Похищенный наследник

— Несса, — говорит он, оторвавшись от своих бумаг. — Чем обязан?

— Изабель сказала мне, что программы уже готовы! — говорю я, стараясь не ухмыляться слишком сильно. Изабель — главный художник по костюмам. Она может вручную шить со скоростью машины, одновременно выкрикивая указания всем своим помощникам. У нее острый язык и теплое сердце. Мне нравится думать о ней как о моей танцевальной маме.

— О, точно. Вон там, — говорит Джексон, кивая головой в сторону картонной коробки, набитой программами, стоящей на складном стуле.

Я подбегаю к ней, достаю самый верхний сверток и снимаю резинку, чтобы достать программу.

На обложке красивая картинка — Анжелика, одна из наших директоров, одетая в красное шелковое платье. Она прыгает по воздуху, одна нога под невозможным углом над головой, ступня идеально изогнута, как лук.

Я открываю программу, просматриваю список танцев, затем опускаюсь к титрам. Я ожидала увидеть свое имя — на самом деле, я намеревалась спросить Джексона, могу ли я взять это домой, чтобы показать родителям.

Вместо этого я вижу... абсолютно ничего. Джексон Райт указан как главный хореограф, Келли Пол — как второй. Обо мне вообще ничего не сказано.

— Что? — раздраженно говорит Джексон, заметив ошеломленное выражение на моем лице.

— Просто... Я думаю, они забыли указать меня в качестве одного из хореографов, — говорю я неуверенно.

Под «они» я подразумеваю того, кто составлял программу. Должно быть, это случайное упущение.

— Нет, — небрежно отвечает Джексон. — Они не забыли.

Я поднимаю на него глаза, мой рот складывается в удивленную букву «О»

— Что... что вы имеете в виду? — спрашиваю я.

— Они не забыли, — повторяет он. — Тебя не будут вписывать.

Мое сердце трепещет в груди, как мотылек на окне. Мое естественное желание — кивнуть, сказать «хорошо» и уйти. Я ненавижу конфронтацию. Но я знаю, что если я так поступлю, то потом буду ненавидеть себя еще больше. Я должна понять, что здесь происходит.

— Почему не будут? — спрашиваю я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно спокойнее и без обвинений.

Джексон раздраженно вздыхает, откладывая бумаги, которые он просматривал, так что они теряются в беспорядке на его столе.

— Ты здесь не хореограф, Несса, — говорит он, как будто объясняет, что один плюс один равняется двум. — Ты — член кордебалета. Только потому, что ты подкинула парочку идей...

— Я создала четыре танца! — выпаливаю я, мое лицо горит. Я знаю, что говорю как ребенок, но ничего не могу с собой поделать.

Джексон встает из-за стола. Он подходит ко мне и кладет руку мне на плечо. Я думаю, что он пытается меня утешить, но потом понимаю, что он направляет меня к двери.

— Вот в чем дело, Несса, — говорит он. — Ты приложила некоторые усилия. Но твоя работа не такая уж оригинальная. Она упрощена. Те части выступления, которые оживляют его, которые заставляют его петь, принадлежат мне. Так что ты только поставишь себя в неловкое положение, пытаясь настоять на заслугах, которых ты не заслуживаешь.

Мое горло так распухло от смущения, что я не могу говорить. Я отчаянно пытаюсь сдержать слезы, горящие в моих глазах.

— Спасибо, что зашла, — говорит он, когда мы подходим к двери. — Оставь программу себе, если хочешь.

Я даже не заметила, что она все еще зажата в моей руке, сморщенная от того, как сильно я ее сжимаю.

Джексон выталкивает меня из своего кабинета. Он закрывает свою дверь с легким щелчком, оставляя меня одну в коридоре.

Я стою там ошеломленная, по моему лицу текут беззвучные слезы. Боже, я чувствую себя дурой.

Не желая, чтобы кто-то еще видел меня, я ковыляю обратно по коридору и направляюсь к входным дверям.

Прежде чем я успеваю дойти до них, меня перехватывает Серена Бреглио. Она член кордебалета, как и я. Она только что вышла из класса физической подготовки, чтобы попить из фонтанчика в холле.

Она останавливается, когда видит меня, светлые брови сходятся вместе в беспокойстве.

— Несса! Что случилось?

— Ничего, — говорю я, качая головой. — Ничего. Я просто... просто вела себя глупо, — я вытираю щеки тыльной стороной ладоней, пытаясь взять себя в руки.

Серена бросает подозрительный взгляд на закрытую дверь Джексона.

— Он что-то сделал? — требует она.

— Нет, — говорю я.

— Ты уверена?

— Абсолютно.

— Ну, обними хотя бы меня, — говорит она, обхватывая меня за плечи. — Извини, я вспотела.

Это меня нисколько не беспокоит. Пот, мозоли, сломанные ногти... все это здесь так же распространено, как и заколки для волос.

Серена — классическая калифорнийская блондинка. У нее стройная, спортивная фигура, и ей каким-то образом удается сохранять загар даже на Среднем Западе. Она выглядит так, будто ей нужно стоять на доске для серфинга, а не на пуантах. Но она достаточно хороша, чтобы со дня на день перейти на позицию полу-солистки.

Она настолько конкурентоспособна, насколько это возможно в студии, и очень мила за ее пределами. Я не против, что она видит меня такой. Я знаю, что она не будет сплетничать с другими девушками.

— Ты идешь с нами сегодня вечером? — говорит она.

— Куда?

— Есть новый клуб, который только что открылся. Он называется Jungle.

Я колеблюсь.

Я не должна ходить в такие места. Особенно, не сказав об этом моим родителям или моему брату. Но если я скажу им, они не захотят, чтобы я туда ходила. Или они отправят одного из своих телохранителей следить за мной — кого-нибудь вроде Джека Дюпона, который будет сидеть в углу и сердито смотреть на меня, отпугивая любого, кто мог бы пригласить меня на танец. Это смущает и заставляет моих друзей чувствовать себя странно.

— Я не знаю... — говорю я.

— Да ладно тебе, — Серена сжимает мои плечи. — Марни тоже идет. Пойдем с нами, выпьем, и ты сможешь быть дома к одиннадцати.

— Хорошо, — говорю я, чувствуя себя бунтаркой, просто согласившись. — Давай сделаем это.

— Да! — Серена размахивает кулаком. — Ладно, я лучше пойду обратно, пока мадам Бродо не устроила мне разнос. Ты собираешься ждать здесь?

— Нет, — качаю я головой. — Я буду в кафе по соседству.

— Отлично, — говорит Серена. — Закажи мне выпечку.

3.

Мико

Чикаго

Я сижу в своем офисе в задней части клуба, записывая цифры в бухгалтерскую книгу.

Сейчас у меня два ночных клуба, а также три стриптиз-клуба. Все они прибыльны сами по себе, даже этот, который я открыл всего несколько недель назад. Но их истинная цель не в этом. Это способ отмыть деньги.

Любая отрасль с большим количеством наличных платежей является хорошим вместилищем. Прачечные, салоны подержанных автомобилей, службы такси, рестораны... все они служат корзиной, в которую сбрасывают законную прибыль, а также незаконные деньги, заработанные наркотиками, оружием, воровством и женщинами.

В старые времена можно было открыть любой пустой магазин, даже не утруждая себя оснащением. У Аль Капоне была такая витрина прямо здесь, в Чикаго. На его визитной карточке было написано «Дилер подержанной мебели». Теперь судебная бухгалтерия стала намного сложнее. Вам нужен настоящий процветающий бизнес.

Конечная цель — перевести грязные деньги в банк. Вы делаете это медленно и неуклонно, с ежедневными вкладами, смешивая грязные деньги с чистыми. Лучше всего, если ваши нелегальные деньги составляют всего десять или пятнадцать процентов от общей суммы.

Вы должны быть осторожны, потому что банки — гребаные крысы. Если они заметят, что ваша маленькая пиццерия вдруг стала делать бизнес на миллион долларов, или если они увидят, что ваша прибыль намного превышает чеки, которые вы выписываете дистрибьюторам, они сообщат о вас в налоговую службу.

Но как только деньги окажутся в системе, вы сможете отправить их куда угодно. Оффшорные налоговые гавани, крупная недвижимость, брокерские счета...

Мои активы исчисляются восьмизначными цифрами, если сложить их все вместе. Но, глядя на меня, вы никогда об этом не узнаете. Я держусь в тени, и заставляю своих людей делать то же самое. Если ты будешь ленивым, неосторожным и броским, ты привлечешь не то внимание.

Сейчас я управляю Чикагским Братерством вместе с моим братом Йонасом. Он мой брат по завету, а не по крови. Мы приемные сыновья Таймона Зейджака. Я работал на Таймона десять лет. Он учил меня, тренировал и наставлял.

Мой биологический отец умер в Варшаве. Я не знаю, где находится его могила. Мне все равно. Я никогда больше не ступлю на землю Польши. Мне даже не хочется об этом думать.

Таймон привез меня сюда, в Америку. Он сказал мне, что мы построим империю, превосходящую все богатства нашей родины. Я поверил ему. Его мечта стала моей мечтой. Мне было ради чего жить.

Какое-то время мы процветали. Мы начали захватывать этот город, квартал за кварталом.

Но мы не единственные гангстеры в Чикаго.

Мы оказались в конфликте с колумбийцами, русскими, итальянцами и ирландцами.

Мы разгромили колумбийцев, захватив их наркотрафик. Тогда-то и начался приток денег, которые пошли на финансирование других наших операций.

Затем Министерство юстиции оказало нам услугу, пресекая торговлю оружием, которой занималась русская «Братва».

Это позволило нам атаковать итальянцев, в частности семью Галло. Но Энцо Галло оказался не таким старым и благодушным, как мы ожидали. Его сыновья уложили трех наших людей в землю, похоронив их под фундаментом своего высотного дома на Оак-стрит.

Прежде чем мы смогли нанести ответный удар, Галло заключили неожиданный союз с Гриффинами, ирландскими мафиози, стоящими на вершине преступности в Чикаго. Галло выдали свою единственную дочь замуж за Каллума, единственного сына Гриффинов.

Это было крайне неожиданно. Как союз между Израилем и Палестиной или кошками и собаками.

Возможно, именно тогда Таймон совершил ошибку. Он не был человеком, склонным к ошибкам. Но в тот момент он поступил необдуманно.

Когда Аида Галло и Каллум Гриффин нагрянули в один из наших клубов, мы накачали их наркотиками и привезли на старую скотобойню в западной части города.

Это было импульсивное решение, не спланированное. Это было сделано по приказу Таймона. Тем не менее, я виню себя в том, что произошло.

У меня на них обоих был нацелен автомат. Я должен был застрелить их без колебаний, там и тогда.

Вместо этого они сбежали по дренажной трубе.

Это была унизительная ошибка. Я опустился на колени перед Таймоном, ожидая, что он вынесет наказание. За десять лет я никогда не подводил его так сильно.

Он приказал остальным мужчинам выйти из комнаты.

Я закрыл глаза, думая, что он опустит свой мачете на мою шею. Такова справедливость в нашем мире.

Вместо этого я почувствовал, как его рука легла мне на плечо — тяжелая, но без гнева.

Я поднял голову и посмотрел ему в лицо.

За все время, что я знал Таймона, я никогда не видел, чтобы он проявлял нерешительность или слабость. Внезапно он выглядел усталым. Ему было всего пятьдесят восемь лет, но за его плечами была дюжина жизней, наполненных кровью, трудом и борьбой.