Любовь и другие слова

Как он ухмыляется, принимая решение, как он аккуратно засовывает меню обратно в держатель, как он достает свою салфетку и аккуратно кладет ее на колени, как он смотрит на меня, слегка поджав губы от счастья.

Я вдруг почувствовала благодарность за одиннадцать прошедших лет, потому что разве иначе я заметила бы все эти мелочи? Или они бы слились воедино, расплылись, превратились в созвездие крошечных манер, которое постепенно становится просто Эллиотом?

Я моргаю, когда официантка подходит к столу и принимает наш заказ.

Когда она уходит, он снова наклоняется ко мне. — Возможно ли нагнать мне десятилетие за завтраком?

Воспоминания проносятся в моей голове: Отъезд в колледж в тумане. Жизнь в общежитии с Сабриной и, позже, в маленькой квартире за пределами кампуса, которая всегда казалась полной книг, пивных бутылок и облаков травяного дыма. Переезд с ней в Балтимор в медицинскую школу и долгие ночи, которые я проводила, псевдомолясь о том, чтобы меня подобрали в UCSF, чтобы я снова могла жить рядом с домом, даже если дом был пуст. Как можно уместить целую жизнь в чашку кофе?

— Оглядываясь назад, я не чувствую себя такой уж занятой, — говорю я. — Колледж. Медицинская школа.

— Ну, и друзья и любовники, радости и потери, я полагаю, — говорит он, попадая прямо в точку. Его выражение лица выпрямляется от осознания.

Неловкое молчание вырастает между нами, как каньон. — Я не имел в виду нас, — говорит он, добавляя невнятно: — обязательно.

Сухо рассмеявшись, я откидываюсь на спинку кресла. — Я не мариновалась в плохих чувствах, Элл.

Ух ты, это ложь.

Когда его телефон снова жужжит рядом с ним, он отталкивает его. — Тогда почему не позвонила?

— Многое случилось. — Я немного отодвигаюсь на своем месте, когда нам приносят напитки.

Его брови сдвинуты вниз в оправданном замешательстве. Я только что сказала ему, что моя жизнь была по сути заурядной и прямолинейной, но потом произошло слишком много событий, чтобы беспокоиться о звонке.

В голове прокручивается календарь прошедших лет, и на меня накатывает еще одно кислое осознание. Завтра Эллиоту исполняется двадцать девять лет. Я пропустила почти все его двадцатилетие.

— Кстати, с ранним днем рождения, — тихо говорю я.

Его глаза становятся мягкими, рот искривляется по краям. — Спасибо, Мейс.

5 октября всегда было для меня тяжелым днем. Каким он будет в этом году, когда я увижу его? Я обхватываю руками свою теплую кружку, меняя тему. — А как насчет тебя? Чем ты занимался?

Он пожимает плечами и потягивает свой капучино, небрежно проводя пальцем по верхней губе, когда на ней появляется пена. Очевидный комфорт в его собственном теле вызывает новый жар в моем. Никогда еще я не знала человека, настолько полностью принадлежащего самому себе, как Эллиот.

— Я рано закончил Калифорнийский университет, — говорит он, — и на пару лет переехал на Манхэттен.

Это нажимает на кнопку 'стоп' в моем мозгу. Эллиот олицетворяет собой Северную Калифорнию со всем ее лохматым хаосом. Я не могу представить его в Нью — Йорке.

— Манхэттен? — повторяю я.

Он смеется. — Я знаю. Полное безумие. Но это такое место, которое я смог бы пережить только в двадцать лет. После нескольких лет работы там я некоторое время стажировался в литературном агентстве, но не полюбил его. Я вернулся сюда почти два года назад и начала работать в некоммерческой группе по распространению грамотности. Я все еще работаю там пару дней в неделю, но… я начал писать роман. Все идет очень хорошо.

— Писать книгу. — Я усмехаюсь. — Кто бы мог подумать?

На этот раз он смеется сильнее, звук теплый и рычащий. — Все?

Я кусаю обе губы, чтобы сдержать улыбку, и выражение его лица медленно выпрямляется. — Могу я спросить тебя кое о чем? — спрашивает он.

— Конечно.

— Почему ты решила прийти сюда со мной сегодня утром?

Мне не нужно указывать на то, что он пробил себе дорогу в мое расписание, потому что я знаю, что он не это имел в виду. То, что он сказал о Лиз, правда; мы все знаем, что Эллиот не опасен. Я могла бы сказать ему, чтобы он шел домой и больше не связывался со мной, и он бы послушался.

Так почему же я этого не сделала?

— Понятия не имею. Не думаю, что смогла бы отказать тебе дважды.

Ему нравится этот ответ. Его рот расплывается в небольшой улыбке, и ностальгия наполняет мои вены.

— Ты училась в медицинской школе Хопкинса, — говорит он с тихим удивлением в голосе. — А бакалавриат в Тафтсе. Я так горжусь тобой, Мейс.

Мои глаза расширяются в понимании. — Ты крыса. Ты меня гуглил?

— Ты не гуглила меня? — отвечает он. — Да ладно, это первый шаг после побега.

— Я вернулась домой с работы в два часа ночи. Я упала лицом в подушку. Не знаю, чистила ли я зубы с этих выходных.

Его ухмылка так искренне счастлива, что у меня внутри открываются скрипучие петли. — Ты всегда планировала вернуться сюда, или это было просто место, где ты совпала?

— Это был мой первый выбор.

— Ты хотела быть ближе к Дункану. — Он кивает, как будто в этом есть смысл, и это укололо меня. — Когда он умер?

— Ты всегда планировал вернуться сюда?

Я вижу, как он работает над моим отклонением, но он делает глубокий вдох и медленно выпускает воздух. — Это всегда был мой план — жить там, где ты. Этот план провалился, но я решил, что в Беркли у меня есть все шансы увидеть тебя снова.

Это бросает меня. Как будто я кирпич, и меня бросили в стеклянное окно. — О.

— Ты знала это. Ты должна была знать, что я буду здесь, ждать.

Я быстро глотаю глоток воды, чтобы ответить. — Не думаю, что я знала, что ты все еще надеешься, что я…

— Я любил тебя.

Я быстро киваю в ответ на этот взрывной перерыв, и ищу спасения в лице официантки, приносящей еду. Но ее там нет.

— Ты тоже меня любила, ты знаешь, — тихо говорит он. — Это было всем.

Я чувствую себя так, будто меня толкнули, и немного отталкиваюсь от стола, но он наклоняется ко мне. — Прости. Это слишком напряженно. Я просто боюсь, что у меня не будет возможности сказать это.

Его телефон снова прыгает по столу, жужжа.

— Тебе нужно ответить? — спрашиваю я.

Эллиот потирает лицо, затем откидывается на спинку стула, глаза закрыты, лицо наклонено к потолку. Только сейчас я понимаю, какой он обрюзгший, как устало выглядит.

Я снова наклоняюсь. — Эллиот, все в порядке?

Он кивает, выпрямляясь. — Да, я в порядке. — Он смотрит на меня, задерживаясь на мгновение, и, кажется, решает рассказать мне, что у него на уме: — Вчера вечером я расстался со своей девушкой. Она звонит. Она думает, что хочет поговорить, но на самом деле я думаю, что она просто хочет на меня накричать. Она не будет чувствовать себя хорошо после этого, так что я пока щажу нас обоих.

Я проглатываю огромный комок в горле. — Ты порвал с ней прошлой ночью?

Он кивает, поглаживая обертку соломинки, и тихо благодарит официантку, когда она ставит перед нами еду. Когда она уходит, он признается низким голосом: — Ты — любовь всей моей жизни. Я предполагал, что в конце концов я тебя переживу, но видеть тебя вчера? — Он качает головой. — Я не мог вернуться домой к другой и притворяться, что люблю ее всем, что у меня есть.

Тошнота накатывает на меня. Честно говоря, я даже не знаю, как передать эту тяжелую эмоцию в моей груди. Это то, что я так сильно отношусь к тому, что он говорит, но я гораздо больше трусиха? Или все наоборот — я двигаюсь дальше, нашла кого — то и не хочу, чтобы Эллиот вторгался в мою легкую, простую жизнь?

— Мейси, — говорит он, теперь уже более настойчиво, и открывает рот, чтобы продолжить, но тут срабатывает еще один спусковой крючок, еще один вызов в игровом шоу. Я нащупываю бумажник, нажимаю на зуммер, но на этот раз Эллиот останавливает меня, схватив мою руку в свой нежный захват, его щеки розовеют от гнева. — Ты не можешь так поступить. Ты не можешь постоянно убегать от этого разговора. Это длилось одиннадцать лет. — Наклонившись, он сжимает челюсть, добавляя: — Я знаю, что все испортил, но неужели все было так плохо? Так плохо, что ты просто исчезла?

Нет, не было. Не сначала.

— Это, — говорю я, оглядывая нас, — ужасная идея. И не из — за нашего прошлого. Ладно, да, отчасти это так, но это еще и прошедшие годы. — Я встречаюсь с ним взглядом. — Ты расстался со своей девушкой прошлой ночью после того, как увидел меня на две минуты. Эллиот, я выхожу замуж.

Он сбрасывает мою руку, несколько раз моргает и, кажется, — впервые за все время, что я наблюдаю это, — теряется в словах.

— Я выхожу замуж… и ты многого не знаешь, — говорю я. — И многое из этого не твоя вина, но это, — я машу пальцем взад — вперед в узком пространстве, разделяющем нас через стол, — между нами? Это отстой, что все закончилось, и мне тоже больно. Но все кончено, Элл.

Тогда: Пятница, 21 декабря

Пятнадцать лет назад

Как будто папа знал, что после разговора о Рождестве без мамы с Эллиотом я была нежной, он был еще тише, чем обычно, за ужином в четверг вечером.

— Хочешь завтра поехать на Козий утес? — спросил он, доедая курицу.

Козья утес — это ветреный пляж, где Русская река впадает в Тихий океан. Известно, что там холодно, опасное подводное течение делает пляж небезопасным даже для захода в воду, а в воздухе так много песка, что почти невозможно жарить хот — доги.

Мне это нравилось.

Иногда в устье реки отдыхали морские львы и слоновые тюлени. Темные, насыщенные водоросли, тяжелые от соли и почти нереальные для меня в своей потусторонней, полупрозрачной странности. Песчаные дюны усеивали береговую линию, а в центре пляжа и на узком перешейке возвышалась одинокая гигантская скала, торчащая вверх более чем на сто футов, как будто ее туда уронили.

— Ты можешь пригласить Эллиота, если хочешь, — добавил он.

Я подняла на него глаза и кивнула.

Всю дорогу туда Эллиот вел себя беспокойно. Он двигался на своем сиденье, дергал ремень безопасности, проводил рукой по волосам, возился с головным убором. Примерно через десять минут я перестала пытаться сосредоточиться на книге.

— Что с тобой? — шипела я через заднее сиденье.

Он посмотрел на отца на водительском сиденье, а затем на меня. — Ничего.

Я скорее почувствовала, чем увидела, что отец смотрит в зеркало заднего вида на то, что происходит на заднем сиденье.

Я уставилась на руки Эллиота, которые теперь тянулись к лямке его рюкзака. Они выглядели по — другому. Больше. Он все еще был таким худым, но в то же время таким уютным в своем зрелище, что я больше не замечала этого, если только не приглядывалась.

Отец заехал на парковку, и мы вышли, потрясенные тем, что ветер чуть не сбил нас с ног. Мы рывком натянули пальто, натянули шапки на уши.

— Не дальше скалы по пляжу, — сказал папа, доставая из кармана свое лакомство — пачку датских сигарет. Он никогда не курил рядом со мной; он официально бросил курить, как только мама узнала, что беременна. Ветер трепал его светлые волосы, он отряхивал их, искоса поглядывая на меня и без слов спрашивая: — Ты не против? — , и я кивала. Он зажал сигарету между губами и добавил: — И по крайней мере в пятидесяти футах от тюленей.