Фрау Маман

— Мир! Какого хуя ты короля крестей кроешь семеркой бубей?! — возмущался Ромашка, прижимая к себе Иру.

— Буби козыри у нас, буби были в прошлый раз, — заржала подруга и подмигнула Ивановой, они-то точно помнили, что козырь в этом кону — черви.

— Ну, и как с вами играть? Заебался я уже дураком оставаться, — пожаловался и бросил оставшиеся карты Рома.

— Судьба у тебя такая, — сдерживая смех, сказала Мира и поймала на себе лукавый взгляд Никиты. Всем своим видом он говорил, что их хитрость не осталась тайной.

— Пожалуй, подниму белый флаг и сдамся на милость победителя, — многозначительно сказал Зыкин и положил свои карты в колоду.

Через полчаса Мирослава и Никита брели по темным улицам, мирно беседуя, знакомясь. В отличие от местных мужланов, он не давил, не настаивал, и в моменты проявления заботы, поддерживая на мостике или пропуская вперед на узкой тропинке, касался ее осторожно, не наглея.

Возле калитки забора горчичного цвета, что с годами значительно выцвел и облупился, он обнял на прощание, как предполагала Мира, но целоваться не полез, предоставляя ей инициативу. Зря, за все свои двадцать лет Иванова никогда не делала первые шаги, предпочитая быть обожаемой, чем обожать кого-то самой. Исключение осталось дома, в городе, далеко и надолго.

Без Иры засыпалось плохо. Вошкаясь, как вша на гребешке, Мира то и дело распахивала одеяло, а потом вновь в него куталась, вздыхая и матерясь. Лишь с рассветом подруга нырнула в постель, прижимаясь ледяными конечностями к Мире.

— Мелкая потаскушка, — хихикнула Иванова и прижала Иру к себе.

— Наглая ложь, — прошептала та, уткнувшись носом в шею подруги. — Я честная давалка — кто попросит, тому даю.

— Спи уже. Днем надо клубнику оборвать, а то баба Лиза нам ноги вырвет.