Край забытых богов

— Посмотри-ка сюда, — Нардан заставляет сосредоточиться на пепле. — Это то, что осталось от человека. Видишь, все лежит аккуратной кучкой, и остатки костей вперемешку. Это, видимо, часть бедра, — он берет один из фрагментов.

Приглядываюсь.

— Нет, это черепная. Вот эта, — показываю на себе, название ему едва ли что скажет. Тем более, на человеческом.

— Правда? — смотрит с любопытством. — А ты действительно разбираешься…

Так это что, проверка? Ой-ё, и зачем же я с этим вылезла, я ж историк, какая анатомия? Вот мало мне, что Фэрэл все знает… И Лирин уже, наверное… Еще немного, и Нардан. И что, далее — все?

— … они сжигали заранее, а все, что оставалось, собирали в мешочек, — выводит меня из задумчивости голос профессора. Он, оказывается, уже давно про этого покойника распинается, а я и не слышу. — Вот, видишь, тут сохранились фрагменты. Выделанная кожа. Смотри внимательнее, вот, здесь даже шов, — он выуживает из пепла довольно значительный фрагмент того, что именует остатками мешочка. — Но это не все, они делали куклу в рост человека: набивали одежду соломой, делали голову из мешка, а вот внутрь этой куклы уже и вставляли мешочек с пеплом. Куклы полностью сохраняются редко. Почти никогда, если честно. Вот, видимо все, что осталось от куртки, — его ловкие пальцы переместились к темному невзрачному куску неправильной формы, — она была меховая, видишь? Смотри, вот плечо, оно переходит в рукав… жаль, не полный… а вот смотри, на груди сохранились ремешки застежки…

Киваю. Но его энтузиазма не испытываю. Все же я не историк. Мне все равно, из чего была та куртка и какие там ремешки.

— Прости, тебе ведь интересней другое, — мое настроение он улавливает. — Я-то привык, мне важно то, что сохраняется редко. Мех, кожа, дерево — вот истинная ценность для исследователя. А эта вещь сохраняется почти всегда. Вот, гляди, — и он направляет свой взгляд к самой стене. А вместе со взглядом и луч света со своей маски. И я, наконец, разглядела то, что приняла сперва за обломки посуды. Да, обломки, но не посуды. Лица.

Это был расколовшийся от времени гипсовый слепок лица.

— Им делали маски, Ларис, понимаешь? Чтобы боги в посмертии узнали их, делали маски. Просто накладывали гипс на лицо умершего и воспроизводили черты. Им казалось, зрительного образа хватит. Но важно не это. Важно то, что мы теперь, спустя две тысячи лет, можем видеть почти достоверные портреты тех… — он что-то еще говорил, а я смотрела на это лицо, и ощущала лишь горечь потери. Зачем он меня обманул? Зачем сказал, что это были мои предки? Гипсовый слепок просто кричал о том, что потомки его дикарями бегают теперь по лесам, да бездумно глядят на небо в огромных вампирских стадах. Это не мой народ. Да, тоже люди, но другие, не те…

Последнее, видимо, прошептала, потому как вампир услышал.

— Не подходит в качестве предка? — улыбнулся лукаво.

— Как вам сказать, Нарданидэр. Вот если бы вам обещали могилы ваших предков. А привели на могилы Эльвинов Селиарэ… И сказали: а что? Ведь эльвины и те, и те.

— Да, — кивает профессор. — Я бы тоже расстроился. Но я бы дослушал.

Смотрю ему в глаза, выражая готовность слушать дальше.

— Да, — повторяет Нардан. — Это другой народ. Это воины, завоеватели, пришедшие с востока, и принесшие из далеких земель обряд сожжения. Понимаешь, в чем его смысл? Рвутся все связи с земным, душа отпускается, полностью, навсегда. А тут — маска. Посмертный слепок. И это привязка. К этому телу, к этой жизни, к этому народу. Противоречие. Сочетание несочетаемого.

— И что это, по-вашему, значит?

— Не только по-моему. Смешение традиций. И смешение народов. Иди сюда, — и он тянет меня к скелетам. — Ты подумай сама, разве не странно — половину сжигали, половину так хоронили? И главное — в одном склепе, в одном доме мертвых — и то, и то. Вот, смотри, — мы останавливаемся возле самых костей. — Их тела не уничтожались, наоборот, их пытались спасти от рассыпания в прах. Металлический стержень в позвоночник вставляли, голову так и вовсе мумифицировали. Но, не удовлетворившись этим, лепили и посмертную маску. И вот именно частью местной традиции маски были всегда, здесь они логичны — сохранить как можно больше и точнее, словно боги иначе не узнают. А на куклы сожженных воинов их стали накладывать лишь спустя несколько веков после завоевания, и это неоспоримо свидетельствует…

А на меня смотрят маски. Много-много масок, и далеко не все из них разбиты или треснули. Есть и целые. А кое-где я и следы раскраски замечаю. Брови, губы, какие-то спирали надо лбом… Вот только все до единого «не мои».

— Но это тоже «эльвины селиарэ», профессор, — невесело констатирую я. Нет, все это тоже интересно. Вот только зачем он произнес это «мой народ»? Растравил только душу ожиданием чуда…

— А ты совсем не слушаешь меня, верно? Но хорошо, что хотя бы смотришь. Так посмотри-ка теперь сюда, — он наклоняется и снимает маску с лица одного из умерших.

Череп, обтянутый кожей. На всем скелете нет ни клочочка кожи, а здесь — полностью сохранившееся лицо. Да, высохшее и словно сжавшееся, но — лицо. И даже нос не провалился, ровный, острый… А не бывает у дикарей таких носов! И скулы такими не бывают, и глаза… Ну, глаза не сохранились, конечно, как и веки, но я могла представить его живым. И живи он в тот день, когда вампиры отделяли тех, кого они отныне будут звать животными от тех, кому позволят изображать людей, его записали бы человеком. Он мог бы быть моим предком, действительно мог.

— Но как же? — потрясенно шепчу, вновь и вновь обегая глазами лицо древней мумии. Потому что этот человек, умерший две тысячи лет назад — он совсем как я, моего рода. Мой единственный родственник на тысячи километров окрест. Вот только, — маска…Я же видела его маску…

— Во-от! — радуется профессор. — Теперь ты видишь, верно? Два народа. Жил один. Назовем их условно «людьми запада», раз теперь они только на западе у нас и сохранились. А потом сюда пришли и «люди востока». Пришли войной, и победили местных, и остались. Брали в жены местных женщин. Пользовались услугами местных ремесленников. Принесли свои традиции. И позволили оставить местные. И постепенно из двух разных народов получился один народ, а две противоположные традиции объединились в рамках одного государства, а два разных способа уйти в посмертие — под сводами одного склепа, постепенно проникая друг в друга. И вот уже на безликие куклы надевают маски, а тщательно замумифицированные останки предают очистительному огню, — у него аж глаза горят, когда он рассказывает об этом замечательном процессе. — А маска, — Нардан осторожно кладет ее рядом с черепом, давая возможность сравнить, — говорит нам о том, что иметь внешность «человека с востока» было в те времена значительно престижней. Даже в глазах их местных богов. Вот и лепили — почти портретно, но подчеркивая восточные черты и затушевывая западные, чтобы…

Вот значит… как понятно. Родился похожим на маму, а мечтал — на папу. И с детства ходил, старательно щурясь, чтоб быть как он, и красил рыжие волосы черной краской… И даже посмертную маску ему заказали, чтоб боги увидели, что в душе-то он был как папа, совсем-совсем… Вот только престижного обряда кремации не удостоили, видно воином все равно не стал, не помог прищур.

И маска не помогла…

— И какое же это объединение? Их захватили, им навязали чужую власть, чуждые им законы, их традиции вывернули наизнанку, научили стыдиться самих себя, — не могу разделить его оптимизма. — Вы представьте его, — киваю на мертвеца со снятой Нарданидэром маской, — как он жил. Он ведь в самом себе половины не принимал, пытался вытравить. Если он так стыдился черт лица, доставшихся от матери, то как же он стыдился ее веры, ее традиций, ее обрядов? Как пытался от них отказаться, запретить их, забыть…

— Всего не забыть, Лариса. Не выходит. Даже у вампиров не вышло создать «чистую» человеческую культуру. Все так сложно переплетено в подсознании… Вылезает. Видоизмененным, но вылезает, — не согласился Нардан. — Да, он вполне мог быть ярым радетелем за чистоту расы или веры. Но скажи ему кто, что маска — это от маминых предков, он бы дрался и спорил до хрипоты, что она исконно восточная. И он не лукавил бы… Он бы действительно в это верил. То есть, даже борясь за «чистоту культурной традиции», он все равно продвигал ее симбиоз. Ничто не проходит бесследно, девочка. Всегда остаются следы…

Следы. Да, остаются. В древних склепах… А мы могли бы быть одним народом. Общие дети, смешанные черты, и древняя мудрость каждого народа, та, что Лоу собирает по крупицам в своих книгах, могла бы быть общим достоянием… Могла бы. Но не стала. Задолго до вампиров не стала. Потому как человек, чья мумия лежит у моих ног, не считал всех своих предков равно достойными уважения и памяти, ему не нужна была общая мудрость древних… И наверно, не только ему, раз так легко вампиры нас поделили. И вычеркнули наше общее прошлое… И людей больше нет. Есть животные — дикие, домашние и дрессированные…

Опускаюсь на пол, когда-то полностью выстланный берестой, теперь почти полностью усыпанный пеплом. Подтягиваю колени к груди, опускаю на них подбородок. Невеселая вышла экскурсия.

— О чем думаешь, Ларис? — Нарданидэр опускается на колени за моей спиной, мягко потянув за плечи, вынуждает откинуть голову на его плечо. Я не сопротивляюсь. Привыкла, они вечно тут обнимаются.

— История — странная вещь, профессор. Когда-то давно было престижно быть «человеком востока». А потом для выживания стало значительно полезнее выглядеть «человеком запада». И тоже, наверное, были те, кто хотел бы подправить свою внешность — но уже в другую сторону…

— Жизнь переменчива, но неизменна, — мягко отзывается он. — Не печалься. Так и знал, что придется тебя утешать, хоть с эмоциями и ошибся.

Его руки нежно скользят по моим плечам. Он тихонько целует меня в затылок, не позволяя остаться наедине с печальными думами. И его поддержка сейчас… Она важна, как и то, что он взял меня с собой в самое первое «погружение». Не потом, когда здесь все расчертят на квадраты, и толпа деловых и веселых вампиров будет старательно протоколировать и консервировать. А сейчас, пока все здесь еще первозданное. В первозданной тишине и пустоте. И то, что он выключил камеры, позволив мне остаться наедине с древностью, важно тоже. Вампирская камера передает не только картинку. Она вытягивает все — эмоции, настроение. И быть объектом столь пристального внимания толпы вампиров в моменты, когда с эмоциями справится сложно — не предел моих мечтаний.

Да, все то, что нас с Нарданом сейчас окружает — предмет их научных интересов, им все это важно, но все же… Это еще не их история. Моя. История людей. Малюсенький ее фрагмент. Все же, еще почти две тысячи лет, потомки тех, кто покоятся в этом склепе, здесь жили, и, наверняка, опять воевали, и вновь объединялись с кем-то, переплетаясь корнями…

Рука Нардана скользнула на грудь. Я вздрогнула.

— Так не надо, профессор. Для меня это уже личное.

— Расслабься, — не соглашается он. — Мы так далеко сейчас. И от личного, и от настоящего, — его рука сжимала мне грудь, большой палец поглаживал… так уверенно, по-хозяйски.