могущество?

Стефан и Патрис пододвинули свои кресла поближе. Вероника выпрямилась и насторожилась. Они поняли: дон Луис хотел, чтобы они все были рядом, когда он будет срывать покров с этой тайны.

Дон Луис рассмеялся.

– Не ждите ничего сенсационного, – охладил он их пыл. – Главное в тайне – это тьма, которая ее окружает, а стоит развеять тьму, как от тайны остается лишь факт во всей своей наготе. Впрочем, этот факт довольно необычен, и действительность не лишена известного величия.

– Еще бы, – заметил Патрис Бельваль, – ведь из этой действительности на Сареке да и во всей Бретани сложилась такая удивительная легенда.

– Верно, – согласился дон Луис, – и такая стойкая легенда, что воздействует на умы до сих пор, и даже ни один из вас не избежал навязчивой идеи о чуде.

– Вот еще! – возмутился капитан. – Я лично в чудеса не верю.

– Я тоже, – поддакнул мальчик.

– Да нет же, верите, вы признаете чудо как нечто возможное. В противном случае вы уже давно поняли бы, в чем заключена истина.

– Что вы хотите этим сказать?

Дон Луис сорвал прекрасную розу с куста, склонившего над ним свои ветки, и спросил у Франсуа:

– Могу ли я превратить эту розу, и так редкую по величине, в два раза более крупный цветок, а этот куст сделать раза в два выше?

– Нет, конечно, – заявил Франсуа.

– Тогда почему же ты признавал, да и все вы признавали, что Магеннок может достичь подобного результата только благодаря тому, что обрабатывает почву на определенном участке острова и в определенное время? Это ведь чудо, и все вы без колебаний, неосознанно приняли его.