«Пассажир» из Сан-Франциско

Учитель покачал головой:

— У вас же добрые глаза…

— У большинства русских такие, если учесть, что глаза зеркало души, — нашелся Баринов.

Интересно, Лахтья об этом разговоре только в местные «органы» доложит или в российские тоже? Зачем его только понесло на эту встречу… Знал бы, не ходил.

— Россия — это страна, которая все время с кем-то воюет…

— Это от безысходности. Мы мирные люди, но наш бронепоезд… — продекламировал он. Из песни, как известно, слова не выкинешь.

— Надо, чтобы мир очистился от скверны для таких мирных, как вы. Войны, эпидемии, наркотики — все это закономерно…

Спускаться всегда труднее, чем подниматься. Солнце завалилось до следующего утра в какой-то скальный мешок и остроугольные камни, которыми будто специально была выложена тропинка — своеобразный камертон, определяющий гармоничность состояния души пообщавшегося с Вечностью! — отливали суточными пятками покойника.

Баринов, пуская мини-камнепады, шел впереди, Лахтья, как горный козел, ловко перескакивал с булыжника на булыжник.

«Козел — он и есть козел, — сердился Баринов. — Без разницы, горный или степной…»

— Не оступитесь, Барин, — неожиданно проявил повышенную заботу Лахтья. — Ущелье глубокое…

Баринов даже решил, что он нарочно сказал под ногу. Потому что тропинка под ним поехала так стремительно, набирая скорость, что Лахтью пришлось ухватить его за выбившуюся рубаху, если не на грани, то на краю. Он лишился дара речи, в который раз, за сегодняшний день, столкнувшись с Вечностью, притормозив на излете…

И все-таки у него хватило пороху, стараясь высвободиться из цепкой руки Лахтью, попытаться свести все к шутке:

— Какой я вам барин? Заговариваетесь, уважаемый! У нас в стране, как вам должно быть известно, все баре в семнадцатом году перевелись…

— Сами по себе? — уточнил Лахтью. — Как скажете, Барин. Только с культурной программой пора заканчивать… — …Решено. Все поставки из Золотого треугольника пойдут через вас. И не только в Европу…

Этого разговора Барин ждал уже давно. Не с Лахтью, так с кем-нибудь другим. Ждал и боялся. Потому что хорошо усвоил: вход в систему стоит рубль, а вот выход…

Он даже боялся об этом заикнуться. Но мысль выйти сухим из воды становилась все назойливее да и актуальнее тоже. Мир менялся, железные занавесы превращались в дымовые завесы.

В последнее время Фонд «Здоровье и спорт» и так приносил Барину достаточно дохода, а вселенские планы Учителя грозили подорвать с таким трудом достигнутое благополучие. Он закидывал удочки по своим каналам, как бы обойтись малой кровью, и это, судя по всему, не прошло незамеченным. Однако приняло совершенно противоположенный оборот. В своей заоблачной Тмутаракани они отказывались считаться с реальностью.

Лахтью, вместо того чтобы ослабить гайки, пытался нарезать новую резьбу.

— Еще виски? — любезно предложил Барин, пытаясь выгадать время и по ходу сориентироваться, как вести себя дальше.

— Не стоит, — русский язык Лахтьи на глазах становился значительно лучше, а взгляд жестче.

— Значит, перспектива заглотить все регионы? Оно, конечно, заманчиво. Но…

— Вечно это ваше русское «но». А без него никак нельзя обойтись?

— Можно, но…

— Черт с вами, — безнадежно махнул рукой Лахтью. — Хотя начинать с «но» на мой взгляд, не слишком перспективная затея…

— Как насчет несварения желудка? — поинтересовался Барин. — Не слишком ли жирно?

— Жизнь коротка — сначала съешь десерт, — с чисто восточной философией коротко и ясно изложил свою точку зрения Лахтью…

— Мне ваши десерты уже давно поперек гор-ЛЭ…

— Мы это заметили, — сказал Лахтью.

И Барин осекся. Завертел головой, как бы в поисках поддержки, и не нашел ничего лучшего, как сказать:

— Я старый, уставший человек…

Отрицаний не последовало.

— И это тоже, — буднично констатировал Лахтью.

Повисла тупиковая тишина, и Барин вдруг отчетливо понял, что она грозит затянуться на веки вечные…

— Вы меня неправильно поняли, — несколько поспешно, чтобы оставаться в седле, — сказал он. — Я имел в виду…

— Правильно, — пресек дальнейшие излияния Лахтью. И снисходительно взглянув на Барина, разрядил обстановку: — У вас будет хороший помощник. Я вам его сейчас представлю.

Барин даже не стал корчить мину, хотя игра откровенно сложилась не в его пользу:

«Пронесло, — облегченно выдохнул он внутри себя. — А ведь был на волосок! Эти басурмане и хоронить бы не стали. Выбросили труп на помойку за базаром, мимо которого проезжали, собаки с ним в два счета разобрались бы, косточку на косточке не оставили…»

И потянулся к стакану.

Лахтья тем временем набрал номер, что-то сказал по мобильному телефону, и через пару секунд в комнату вошел невысокий коренастый мужчина средних лет.

— Разрешите представиться, Толстой, — наигранно церемонно поклонился он Барину.

— Лев Николаевич?..

Шутка вышла плоская, как местная лепешка на журнальном столике. Он это почувствовал, и ему еще больше захотелось в гостиницу к тараканам.

— Ну что вы, не дорос, — отмахнулся вновь прибывший. — Просто, псевдоним такой нескромный…

— Кличка, значит, — делал жалкие потуги наверстать навсегда упущенное барство Барин. — Виски будешь?..

Даже сверху было заметно, как изменилась за эти годы Москва. Ладно, разрослась — ощетинилась игольчатым ежиком небоскребов. Фил с жадностью интуриста смотрел на город, и на душе кошки скребли. Нагадить там они давно уже успели…

Багаж он не сдавал, и, быстро пройдя паспортный контроль, устремился к таможне, оглядываясь по сторонам. Аэропорт мало изменился. Постарел немного, осунулся, как и он сам. Обветшал, правильно сказать по-русски. И смотрелся удручающе провинциально, в отличие от него самого — не удержался и сам себе польстил Фил. На него накатила теплая волна безмятежной ностальгии.

Декларировать ему было нечего, но в бесшабашной надежде он выкручивал вытянувшуюся гусиную шею, и ведь углядел, в конце концов, под вывеской «Красный коридор» то, что искал. Больше того, даже не особо удивился случайному совпадению. Настолько был уверен, что так оно должно и быть. Фил устремился к стойке:

— Наташа!

Она просматривала вещи очередного пассажира, оторвала глаза от монитора и часто-часто заморгала.

Если пассажир был контрабандистом, то ему крупно повезло.

Сюрприз так сюрприз, — захолонуло в душе, подумалось радостно: лучше бы он не появлялся! По крайней мере, для нее — точно. Ей не хотелось новых осложнений в жизни, которая лишний раз доказывала, что покой нам только снится. Хотя ей он особо и не снился. Доползая с работы до дома, она последние силы отдавала в распоряжение Темы и вырубалась без сновидений до следующего трудового утра. А если таковые и наведывались с субботы на воскресенье, то, чего греха таить, непременно в лице Фила Маковского на фоне дымки Средиземного моря, который счастливым солнечным буйком маячил сейчас перед ней собственной персоной.

— Фантастика! — Филу дела не было до остальных пассажиров, которых он, походя, оттеснил от стойки, заняв, как казалось, свое незыблемое место. — Вы знаете, Наташа, летел в самолете, и все время думал о вас. Даже загадал: если увидимся — все будет хорошо!

— Что, хорошо? — она видела, что он тоже искренне рад и все таможенные формальности сами собой стали казаться ей пустыми хлопотами. Хотя, как это говорится: глаза боятся, а руки делают? В данном случае, ее глаза, нет, не боялись, опасались встретиться с восторженным взглядом Фила, тем не менее встречались, чтобы снова стушеваться и уткнуться в монитор просвечивающий все и вся насквозь.

Отлученная от стойки безалаберным в своей непосредственности Маковским, пожилая американская семейная пара, в смиренном ожидании наслаждалась происходящим: трогательная молодость…

— Да все хорошо! Например, вы согласитесь повидаться со мной завтра?…

— Завтра? — повторила она, несколько ошарашенная этим кавалерийским наскоком, при этом все же успев подумать: а почему не сегодня?! Не слишком-то он соскучился! — Дайте сообразить…

— Я уже сообразил. На спор, вы давно не были в Большом театре!..

— Давно…

Ах, как захотелось ей в Большой театр! Как никогда в жизни! Больше всего на свете! Даже если он закрыт на пожизненный капремонт…

— Тогда в полседьмого, жду у шестой колонны!

— Слева направо? — засмеялась она.

— Там видно будет!

На лихом коне Маковский подхватил свои вещи и победным аллюром умчался к выходу.

— Очень экспансивный молодой человек, — одобрила Наташу пожилая американка, подавая свои и мужа документы…

— Явился, не запылился, — прищурился Волков, когда она отпрашивалась с работы пораньше.

Наташа понимала, что ее просьба имеет легкий привкус садизма, но врать напропалую, выдумывая несостоятельную уважительную причину, совсем уж не хотелось. И чтобы хоть как-то смягчить ситуацию, она произнесла какую-то замутненную фразу типа:

— В интересах дела…

— Ну, если в интересах дела, — пошел навстречу начальник.

И зачем-то пообещал позвонить сразу после спектакля.

Она долго решала, что надеть, даже с Темкой советовалась, так стопудово, выражаясь языком сына, и не решив для себя: на свидание идет или все же втираться в доверие к подозрительному типу.

Но свидания хотелось больше.

Опоздала немного, как принято. Если это до сих пор принято. Он уже стоял, подпирая колонну, в своем отменном костюме, безукоризненно подчеркивающем атлетическую фигуру. В руках у него была одна-единственная алая роза на длинном-предлинном стебле. Таком предлинном, что когда он преподнес ей ее, стебель чуть ли не упирался в асфальт, как посох. И завистницы вокруг злорадствовали над пиковой ситуацией, но Фил галантно, будто так и было задумано, обломал неподатливый стебель, уколов палец о шип. Капельку крови в цвет розе он промокнул белоснежным платком и завистницы, наблюдавшие за его манипуляциями, чуть не попадали от зависти. После этого он предложил ей руку, и они стали подниматься по ступеням, провожаемые взглядами…

И на кой он нес всю эту околесицу насчет медальона?! И вообще, на кой…

Давали «Сон в летнюю ночь», новый балет, ради которого постановщика — она где-то читала — выписали из Германии. Выписали не зря, спектакль превзошел все ожидания, а Цискаридзе танцевал так, что казалось, законы гравитации ему неведомы. Наташа давно не получала такого удовольствия. Так и сказала Филу, когда в антракте он спросил, понравилось ли ей. Он победно улыбнулся — то ли еще будет! — и повел ее в буфет — шампанское пить.

— Здравствуйте, Наташенька! — прозвучал вдруг над ухом мягкий вкрадчивый голос.

Она буквально поперхнулась зловредными пузырьками того самого настоящего шампанского с черной этикеткой и надписью «Советское», которое еще сохранилось, пожалуй, только в буфете Большого театра. За спиной стоял Баринов, в черном костюме с бабочкой, в компании мордатого качка — то ли телохранителя, то ли прихлебателя…

— Ох, Игорь Иваныч, испугали! Здравствуйте, — без особой теплоты поздоровалась Наташа.