Ужасы Фобии Грин

— Подожди.

— Что? — в выражении глаз Креста не было никого смысла, одно желание.

— Подожди.

Фобия с неохотой высвободилась из его рук.

— Скажи мне, насколько ты зависишь от воли Наместника?

— Абсолютно.

— Если он умрет…

— Фобия!

— Ну случайно! На банановой кожуре поскользнется — что случится с тобой?

— Мое сердце перестанет биться, — просто ответил Крест.

Когда Фобия пришла в особняк Оллмотта, то нашла его брошенным. Группа под предводительством фальшивого психолога покинула место обитания.

Это значило, что они готовы к решительным действиям.

Фобия позвонила немногословному белатору на мобильник.

— Есть более простой выход, — сказала она. — Не убивать. Вернуть человечность.

— Не простой, — отрезал Оллмотт и бросил трубку.

Столица готовилась к инаугурации. Слопы развешивали торжественные флаги, высаживали на газоны цветы, более тщательно мыли асфальт. Улицы заполонили люди в военной полевой форме, слышался говор из разных провинций страны.

Соединить магию. Победить в войне. Стать свободными.

Радио выкрикивало лозунги в затопленный солнцем город.

Фобия пошла к океану. Легла на тёплый песок и долго смотрела в безмятежную синеву неба.

Крест умрёт вместе с Наместником. Это правильно. Верный пес кровавого диктатора давно заслужил своей смерти. Он, чьим именем пугали младенцев триста лет тому назад, безжалостный воин, не знающий стыда, жалости, колебаний.

— Я отрекаюсь от своего имени. Отныне и навеки. Принимаю свой крест — служить тебе при жизни и после смерти…

А ведь у него тогда ещё было сердце. Наместник вырвал его куда позже — перед самой своей смертью. Всё то, о чём написано в учебниках по истории, Крест делал с живым, бьющимся в груди сердцем.

Абсолютная покорность. Беспрекословное подчинение.

Он заслужил смерти, как никто другой.

И она отдаст его им — отдаст вместе с Наместником, потому что эта страна, и эти люди, чей смех ласкает сейчас её слух вместе с тихим шёпотом моря — они заслужили своего счастья.

Фобия отдаст им Креста и это так же непреложно, как и то, что после этого она поедет и обнимет маму.

Первый раз в жизни обнимет маму.

Крест бы пожертвовал Фобией по мановению руки Наместника.

Да дело даже не в этом.

Искупят ли 150 лет в камере-одиночке два столетия верной службы убийце? Два столетия убийств?

Кто она такая, чтобы судить?

И вдруг с кристальной чёткостью пришло понимание.

Она имеет право.

Не будет у Креста другого судьи, кроме неё, Фобии. Девочки, которой он позволил себя любить. Себя — такого изломанного, усталого, несвободного.

Он позволил ей любить себя — ночь за ночью отдавая себя во власть этих тонких рук, этих горячих губ. Там, среди невнятного шепота и смятых простыней, он позволил ей.

И только она, Фобия, станет его судьёй и палачом.

Никто другой.

Это было так просто, что сердце сразу перестало болеть. В конце концов, она с раннего детства не надеялась на то, что когда-нибудь сможет быть счастливой. С чего бы переживать об этом сейчас? Всё будет правильно, все будет так, как нужно.

Фобия поднялась на ноги и пошла к дому, где жили её родители. Больше у неё не будет возможности обнять маму. Больше уже нет.

Он понял всё сразу — по спокойной уверенности, которая смотрела на него из окошка ресниц.

— Мне жаль, что я так и не смог любить тебя по-настоящему, — только и сказал Крест.

— Мне тоже, — эхом отозвалась она.

И больше они к этому разговору не возвращались.