Дрянь с историей

Глава седьмая. Маска и серебряная цепь

До равноденствия оставалось меньше недели, а успехи розыскной группы выглядели весьма сомнительно. Да, при имеющихся ограничениях они сделали всё что могли, и даже немного больше, но этого отчаянно не хватало. Стараниями оперативников и благодаря последнему исчезновению количество основных подозреваемых уменьшилось до пяти с половиной: время пропажи девушки установили наиболее точно, и произошло это событие достаточно недавно, чтобы люди сумели вспомнить детали, так что у ещё пары преподавателей нашлось алиби.

За половину считалась Томилина, по поводу которой Серафим колебался. Ева сумела выяснить, что за ритуал та проводила каждое полугодие, и крупных жертв тот не предполагал, да и составляла его женщина не сама, вроде как в начертательных чарах разбиралась посредственно. Но ритуал Ольга проводила на закате, а студенты пропадали днём, так что её алиби найти не удалось, да и тот, другой, предполагаемый ритуал вполне мог составить кто-то другой, а она нашла, например, в книге.

В местных книгах вообще, как показывала практика, много чего можно найти.

Вчера утром Ева передала Дрянину записи и показала в библиотеке книгу, в обед ему личным приказом ректора разрешили книгу забрать, после пар он передал добычу своим в Орлицыне и сообщил новости Ланге. И уже сегодня — не требовалось дополнительно созваниваться с другом, чтобы это узнать, — куча народу, включая Макса, стояла на ушах и носилась в панике. Да и Серафиму было слегка не по себе.

Богатый жизненный опыт, который сам Сеф называл посмертным, навязчиво доказывал Дрянину его бессмертие. Яды, фатальные для нормальных людей ранения, ожоги, чародейские удары… Всё это было, и всё это он пережил. Конечно, никто не ставил над ним направленных экспериментов, чтобы найти способ умерщвления, но пределы выносливости и живучести так или иначе испытывали разными способами.

Открытие, что способ убить его нашёл кто-то здесь, на территории ГГОУ, оказалось внезапным и неприятным. Оценить возраст заметок на глаз Сеф не мог, по этому поводу стоило вечером связаться с Ланге, но книге исполнилось тридцать шесть лет, и бумаги попали туда всяко не раньше. Да, они могли быть составлены задолго до, но спокойнее от этого не становилось.

Впрочем, Серафим прожил слишком долго и пережил слишком многое, чтобы всерьёз бояться смерти. И возможность существования подобных существ не слишком-то волновала — их наличие или отсутствие ничего не меняло ни в его жизни, ни в окружающем мире.

Злило Дрянина и вызывало тревогу совсем другое.

Ева уверяла, что профессор Градин вёл все записи иначе, не на пишущей машинке, да и переродцами он не интересовался, так что всплывшими дневниками это быть не могло. А стало быть, здесь некоторое время назад безнаказанно действовало ещё одно чудовище той же породы.

Закрытое сообщество для своих. Сложившиеся традиции пренебрежения к студентам других факультетов. Равнодушие к запретам, даже продиктованным безопасностью, со стороны не только воспитанников, но и преподавателей. Теперь вот — свидетельство бесчеловечных экспериментов, которые если и проводились не здесь, то кто-то же принёс записи! Значит — знал, но не поставил никого в известность. Получил в наследство от почившего родственника? А только ли их?.. И что ещё прячут белые стены старой крепости?

Больше всего Серафиму хотелось закрыть ГГОУ к чертям собачьим, нагнать сюда роту службистов и вытрясти душу из каждого, абсолютно — каждого. Все мелкие секретики, кто что знал, что видел и что покрывал. А из главных подозреваемых можно вытрясать даже незаконными средствами, не церемонясь, где-нибудь в подвалах, и он сам готов взяться за эту грязную работу, не впервой. Потому что они если и не замешаны в исчезновении студентов, то не могли не замечать, не подозревать, не видеть. А если не замечали — то и сами немногим лучше.

Впрочем, Серафим отдавал себе отчёт, что это всё фантазии, никто не позволит подобного, да он и сам на такое не пойдёт. Слишком много усилий приложено к становлению нынешнего законного порядка, и каков же он будет, если сам на всё это плюнет?

Тем более никто не заставляет его сворачивать поиски, сейчас или потом, и, как бы ни хотелось решить всё срочно, проблема никуда не денется и вряд ли сильно осложнится за несколько дней или месяцев. Надо поймать убийцу, а дальше этот гадючник выпотрошат и без него, вопросов к ГГОУ более чем достаточно. Не столько к ректору — он домовой, и все прекрасно понимают, какой с него может быть спрос, — сколько к фигурам рангом пониже. И если изначально в верхах просто беспокоились, не слишком ли много свободы у тех, кто живёт в таком стратегически важном месте и потенциально способен использовать это во вред, то теперь стало окончательно ясно: слишком много. И существовать нынешнему порядку оставалось недолго.

К стыду и сожалению Дрянина, хоть это было в высшей степени непрофессионально, его раздражительность и дурное настроение сказывались на работе. Первый интерес студентов к новому преподавателю сменился опасливой насторожённостью, а кокетничать с ним уже не приходило в голову даже самым отчаянным девицам. Кажется, студенты с ужасом ждали сессии и молились своим студенческим богам, чтобы замена Дрянину нашлась раньше, справедливо полагая, что экзамен у злобного препода переживут немногие. Но Сеф с этим своим провалом смирился: вели себя подопечные тихо, конспектировали исправно, более-менее усваивали материал, и ладно. Он тут вынужденно, ненадолго и никогда не рвался преподавать.

Калинину студенты воспринимали с гораздо большей симпатией, да и она с ними охотно общалась, в том числе на отвлечённые темы, так что их пару не называли иначе, чем «Красавица и чудовище». Серафим не то чтобы одобрял подобные слухи, но — не препятствовал и воспринимал спокойно. Тем более формально их взаимоотношения действительно можно было назвать романом. Наверное. Очень походило на то.

Странное состояние. Странные ощущения. Когда-то давно, в прошлой жизни, у Серафима имелась невеста, милая девушка из хорошей семьи. Они гуляли по паркам, катались на коньках на замёрзшем канале, и он, наверное, был влюблён. То есть тогда точно был, но детали ощущений поблекли и выцвели за давностью лет, и он даже имени той невесты уже не помнил и понятия не имел, как она пережила Волну. Поначалу пришлось сосредоточиться на проблемах посерьёзнее, а когда выдалась возможность навести справки, следы затерялись в хаосе Отлива.

Но тогда всё точно было по-другому. Даже не потому, что он тогда был человеком, видел и чувствовал совершенно иначе, а из-за порядков и обычаев. Другой мир с другими нравами. А сейчас…

Её долгое присутствие рядом не раздражало, наоборот — отвлекало от мрачных мыслей и успокаивало. Она умела молчать, когда это требовалось, а когда говорила — не вызывала желания заткнуть. Ему нравился звук её голоса, нравились разум и осторожность — редкое сочетание черт. И ещё более редкий случай, когда в компании какого-то человека ему было лучше, чем в одиночестве. Её общество, пожалуй, единственное примиряло с новыми жизненными обстоятельствами и помогало сохранять спокойствие. К ней хотелось прикасаться. С ней хотелось разговаривать, и это было чем-то из ряда вон выходящим в последние не годы — десятилетия жизни, и даже светский вечер благодаря ей вспоминался с некоторым удовольствием.

Дрянин даже задумывался, к кому из знакомых можно обратиться за помощью для решения её проблемы, и ненавязчиво расспросил Макса. Разумеется, не раскрывая подробностей — обещал же никому не говорить. Он почти не сомневался, что всё это можно исправить, если доверить дело специалистам, но предпочитал решать проблемы по мере важности. Калинина жила со своей пиявочностью несколько лет, и пара недель ничего не изменит, а вот ещё одну жертву убийцы принести может.

— Сеф, а ты заходил в здешнюю церковь? — спросила Ева, когда они не спеша шли в сторону общежития с полигона, отстав от очередной группы студентов.

— Зачем? — не понял он.

— Вдруг там есть какие-то следы? Может, если с катакомбами такие сложности, они распространяются и на преступника?

— Смысла нет, — он пожал плечами. — Церковь обыскивали при каждом исчезновении, я видел снимки. Там пыль и никаких следов.

— Так может, их нет потому, что было слишком поздно? — уточнила она. — Не дурак же он, наверняка прибирался за собой. Но любой ритуал требует подготовки, а сложные — весьма длительной, там за час не нарисуешь. Некоторые контуры нельзя замыкать подряд, нужно давать время настояться… Вдруг он уже начал подготовку?

— Интересно… — протянул он. — Жаль, организовать постоянную слежку некем.

— Может, студентов привлечь?

— И через пять минут об этой слежке будет знать весь ГГОУ, — недовольно скривился Серафим. — Ложкин обещал регулярно проверять их местонахождение, но он тоже не может постоянно отслеживать несколько человек. Проверить место… Чёрт знает. Мне не нравится идея лезть в катакомбы без подготовки и разведки, тогда как противник там прекрасно ориентируется, тем более ради призрачного шанса. Церковь… Можно и осмотреть, пожалуй, чтобы её исключить. Сейчас и схожу, не думаю, что это займёт много времени.

— Можно с тобой?

Дрянин привычно смерил её взглядом, усмехнулся и пожал плечами.

— Идём. Как раз опознаешь, если что-то найдём.

Откладывать инспекцию надолго не стали, хотя Ева и шутила про то, что идти в подобные места надо ночью, чтобы было страшнее. Серафим сменил брюки и белую рубашку на спортивные штаны и футболку, а женщина и так была в удобной немаркой одежде, не на каблуках же скакать по полигону. Перед посещением, правда, пришлось потратить некоторое время на визит к ректору и получение ключа вместе с официальным разрешением: нарушать порядки, когда можно их не нарушать, Дрянин не стал.

С тех пор как Ева выяснила, что Ложкин — домовой, она присматривалась к нему с особенным интересом. И к нему, и к его странным отношениям с бессменным секретарём. Щеглова держалась так, как держатся почтенные супруги с большим опытом, чья семейная лодка выдержала все бури и спокойно покачивается теперь в тихой заводи, почти не покидая спокойной бухты. Заботилась о внешнем виде ректора, мягко напоминала про бумаги, поддерживала порядок… Всё более чем пристойно, даже самый строгий блюститель морали не нашёл бы ничего предосудительного, но тепло между ними двумя ощущалось.

Наблюдать за этим было одновременно приятно и грустно. Потому что домовой жив, пока живёт дом, к которому он привязан, а человеческий век гораздо скоротечнее. Да и внешний вид домового без личины очень своеобразен, они похожи на этаких пыльных тряпичных кукол с плоскими чешуйками вместо волос, большим носом и косматыми бровями, так что производят угнетающее впечатление. Однако Щеглову это, похоже, не смущало. Наверное, стоило порадоваться за них обоих, потому что им было хорошо в этих светлых и тихих отношениях, но отделаться от щемящего, болезненного ощущения не получалось.

Снаружи за время визита к ректору окончательно испортилась погода. Небо с утра хмурилось, но тем и ограничивалось, а теперь начало пылить мелким дождём, который словно не падал сверху вниз, а висел в воздухе, облеплял лицо, пробирался под одежду и забивался в нос. Это было противно, но кстати: мерзкая погода разогнала праздношатающуюся публику, а те, кто куда-то шёл, спешили добраться поскорее и не глазели по сторонам, так что на приблизившуюся к старой церкви пару никто не обратил внимания. Однако это не помешало Серафиму запереть за собой дверь: лишних зевак ему точно не требовалось. Благо замок был не навесной, а врезной, большой, с тяжёлым и слегка битым ржавчиной ключом.