Оттепель. Действующие лица

Шкловский Виктор Борисович (1893–1984)

Вот великий ведь, как почти все давно согласились, филолог, «признанный миром гений литературной мысли» (Вл. Новиков). Но языков, кроме русского, однако же, не знал, академическим письмом так и не овладел, с фактами обращался небрежно, о доказательствах не заботился, часто путался, сам себе с удовольствием противоречил и всегда, — говорит Л. Гинзбург, — был «наглухо отделен от другого, от всякой чужой мысли»[3254].

Брал исключительно талантом, а талант притягателен, и именно вокруг Ш. стали роиться молодые ученые, образовавшие ОПОЯЗ, возникло то, что назовут «формальной школой в литературоведении».

Его работы, особенно ранней поры, надо не пересказывать, а перечитывать. Нам же достаточно отметить, что жизнь оказалась долгой, от испытаний века не свободной, так что Ш., бузотер в пред- и послереволюционные годы, к рубежу 1930-х присмирел. Специальной статьей «Памятник научной ошибке» (Литературная газета, 27 января 1930 года) отрекся от ставшего токсичным формализма, принял участие в коллективной книге о строительстве Беломорканала (1934)[3255] и, выступая на I съезде писателей, Достоевского по моде тех лет назвал «изменником»[3256], а письма с призывами расстрелять всевозможных «уклонистов», не переча, подписывал.

Занялся кино, переводил, как все, по подстрочникам с армянского, казахского и чувашского языков, печатался как рецензент, сочинял вполне ординарные исторические, биографические, детские книги… Старался не запачкаться, от отверженных, — как вспоминает Н. Мандельштам, — не отворачивался, но на рожон не лез, если и оставляя себе какой-то люфт, то стилистический. А. Белинкову, сравнившему его с учителем танцев Раздватрисом, как-то, уже в 1960-е, Ш. сказал: вот, мол, в годы культа «многие писали: „Россия — родина слонов“. А я почти без подготовки возмутился. Я сломал стул. Я пошел. Я заявил: „Вы ничего не понимаете. Россия — родина мамонтов!“ Писатель не может работать по указке. Он не может всегда соглашаться»[3257].

И, можно предположить, эта позиция спасла Ш. от ареста, вполне ожидаемого. Компромата на него, как Берия сообщил Сталину, было собрано достаточно[3258], но орден Трудового Красного Знамени в январе 1939 года Ш. все-таки поднесли, как позднее поднесут еще два «Трудовика» (1963, 1973), Государственную премию СССР (1979), а под занавес еще и орден Дружбы народов (1983).

Так что Бог миловал, хотя временами приступы «необоримого», — как говорит Б. Фрезинский, — страха и на Ш. накатывали, а Ю. Оксман в письме к Н. Гудзию от 13 августа 1964 года так и вовсе назвал его «паникером»[3259].

Наиболее известен, конечно, случай осени 1958 года. У Ш. все в порядке: только что изданы книга о Достоевском «За и против» (1957), сборник «Исторические повести и рассказы» (1958), и он в ялтинском Доме творчества работает над новыми сочинениями. Как вдруг новость о нобелевском скандале с Б. Пастернаком. И вроде бы Ш. принимать участие в этом сюжете совсем не обязательно, но он — по зову сердца? — вместе с И. Сельвинским и еще парой литераторов отправляется в редакцию «Курортной газеты», чтобы заклеймить и поступок Б. Пастернака, и его «художественно убогое, злобное, исполненное ненависти к социализму антисоветское произведение „Доктор Живаго“» (31 октября 1958 года).

«Кой черт понес Шкловского в эту ялтинскую „Курортную газету“?» — спрашивает его биограф[3260]. «Почему? Самое ужасное, что я уже не помню», — годы спустя скажет сам Ш., и можно поверить А. Ахматовой, еще тогда заметившей: «Эти два дурака думали, что в Москве утро стрелецкой казни…»[3261]

Видимо, да. Ш. испугался. Как пугался он и в 1946-м, когда напустился на М. Зощенко, и в 1962-м, когда присоединился к нападкам на Л. Брик[3262], и в 1964-м, когда, — по рассказу Л. Чуковской, — «чуть не ежедневно» терзал отовсюду исключенного Ю. Оксмана «требованиями покаяния»[3263].

Ко гробу Б. Пастернака Ш., — как вспоминает В. Каверин, — все-таки «приехал, чтобы проститься, да и то после того, как я пристыдил его по телефону. Приехать на похороны он не решился»[3264]. Но нам ли судить человека, которого одни, как композитор Г. Свиридов, называли «врагом отечественной культуры»[3265], а другие, и нас абсолютное большинство, считают одним из родоначальников современной науки о литературе и выдающимся писателем?

Лучше повторить сказанное мудрым Е. Шварцем:

А Шкловский, при всей суетности и суетливости своей, более всего, кого я знаю из критиков, чувствует литературу. Именно литературу. <…> Старается понять, ищет законы — по любви. Любит страстно, органично. <…> Органично связан с литературой[3266].

Книги его уже поэтому переиздаются на множестве языков и переиздаваться будут.

Соч.: Собр. соч.: В 3 т. М.: Худож. лит., 1973–1974; Избранное: В 2 т. М.: Худож. лит., 1983; «Еще ничего не кончилось…» М.: Пропаганда, 2002; Самое Шкловское. М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2017; Собр. соч. Т. 1, 2. М.: Новое лит. обозрение, 2018–2019.

Лит.: Чудаков А. Спрашиваю Шкловского // Литературное обозрение. 1990. № 6; Березин В. Виктор Шкловский. М.: Молодая гвардия, 2014 (Жизнь замечательных людей).