Следователь по особо секретным делам

5

Стефания не спала, когда отец стал стучать в дверь её спальни. Она тоже не сомкнула глаз минувшей ночью – понимала, что она сделала. И почти ужасалась содеянному. Её замысел больше не казался ей таким уж удачным. Не казался игрой – вроде партии в триктрак. Когда она накануне писала ту записку, то смеялась, как сумасшедшая – даже рот себе ладонями зажимала, чтобы никто из домашних этого не услышал. Но теперь охота смеяться у неё пропала. То, что она написала нанимателю своего отца – это вряд ли могло вызвать у кого-то приступ веселости.

Писала она по-русски: как и её сестра, по-польски она могла изъясняться едва-едва. Их мать была русской, вся прислуга в имении была из русских, и даже Болеслав Василевский и Войцех Гарчинский всегда разговаривали между собой на языке ненавистной им обоим Империи.

Милостивый государь! – так начала свое коротенькое письмо Стефания. – Мне известно, какова была Ваша позиция в 1831 году, во время мятежа в Царстве Польском. В доказательство того, что это не пустые слова, прилагаю к моей записке одну страницу из письма, которое написала ваша «хорошая знакомая» из Варшавы. Эту девицу Вы при бегстве своем из Польши бросили столь же бесчестно, сколь бесчестно вы поступили с моею сестрой. Я намерена дать этому письму законный ход. И лишь одно может отвратить меня от моего намерения: вы немедленно разрываете помолвку с вашею нынешней невестой, дочерью князя Радзивилла, после чего по всей форме предлагаете руку мне. Тогда я приостановлю отправку в Санкт-Петербург, в Министерство внутренних дел, основной части письма Вашей прежней пассии. А после нашего с Вами венчания я готова на Ваших глазах это письмо уничтожить. Исполнить мои условия Вам – прямая выгода. Я не требую с Вас денег, подобно моей сестре Ганне (да, да, мне и это тоже известно). И Ваш с Ганной сын Мариус сможет остаться при Вас. А после нашей с Вами свадьбы мы сможем официально усыновить мальчика, буде таково окажется Ваше желание. Жду Вашего ответа до вечера завтрашнего дня. И, ежели ответа я не получу, вечером я отправлю письмо по назначению.

Преданная Вам Стефания Василевская, которая искренне рассчитывает на Ваше благоразумие.

И, когда Стефанию позвал отец, она как с раскаленной сковороды спрыгнула с не разобранной постели, на которой так и пролежала всю ночь одетой.

– Стефания! – прокричал её отец за дверью; голос его звучал словно чужой, такое в нем слышалось напряжение. – Вставай, одевайся и ступай в мой кабинет! Пан Гарчинский имеет к тебе неотложную беседу!

От страха у Стефании свело живот: она мигом поняла, что беседа эта – отнюдь не предложение брака, которого она требовала от пана Войцеха. Ей показалось, что она слышит чей-то смех – что это её собственный смех! Но нет: это всего лишь ветер завывал за окном и дребезжал оконными стеклами, будто изображая глумливое старческое хихиканье.

– Да, папенька, сейчас я выйду! – крикнула она через дверь. – Только умоюсь, причешусь и оденусь. Мне нужно десять минут времени!

Так что отец её, отвернувшись от двери сказал (пану Войцеху) кому-то:

– Через десять минут она придет!

И Стефания, у которой в животе будто совершил кувырок огромный ёж, услышала звуки удаляющихся шагов. Не размышляя – иначе она, быть может, и передумала бы, – девушка выхватила из-под своей перины не надписанный конверт, в который она спрятала похищенное у сестры письмо из Варшавы.

– Надо вернуть его, положить обратно! – произнесла Стефания почти в полный голос.

Но как было теперь это сделать? Её сестра никогда не запирала дверь своей спальни – что правда, то правда. Но секретер-то свой она всегда держала на замке. Тот случай – когда разразилась безобразная сцена по поводу неуместных визитов почтальона – был, пожалуй, единственным исключением. И всё же письмо нужно было возвратить Ганне. Иначе – никак.

Стефания разулась, взяла обе туфли в левую руку, а подмышкой зажала конверт с роковым письмом. И на цыпочках вышла в коридор, тихонечко прикрыв дверь своей комнаты. В коридоре горели лампы, заправленные рапсовым маслом – отец всегда зажигал их, вставая. И по стенам коридора двинулись вместе со Стефанией несколько её теневых двойников – как учуявшие добычу волки.

Спальня старшей сестры находилась через две двери от её собственной: их разделяли небольшая гостиная и комната для рукоделия. Стефания прокралась по коридору, ощущая, как пол холодит ей стопы через чулки – и как холод этот будто пробирается внутрь всего её естества. «Он меня убьет», – думала она, имея в виду, конечно, пана Гарчинского. И такая уверенность была в этой её мысли, что Стефания уже видела себя убитой – в гробу, в платье невесты, которое при жизни ей так и не удалось надеть.

Но и это не было самой ужасной карой, какую мог обрушить на их семейство пан Гарчинский. Он мог вышвырнуть их – выгнать на улицу. И никакие письма в Санкт-Петербург, никакие разбирательства в отношении мятежника уже не изменили бы того факта, что они – все трое – стали бы просить подаяния возле какой-нибудь греческой церкви в Минске. Отец всегда говорил – почти что с осуждением: «Православные подают нищим куда больше, чем это принято у нас, католиков». Так что стоять на паперти они будут именно возле православного храма. А если подавать будут всё-таки плохо – им с Ганной придется торговать собой. Отец, возможно, сперва будет против. Будет грозить, что наложит на себя руки, если они на это пойдут – как он грозил, что застрелится, когда узнал о романе Ганны с хозяином. Но потом смирится. Он всегда смирялся. А вот она, Стефания, была не такой. И смиряться не собиралась.

Она приоткрыла дверь в Ганнину спальню: там было темно. Её старшая сестрица всегда было соней, вставала позже всех. Прежде Стефанию это раздражало, а теперь – составляло единственное спасение. Выходило, что и сонная лень её сестры имела глубокий смысл и важное предназначенье. Всё так же – крадучись – Стефания вошла в сестрину спальню, оставив дверь в коридор приоткрытой, чтобы внутрь попадал свет из коридора. И стала озираться по сторонам.

На сестрин секретер она даже не глядела. Попытайся она его вскрыть, и Ганна, которая спала сейчас, укрывшись с головой пуховым одеялом, наверняка проснулась бы. А тогда – смерть, паперть или публичный дом: вот что ждало Стефанию. Она искала – подходящее место. И обнаружила его быстрее, чем рассчитывала.