На луче света

— Где все эти ночи находилась твоя тетя Кэтрин?

— Чаще всего она оставалась наверху. У нее было больное сердце. Но иногда мне казалось, что я вижу ее сидящей на лестнице. И раз или два я ее слышал.

— Что она говорила?

— Ничего. Она просто издавала странные звуки. Как будто она задыхалась.

— И это продолжалось до тех пор, пока твой отец не вернулся из больницы домой?

— Да. Еще они убили собаку.

— Какую собаку?

— Не знаю. Дворнягу, кажется. Они закололи ее ножом.

— Зачем?

— Сказали, если я расскажу, то со мной произойдет то же самое. Дядя Дэйв меня придушит, а тетя Кэтрин проткнет ножом.

— Ты когда-нибудь рассказывал кому-то?

— Никогда.

— Ладно, Роб. Давай немного передохнем.

С явным облегчением, он громко вздохнул.

— Спасибо, что рассказываешь мне все это. Ты в порядке?

— Не знаю. Кажется. — он снова начал гладить кота.

Я дал ему минуту на отдых. После этого я должен был отправить его назад в палату, но знал, что прот, несмотря ни на что, может покинуть нас в любой момент.

— Роб, сейчас я хотел бы ввести тебя в гипноз. Ты не против?

Его плечи тяжело опустились.

— Я думал, мы закончили на сегодня.

— Почти.

Он посмотрел налево, потом направо, словно пытаясь найти выход.

— Хорошо. Если ты думаешь, что это поможет…

Как и прежде, он не вошел в транс сразу, как это всегда делал прот, а погружался в него осторожнее, все время борясь. Убедившись, что он «заснул», я заставил его вернуться в прошлое, на этот раз прямо к его пятому дню рождения. Он описал торт, вспомнил, как задувал все свечи. Но он не хотел рассказывать мне о загаданном желании, потому что (как он торжественно мне сообщил) оно не сбудется. Это было некоторое время спустя после того, как его отец был ранен в скотобойне и попал в больницу, а маленькому Робину (его детское имя) предстояло на несколько недель переехать к своему дяде Дэйву и тете Кэтрин. Такая перспектива его не огорчала. Казалось, ему нравились старшие братья и сестры матери, которые подарили ему на день рождения котенка. Его сестер отвезли другой сестре в Биллингс.

— Ладно, Робин, ты находишься в доме своих тети и дяди, и сейчас тебе пора в постель. Где ты собираешься спать?

— Тетя Кэтрин разложила для меня диван. Мне нравится. Запах странный, но он мягкий и теплый.

— Хорошо. Сейчас ты пойдешь спать?

— Да.

— Где котенок?

— Дядя Дэйв отнес его на кухню.

— Ясно. Что происходит теперь?

— Я просто лежу, слушаю сверчков. Мяукает котенок. Ой, здесь кто-то есть. Это дядя Дэйв. Он пытается залезть ко мне в кровать. Толкает меня.

— Он собирается спать с тобой?

— Похоже, что так. Но здесь и так слишком тесно. Он толкает меня на спинку дивана. Обхватывает меня своими руками. Он трогает меня! «Нет, дядя Дэйв! Не делай этого!» Он засунул свою руку в мою пижаму. Щупает мою штуку. «Дядя, Дэйв! Пожалуйста, не надо. Я расскажу!»

— Что он на это ответил?

Пятилетний Роберт заплакал:

— Он сказал, что если я это сделаю, он убьет моего котенка.

— Все в порядке, Робин. Он уже закончил. Вернулся наверх. Передохни немного.

Он продолжал рыдать, пока не перешел к тихому хныканью.

— Ладно, Робин, теперь прошла одна неделя, и ты ложишься на диван. Что ты чувствуешь?

— Я очень боюсь. Он спускается вниз. Я знаю, он спускается. Я не могу спать. Я так напуган.

— Где твой котенок?

— О, он убил его. Убил. Я думаю, он и меня собирается убить, — его трясло. — «Пожалуйста, дядя Дэйв, пожалуйста. Господи помилуй, не делай этого сегодня!»

— Он ложится на диван?

— Нет. Он стягивает с меня одеяло. Я держу его, но он слишком силен. Теперь он снимает свою пижаму. Не хочу этого видеть. Я иду спать, — он крепко закрыл глаза.

— Робин? Ты спишь? Робин?

Его глаза снова открылись. Но выражение страха исчезло, заменив его ненавистью. Сильной, жгучей ненавистью. Все его мускулы напряглись. Он ничего не сказал.

— Роб?

— Нет, — ответил он сквозь зубы.

— Кто ты?

Он зашаркал ногами.

— Гарри.

Я был ошеломлен. Не потому, что появилось еще одно альтер эго, а потому, что сразу понял, каким дураком я был, не подумав, что могли быть и другие, о ком я до сих пор не знал, возможно, наблюдающие и слушающие все случившееся.

— Гарри, пожалуйста, скажи мне, что происходит.

Ноги перестали шаркать.

— Он стоит на коленях возле дивана. Тыкает своей штуковиной мне в лицо. Он хочет, чтобы я взял ее в рот.

— Ты делаешь это?

— Я должен, иначе он убьет Робина. Но я тоже его убью. Если он хоть что-то сделает Робину, я убью его. Я ненавижу его! Я его терпеть не могу! Я ненавижу его поганую штуковину. Я откушу ее, если он причинит Робину вред. А потом я убью его. Убью! Убью! И ее тоже, эту жирную свинью.

Он выглядел так, как будто представлял себе каждое слово.

— Хорошо, Гарри. Теперь все закончилось. Дядя Дэйв и тетя Кэтрин поднялись наверх. Вы остались одни. Ты и Робин.

Гарри сидел в кресле и яростно отплевывался, враждебно глядя вслед медленно поднимающейся вверх по лестнице паре.

— Гарри? Слушай внимательно. Сейчас ты уснешь, — я подождал, пока он успокоится и закроет глаза. Спустя минуту я прошептал: — Все хорошо, Робин. Уже утро. Робин, просыпайся.

— А?

— Это ты, Робин?

— Да.

— Пора вставать.

Угрюмо:

— Я не хочу вставать.

По крайней мере, ужасные подергивания прекратились.

— Понимаю. Все нормально. Просто отдохни там немного. Сейчас мы перенесемся вперед. Ты становишься старше. Тебе шесть, теперь тебе семь, теперь десять. Теперь шестнадцать, двадцать, двадцать пять, тридцать, тридцать пять, тридцать восемь. Роб?

— Да?

— Как твои дела?

— Не ахти.

— Ладно, сейчас я тебя разбужу. Я сосчитаю в обратном порядке от пяти. Когда я дойду до одного, ты полностью проснешься и будешь отлично себя чувствовать. Пять… Четыре… Три… Два… Один, — я щелкнул пальцами: — Привет, Роб, как ты себя чувствуешь?

В ответе я не нуждался. Возможно, он чувствовал себя хорошо, но выглядел больным и измученным.

— Теперь я могу вернуться в свою палату?

— Конечно. И Роб?

— Да?

Я встал, положил свою руку ему на плечо, и проводил его до двери. Он все еще держал кота.

— Я думаю, худшее уже позади. Все будет хорошо.

— Ты правда так думаешь?

— Да, правда. Думаю, в течение одной или двух бесед мы во всем разберемся. После этого ты сможешь выздороветь.

— Звучит слишком чудесно, чтобы быть правдой.

— Это правда. И когда тебе станет лучше, будет абсолютно естественно, что прот исчезнет. Ты перестанешь в нем нуждаться.

— Надеюсь, что нет. Не думаю, что он надолго здесь задержится, не зависимо от происходящего.

— У тебя есть какая-то идея…

— Ты снова напираешь, тренер. Он не знает, да и я тоже.

— Прот! Роб просто возвращался во второе отделение.

Он пожал плечами и направился к двери.

— Прежде, чем ты уйдешь, скажи мне: есть ли на КА-ПЭКСе растлители малолетних?

— Нет, как нет и растлителей взрослых.

Во вторник утром приехал один из самых выдающихся в мире психиатров, чтобы провести день в МПИ, встречаясь с преподавателями и сотрудниками, а также представить семинар на тему современных исследований в своей области. Я никогда не встречал этого человека прежде, хотя и прочитал большинство его книг, в числе которых невероятно популярная «Светлая сторона психического расстройства», слушал его доклады на национальных и международных конференциях, и теперь с нетерпением ждал этой редкой возможности.

Он вошел в больницу, одетый в цилиндр и фрак, его фирменный костюм. Ему уже за восемьдесят, но выглядит он на двадцать лет моложе. Он держит себя в форме, пробегая семь миль каждое утро перед завтраком, отжимаясь пятьдесят раз после обеда и плавая по часу каждый вечер перед ужином. А в перерывах горстями глотает витамины и минералы. Он спрашивал каждого встречного, где находится бассейн. К сожалению, в Манхэттенском Психиатрическом Институте такого сооружения нет.

После этого я его не видел, отчасти потому, что пропустил утреннюю кофейную конференцию (наш гость пил грейпфрутовый сок), чтобы навестить Рассела, который находился в лазарете, по-видимому, страдая от истощения. Казалось, он чувствовал себя нормально, за исключением того, что он все еще проповедовал о надвигающемся конце света.

Я сказал Чаку понаблюдать за состоянием Рассела, но он был удивлен, узнав, что тот болен.

— Не волнуйтесь, — заверил он меня. — Он вне опасности.

Он боялся, что его отправят в Колумбийскую Пресвитерианскую больницу[47] для дальнейшего обследования и тестирования.

— Делай то, что считаешь нужным, — сказал я. — Я не хочу потерять его.

Прежде, чем покинуть клинику, я заглянул к Расселу, чтобы весело помахать ему на прощание и застал его рыдающим. Я вошел и спросил его, в чем дело. Он ответил:

— Когда я попаду на небеса, надеюсь, у них будут там гамбургеры субботними вечерами…

Мне кажется, что я впервые слышал от него что-то, что не было цитатой из Библии.

Моя очередь поговорить с великим клиницистом[48], чьи книги занимают особое место на полках моего кабинета, подошла в два часа. Он заскочил в мой кабинет с бодростью ребенка (возможно, благодаря отжиманиям), проглотил несколько витаминов и тотчас, сидя в своем кресле, уснул. На мгновение мне показалось, что он умер, но при тщательном изучении я увидел, что его грудь движется под галстуком. Не желая мешать ему, я выскользнул, позволив ему немного вздремнуть. Лишь позже я узнал, что он зашел в кабинет к каждому. Вероятно, он берег свои силы для назначенного на четыре часа семинара.

Когда я вернулся, чтобы разбудить его и проводить в кабинет Бимиша, он закончил предложение, которое начал говорить, перед тем как задремать и выпрыгнул из кресла, словно двадцатилетний. Мне было трудно поспевать за ним, пока он летел вниз по коридору.

Имея час свободного времени до семинара, я решил потратить его на прогулку по саду, где я наткнулся на Лу, тяжело пыхтящего неподалеку. Я не видел его пару недель и пришел в ужас от количества набранного им веса. Его брюки для беременных растянулись до предела. Ярко-желтая кофта расстегнулась и упала на вздувшийся живот, подобно лепесткам гигантского подсолнуха. Создавалось впечатление, что он буквально кормит собственные иллюзии.

Он сдул с глаз несколько волосинок.

— Если бы я знал, что все так будет, я бы никогда не стал матерью, — простонал он.

Казалось, он что-то перебирает — нить паутины, как я полагал.

Я заметил Дастина, медленно семенящего вдоль дальней стены. Обычно в конце дня он был наиболее возбужден. Я услышал, как Лу сказал:

— Почему бы вам сегодня не дать Дастину перерыв и не подержать его родителей подальше от него?

— Они хорошие люди, Лу. Они просто навещают его.

— Они сводят его с ума!

Сразу после этого Милтон покачнулся на своем потрепанном одноколесном велосипеде, жонглируя несколькими изюминками, и пробормотал себе под нос:

— И я сказал маэстро: «Нет, спасибо! Я хочу услышать всего рамиде[49] или не слышать его вообще!»

С другой стороны ко мне подошла Вирджиния Голфарб и напомнила о предстоящем семинаре нашего уважаемого гостя. Я проводил ее до амфитеатра.