Пьесы. Статьи

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Бывшая помещичья усадьба, ныне опытная станция Института защиты растений, одна из немногих в стране. Канцелярия директора — комната на первом этаже. Посредине широкая двустворчатая дверь, открытая настежь, за ней видна вторая комната — лаборатория с соответствующим оборудованием, сосудами, пробирками и пр. На дальнем плане окно, сквозь которое видны деревья парка. В правой стене канцелярии дверь в прихожую центрального входа. Слева окно, открытое в парк.

По бокам двустворчатой двери по две пилястры с ионическими капителями. Над этой и правой дверями лепные плафоны и супрапорты[2]. В правом углу камин, немного потрескавшийся, над ним хорошая копия одного из голландских мастеров — натюрморт с овощами.

На этом фоне предметы обычной канцелярии с лабораторным уклоном. На стенах яркие наглядные пособия и плакаты, изображающие сельскохозяйственных вредителей, в том числе колорадского жука. Яркое солнечное утро. С у л ь м а в синем рабочем халате сидит за столом в лаборатории и молча растирает что-то в фарфоровой ступке. С у л ь м и н а убирает канцелярию, время от времени останавливается и посматривает на мужа.

С у л ь м и н а (после паузы). Директор-то сегодня придет?

С у л ь м а (неохотно). А я знаю? Наверно, придет.

С у л ь м и н а. Так ему же надо ехать в Познань.

Сульма не отвечает.

(После паузы, вытряхивая окурки из пепельницы в корзину для бумаги.) Ну и надымили вчера: куда ни глянь — одни окурки… И как это люди могут языком молоть в таком дыму, даже света божьего не видать!

С у л ь м а. Не твоего ума дело. Есть о чем, вот и говорят.

С у л ь м и н а. Не мое, конечно, не мое. (Наблюдает за Сульмой. После паузы.) Зато ты со вчерашнего дня вроде немой, рот раскрываешь точно из милости, да и то отбрехнешься так, что впору обходить тебя подальше.

Сульма молчит, усердно растирает.

(Подходит к Сульме, дергает его за рукав.) Послушай-ка, Кароль, тебя словно кто укусил, а?

С у л ь м а. А тебе что? Делать нечего, что ли? Взялась считать, сколько раз я рот раскрою.

С у л ь м и н а. Я-то не считаю, только гляжу — чужим ты стал, Кароль. Где тебя вчера вечером носило? Даже не знаю, когда вернулся. И ночью не спал, ворочался в кровати… уснуть не мог…

С у л ь м а. Душно было, вот и не спал. (Со злостью.) И вообще некогда мне с тобой разговаривать.

С у л ь м и н а. Положим, дело не в этом. Ничего, как тебя прижмет, так сам скажешь, еще и совета попросишь.

С у л ь м а. Совета? Да от тебя толку — что от козла молока.

Справа в сенях слышны шаги.

Собирайся, директор идет.

С у л ь м и н а. А ты не пугай, не черт он. (Собирает ведро, тряпки, уходит.)

Входит Р у д н и ц к и й. Это мужчина лет сорока, бывший партизан.

Р у д н и ц к и й. Добрый день.

С у л ь м а. А, это вы? Я думал, директор. Здравствуйте.

Р у д н и ц к и й. Я по вашу душу, Сульма.

С у л ь м а (недружелюбно). Видите же, я занят.

Р у д н и ц к и й. Оторвитесь ненадолго, дело простое, да и я тоже тороплюсь. Я насчет клуба, в воскресенье будет собрание по поводу новой конституции. Проводим мы «Крестьянская взаимопомощь».

С у л ь м а. Так клуб всегда открыт, в любой час.

Р у д н и ц к и й. Знаю, но надо подготовить, прибрать получше. Понимаете, торжественней надо, — конституция ведь! Потому и хотим здесь, в усадьбе, а не в нашем деревенском клубе.

С у л ь м а. Надо — подготовим. Пришлите только пару ребят табуретки таскать.

Р у д н и ц к и й. Троих пришлю. И еще одно дело: надо, чтобы вы, Сульма, выступили на этом собрании.

С у л ь м а (испуганно). Я?

Р у д н и ц к и й. Будут, конечно, к другие ораторы, но и вам хорошо бы сказать… Сами понимаете, общенародная дискуссия о конституции, которую скоро утвердит сейм…

С у л ь м а. Понимать-то понимаю… Только…

Р у д н и ц к и й. Э, «только»… Не отговаривайтесь! Сказать несколько слов сумеете. Что мы разве вас не слышали? Помаленьку, помаленьку — и втянетесь. Еще какой политик из вас выйдет, ого-го!

С у л ь м а. Из меня такой политик, как из моркови гвоздь. А что касаемо конституции, так уж и вовсе не по моему разуму дело. Вы, Рудницкий, меня хорошо знаете: ежели бы что про жизнь, попроще…

Р у д н и ц к и й. Именно так и надо, про жизнь и попроще. Ведь со своими будете говорить, с народом.

С у л ь м а (в растерянности, после паузы). Даже не знаю, соберусь ли я на это собрание…

Р у д н и ц к и й. Не отговаривайтесь! Вот уж два года как вы всегда присутствуете на собраниях, так что же на этот раз? Конституция — дело серьезное, самое серьезное!

С у л ь м а. Слишком много, знаете ли, этих разговоров… Вроде бы и все известно, и все на память знаешь, а часом случается что-нибудь такое, что и не разберешься, то ли идти прямо, то ли обойти подальше…

Р у д н и ц к и й. Да что вы, Сульма, с левой ноги встали или баба вас в постель не пустила? Ведь недели не прошло, как мы вместе читали эту конституцию, и она вам очень нравилась… А теперь надо людям объяснить, убедить…

С у л ь м а. Это верно, что понравилась. Но что я там и кому объясню?

Р у д н и ц к и й. Достаточно, если людям напомните про свою жизнь — кем были и кем теперь стали.

С у л ь м а. Так люди знают, кем я был, знают…

Р у д н и ц к и й. Знают, но когда речь пойдет о конституции, не мешает напомнить. На своем примере объяснить людям, как у вас глаза открылись только в народной Польше… не сразу, понятное дело… мы помним, как было… но постепенно, постепенно… Как вы себя почувствовали другим, свободным человеком после стольких лет услужения господам… Ведь вы теперь, Сульма, вроде бы доктор или аптекарь — пробирочки, мисочки, порошки… Разбираетесь, что в мире и как, кто с кем, против кого и за что. Про это скажете — и вполне достаточно.

С у л ь м а (несколько оживившийся). Оно, конечно, сказать можно, ведь приходилось и на собраниях… Можно и об этой конституции… Только кабы знать уже так, наверняка, как оно в мире все происходит. Вы не представляете, как хочется знать, что и как будет, только уж наверняка да по правде.

Р у д н и ц к и й. От вас тоже зависит, чтобы в мире все было хорошо. Ну, стало быть, по рукам?

С у л ь м а. Право, уж не знаю…

Р у д н и ц к и й. Ну что это! Простое дело, а вы вроде той невесты перед венцом — и хочет и боится…

Входит В р о н а.

В р о н а. Кто и чего боится? А, Рудницкий!

Р у д н и ц к и й. Добрый день, директор! Никто и ничего не боится, болтаем тут с Сульмой про невест… А хотите знать правду, так пришел Сульму уговаривать выступить в воскресенье на собрании.

В р о н а. А, правильно, правильно! Кто-кто, а Сульма должен!

Р у д н и ц к и й (Сульме). Слыхали, вот вам!

Сульма молча возвращается на свое место. Растирает порошок.

В р о н а (садясь за письменный стол). Ну и согласился?

Р у д н и ц к и й. Поломался немного, но об отказе я и слышать не хочу. Еще и потому, что к его словам люди прислушиваются. Ну, не буду вам мешать, товарищ начальник. (Сульме.) А парнишек пришлю в субботу вечером. До свидания! (Уходит.)

В р о н а (просматривая бумаги, спустя какое-то время). Что вы сейчас делаете, пан Сульма?

С у л ь м а (подходит, продолжая растирать). Готовлю тот новый шестнадцатый препарат для пана Охацкого.

В р о н а. Что, уже шестнадцатый? Сами-то вы, пан Сульма, верите во все эти азотоксины?

С у л ь м а. По правде говоря, душа у меня к этим порошкам не лежит, отравой много не навоюешь…

В р о н а. Да, если бы у нас были биологические методы! (Внимательно поглядев на Сульму.) А химия вам что-то не на пользу. Неважно выглядите сегодня, пан Сульма.

С у л ь м а (неохотно). Это вам показалось, пан директор.

В р о н а. Нисколько не показалось. Глаза ввалились и… смотрите куда-то в сторону.

С у л ь м а. Плохо спал, пан директор.

В р о н а. Так или иначе, а не нравитесь вы мне.

С у л ь м а (грубовато). Я не баба, чтобы нравиться…

В р о н а. А жаль, сегодня у нас будут гости, думал и вас представить.

С у л ь м а. Как это гости? Ведь вы едете в Познань?

В р о н а. Поеду в одиннадцать. Конференция начнется после обеда.

С у л ь м а. А что за гости, извиняюсь?

В р о н а. Какие-то там ученые. Хотят посетить нашу станцию, посмотреть, как мы сражаемся с колорадским жуком. Вчера вечером мне сообщили из повята, из Рады Народовой.

С у л ь м а. Пускай глядят, я-то им ни к чему.

В р о н а. Наоборот, хочу вас представить, даже похвастаться вами. Только лицо у вас сердитое, сделайте его приветливей… Так вы будете в инсектарии?

С у л ь м а. Этот шестнадцатый надо пускать на опыление, в изоляторы…

В р о н а. Хорошо, найдем вас.

С у л ь м а возвращается к своему столу, пересыпает содержимое ступки в стеклянную банку, уходит направо. Врона провожает его взглядом, пожимает плечами, принимается за бумаги. Спустя некоторое время дверь из прихожей открывается и входит д е д у ш к а М и г а ч.

М и г а ч (осторожно, неуверенно ступая). Бог вам в помощь…

В р о н а. Здравствуйте. Вы по какому делу, отец?

М и г а ч. А я уже, сынок, не отец, а дед, зовут Мигач, дедушка Мигач. Я в приходе прислуживаю.

В р о н а. Я знаю вас давно, с самого детства. Что хотите, дедушка Мигач?

М и г а ч. Осмелюсь просить милости…

В р о н а. Милость просят в костеле, а не здесь.

М и г а ч. А говорили, что здесь, в усадьбе, то есть, теперича, на станции.

В р о н а. Ну говорите, что вам надо?

М и г а ч. Парнишки Морговяки сказали, чтобы я тут проведал про эту, как ее, колорадку…

В р о н а. Колорадку? А, колорадского жука? Да, это здесь, но зачем вам?

М и г а ч. Нам незачем, раньше мы про эту колорадку и не слыхивали. Да вот Морговяки сказывают, должна она нынче прилететь из самой Америки.

В р о н а. Хотите, может, включиться в проверку полей? Так это не здесь, а в гмине[3].

М и г а ч. Как же так, начальник? То здесь, то опять же — не здесь.

В р о н а. Гмина организует людей для проверки, обратитесь к солтысу[4], но сомневаюсь, чтобы вы подошли. Глаза-то у вас хорошие?

М и г а ч. Куда там, никудышные, да и с ушами все хуже.

В р о н а. Так как же вы сможете?

М и г а ч. Так говорю же, парнишки сказывали, должна прилететь еропланом из Америки.

В р о н а. Глупости болтают кулацкие сынки, а вы им верите. А впрочем, вас-то что это беспокоит?

М и г а ч. А как же, очень даже беспокоит, дети у меня там, в этой Америке… Сыновья, дочка… До войны письма слали, а в кажном письме по две-три бумажки лежали этих, как их, дуларов. Один раз аж пять их было! А теперича, сукины сыны, ни слуху ни духу от них, уже годов с десяток. Запамятовали, что ли?

В р о н а. Чем же я вам могу помочь, дедушка?

М и г а ч. А я так рассудил, ежели тот ероплан из Америки прилетит, может, поспрошаете, не знают ли чего про моих, про Мигачей из Нуерка, да почему, сукины дети, не пишут, бумажек не шлют. Старшего кличут Яном.

В р о н а. Хорошо, спрошу. А хорошая палка у вас найдется?

М и г а ч. Как же, как же, старому без палки никак нельзя. В сенцах оставил, чтоб повежливее было…

В р о н а. Так вот, встретятся вам эти озорники Морговяки, взгрейте их палкой, да как следует!

М и г а ч. За что же, пан начальник?