Я сам похороню своих мертвых. Реквием для убийцы. Проходная пешка

— А кто этот, в штатском? И что это за ящики?

Белль могла бы им все объяснить. Но, выглянув в окно, она поняла: у нее не хватит духу даже смотреть. Вон он стоит, в мыслях своих за тысячу миль от нее, а когда его поднимут на вертолет, эта тысяча превратится в две, в три, в бесконечность. Он улетит, и она никогда его больше не увидит. Этот приговор настолько тяготил Белль, что она не находила сил ждать его исполнения.

Лучше уж уйти в свою каюту с тщетной надеждой, чем на всю жизнь запомнить, как его уносят с палубы, прочь из ее жизни, в темноту облаков. Она отступила от окна и пошла к себе.

…Ящики лежали у основания теперь убранной складной мачты, перед цепями двух поднятых якорей. Вертолет, висевший над палубой, заглушал все звуки. Взглянув вверх, Рейкс увидел, как открылся боковой люк. Оттуда высунулась стрела лебедки, на несколько футов спустился трос. Незнакомый ему человек показался в проеме люка и бросил сеть. Трос начал медленно разматываться, тихонько покачиваясь на ветру вместе с вертолетом. Когда он спустился ниже, Рейкс заметил, как мелькнуло у люка лицо Бернерса. Они узнали друг друга, но вида не подали.

Стоявшему рядом капитану Рейкс сказал:

— В каждую сеть — не больше двадцати слитков.

Не обращая на него внимания, капитан повернулся и кивнул офицеру, когда понял, что тот слышал слова Рейкса.

— По десять ящиков, ребята. Берегись троса.

Матросы расстелили сеть, сложили в нее ящики, потом подтянули концы к середине и надели на крюк троса. Рейкс вскинул голову, поднял руку. Трос натянулся, сеть поднялась с палубы. Главный винт вертолета закрутился быстрее, сорвал ветром с матроса бескозырку, она покатилась по палубе, как белое колесико.

…Капитан первого ранга мистер Дормер смотрел вниз на палубу, не сводил глаз с Рейкса и думал: «Почему они не растерзают этого мерзавца?»

…Один из зевак сказал у окна кают-компании:

— Клянусь, в этих ящиках золото. Как вы думаете, они не налетчики?

— Что, вместе с капитаном и офицерами? Вы с ума сошли.

— А этот парень в штатском, у него же лицо закутано шарфом.

— Зубы, наверно, болят.

— И никаких опознавательных знаков на вертолете…

Когда сеть поднялась до уровня люка, стрела повернулась, Бернерс и его напарник взялись за сеть, раскачали и втащили ее в вертолет. Тотчас же на палубу упала другая, матросы стали ее нагружать. Рейкс посмотрел на часы. Бернерс опережал самое лучшее время, на которое он только надеялся. И почти все ящики уже были доставлены из спецкаюты.

…А юнга смотрел в центральное окно рубки, рассеянно водил тряпкой по стеклу. В пятидесяти метрах, почти на одном уровне с ним, висел вертолет. Мальчик даже разглядел пилота за приборами и двух человек с сетью. Юнга был неглуп, и ему захотелось узнать, кто управляет лебедкой. Когда трос спустился в третий раз, он заметил, что двое в кабине заняты нагруженной сетью. Они складывали вторую партию ящиков. Трос они не трогали, значит, лебедкой управлял пилот. Порыв ветра оставил на стекле капельки дождя. Без всякого приказа юнга включил щетки. Стало видно получше.

…А в каюте у Белль давно уже побывал стюард и заправил постель. На кровати лежала ее ночная рубашка. Она была сшита из шелка огненного цвета, очень коротенькая, с маленькими трусиками в придачу. Белль купила гарнитур в поездку. Но Рейксу не показывала.

Она разделась. Потом встала у зеркала. Еще не видно… или уже? Может быть, немного, но это ее не портит. Так сначала и бывает. Говорят, что-то особенное появляется. Ну что ж, кому как, но ей нужно нечто особенное, чтобы добиться своего. Только не снаружи, а внутри, то, что удержит его тогда, когда постель будет бессильна. Белль потрогала руками живот и подумала, что скоро он начнет расти. Рейкс сказал, что хочет ребенка, а это, наверно, что-нибудь да значит. Она потянулась за рубашкой и трусиками. Цвет, возможно, кричащий, но, черт возьми, разве не это нравится в постели мужчинам?

…Бернерс вспотел. В нем была сила, характерная всякому невысокому, жилистому мужчине, но чтобы таскать тяжелые ящики, рассовывать их по углам, оставляя место для других, приходилось отдавать ее всю без остатка. Пот капал с бровей и застилал глаза. Оглушительно ревел мотор. Дождь усиливался, хлестал в люк все чаще и чаще. Палуба внизу гладко блестела от влаги.

Поднималась четвертая и последняя сеть. Он и без часов знал, что они успевают. Час на обратный путь, а потом — не теряй ни минуты. К шести утра он уже полетит на юг через Нант в Лимож… Бернерс вспомнил о подсвечнике тринадцатого века, который видел в каталоге… Прекрасно… Так много прекрасных вещей он хотел бы иметь… будет иметь… Может быть, он вообще не вернется в Англию… Ну, разве, чтобы продать дом. Не то, что Рейкс. Англия — это по нему. Реки, вся эта рыбалка и толпы чиновников, которые все больше и больше садятся на шею. Он посмотрел вниз на Рейкса сквозь поднимавшуюся сеть. Всю операцию тот простоял вот так, рядом с капитаном, который наполовину засунул руки в карманы кителя, ни дождь, ни ветер ему не страшны; Рейкс, поднимавший руку всякий раз, когда можно было тянуть сеть наверх… и все сработало, как часы, с той же точностью, с какой работали их мысли, его и Рейкса… ведь так легко управлять людьми, обводить их вокруг пальца и грабить. Они ничего не подозревают до самого конца, а потом проклинают себя или удивляются, как их угораздило попасться на удочку.

Сеть поравнялась с люком, стрела повернулась внутрь. Когда сеть втащили, напарник Бернерса выдохнул:

— Слава богу. Тяжелая работа не по мне. Отцепляйте сеть и надевайте на крюк ремни, мы спустим трос за ним на палубу. Мистер Он, да? Ни имен, ни прозвищ…

Бернерс отвернулся, склонился над сетью освободить крюк. В это время напарник отстегнул ремни Бернерса. Тот услышал щелчок и поднял голову. Напарник держал пистолет в футе от его глаз.

— Прости, друг, но приказ есть приказ.

Бернерс не успел даже двинуться с места, он лишь понял, что это конец… что мечты о владении прекрасными вещами должны разбиться о палубу у ног Рейкса.

Человек нажал спуск, пуля попала Бернерсу прямо в висок. Выстрелом его отбросило назад, он наполовину выпал из вертолета. Человек поднял ногу, вытолкнул тело из люка и, держась за борт, посмотрел, как оно падает вниз. Бернерс летел, раскинув руки и ноги. Он ударился о бухту якорной цепи, сломал о нее позвоночник и повис на ней. Обезображенное лицо повернулось к кучке матросов, что стояли метрах в четырех, ремень его сбруи покачивался на ветру, едва задевая палубу. Вертолет, наполнив ночь ревом, быстро взмыл вверх и полетел на юг.

Холод исчез, самообладание осталось. Рейкс в один миг оценил происходящее. Сначала он просто пожалел себя, потом удивился, а потом вообще перестал что-либо чувствовать. Его положение изменилось, и он мгновенно сориентировался, сообразил, что делать, увидев обезображенное лицо, тело, похожее на сломанную куклу, ремни, вяло качавшиеся в воздухе. Еще никто не успел двинуться с места или хотя бы вскрикнуть от ужаса, а он уже выхватил пистолет и помчался прочь.

Он пробежал мимо кают-команды, резко повернул направо в маленький коридор, на ходу сорвав с себя пальто. Сбегая по лестнице на вторую палубу, он перебросил пальто и шляпу через перила, они упали на самое дно клетки. Человек, бегущий в пальто и шляпе, был бы подозрителен. Он сорвал с лица шарф, положил его в карман вместе с пистолетом и, выскочив на вторую палубу, сразу перешел на шаг.

Теперь он уже пассажир. Пассажир, который поздно ложится спать. Он успокоился и по средней лестнице, не торопясь, спустился на четвертую палубу. Он даже не спрашивал себя, куда идет. Ему надо скрыться на какое-то время, получить пристанище, а это мог дать ему только один человек. Он прошел по коридору вдоль борта, повернул налево и оказался в маленьком тупичке у дверей каюты Белль.

Только сейчас, когда он прошел весь длинный коридор, повернул в этот закуток всего с двумя каютами — 4002-й и 4004-й, — его беспокойство немного улеглось. В эти мгновения, когда за дверью ждет Белль, а времени — второй час ночи, Рейкс может собраться, отбросить животное желание бежать, бежать сломя голову, может заставить себя идти неспешным прогулочным шагом. Он прислонился к стене, провел рукой по лицу и с изумлением обнаружил на лбу крупные капли пота. Что же делать? Бернерса застрелили и сбросили с вертолета. Он сам слышал выстрел сквозь шум винтов, своими глазами видел разбитое пулей лицо Бернерса. Их предали — произошло единственное, чего они не учли в своих планах. «Мы с Бернерсом…» — горько подумал он. Единственное, о чем они никогда не задумывались. Их обвели вокруг пальца так ловко, как они сами раньше обманывали других. Там, на палубе, он испугался и побежал. Он сумел преодолеть страх, хотя бежал сюда, к единственной возможности спастись, отчаянно и бессознательно. Теперь, когда первый испуг исчез, он спрашивал себя, имеет ли право пройти несколько шагов, открыть дверь и предать Белль. Он сделал ее сообщницей, и она ни разу не подвела его. Есть ли у него право снова воспользоваться ею? Он не должен задавать себе этот вопрос, потому что заранее знает ответ. Она любит его и ни в чем ему не откажет. Но сегодня на палубе он впервые познал свою настоящую душу, увидел, как относятся к нему люди, и ему стало казаться, что, несмотря на всю силу воли и самоуверенность, его время, видимо, уже истекало, конец был рядом. И причина этого в его теперешнем состоянии казалась очень простой: не только люди, но и боги отвернулись от него. Людям трудно было поколебать его высокомерие, но вот бороться с богами, когда они решили оскорбить его и унизить — сначала с той маленькой точкой, а теперь с неожиданным предательством Манделя, — дело другое. Они позволяли ему вплотную приближаться к своим желаниям, а потом отбрасывали назад. Сейчас они снова осаждали его, требуя, видимо, какого-то настоящего раскаяния, какой-то искренней жертвы — полной и всеобъемлющей. У него еще остались ум, сила и хитрость, их хватит, чтобы вырваться из этой рожденной морем ловушки, но они не смогут отвести от него меч отвернувшихся богов. Итак, на пороге каюты Белль он понял… нет, в нем закричал инстинкт предков, их суеверий, что он должен принести богам жертву, если хочет их покровительства. И такую жертву, от которой нельзя отвернуться, которую нельзя сбросить со счетов. Ее надо принести, один раз и во веки веков. И понемногу, будто кто-то незримый диктовал ему свои условия, зрела мысль, Рейкс начинал понимать, что это за жертва. Женщина в каюте носит его ребенка, желанное продолжение крови Рейксов. Ребенок должен открыть глаза к январским снегам и морозам, увидеть бесконечные тучи над равнинами Девона, услышать, как тихими ночами плещется в воде лосось и форель. Они тоже черпали силу от предков, из торфяных болот, из узких мелких речек и соленых морских рукавов, спокойных холодно-зеленых плодородных атлантических глубин, и копить эту силу стало их единственной целью. Ребенок, желанный не ему, а ей. Но жертву надо принести, и Рейкс принесет ее, положит на алтарь богов. Дайте ему выбраться отсюда, и он возьмет эту женщину, женится на ней, полюбит ее так, как только способен, приведет ее в Альвертон как хозяйку, жену и мать, станет охранять и защищать, будто выбрал ее по собственной воле. Так и будет, обет дан, выбор сделан.