Исторические силуэты

Не способствовали росту популярности октябристской партии и резкие антиреволюционные выступления ее лидера, и в частности его поддержка в 1906 г. введения военно-полевых судов. На этой почве произошел раскол среди «отцов-основателей» «Союза 17 Октября»: между А. И. Гучковым, с одной стороны, Д. Н. Шиповым и графом П. А. Гейденом — с другой.

Неприятие октябризма и его лидера выразилось в поражении на выборах в I и II Думы, куда А. И. Гучков избран не был. Лишь в 1907 г., после изменения избирательного закона в результате «третьеиюньского переворота», он попадает в Таврический дворец по первой курии Москвы. К этому времени Александр Иванович был уже убежденным приверженцем столыпинской программы обновления России путем реформирования сверху общественно-политических институтов и хозяйственных структур. Он ясно видел, что «для создания социального мира надо поднять материальное благосостояние народных масс»{240}.

Между премьером и А. И. Гучковым существовали уже и довольно близкие отношения. Познакомились они лично в день открытия I Государственной думы 27 апреля 1906 г. в доме А. А. Столыпина, петербургского журналиста и брата новоиспеченного министра внутренних дел (П. А. Столыпин занял пост главы этого министерства 26 апреля). Между двумя политиками сразу же возникла «дружеская приязнь». Они часто встречались в неофициальной обстановке, обсуждали текущие политические вопросы, вырабатывали совместную тактику, обменивались письмами. Добрые воспоминания о П. А. Столыпине А. И. Гучков сохранил до конца своих дней.

Летом 1907 г. премьер предложил А. И. Гучкову, избранному к тому времени при его поддержке в Государственный совет, стать членом кабинета в качестве министра торговли и промышленности (первое предложение подобного рода было сделано еще в конце 1905 г. тогдашним главой правительства С. Ю. Витте). Однако столыпинским министром А. И. Гучков не стал, так как поставил условия, которые сочли неприемлемыми в Царском Селе (объявление программы деятельности кабинета и некоторые персональные изменения на министерских постах).

Как глава крупнейшей думской фракции, лидер октябристов всемерно старался организовать поддержку политики, кабинета. Однако довольно быстро осознал, что, с одной стороны, истинного примирения в стране не происходит, а с другой — что глава правительства не является действительным главой исполнительной власти, он всего лишь «отблеск ее». Выступая в 1917 г. перед следственной комиссией Временного правительства, А. И. Гучков довольно подробно обрисовал свое понимание причин поражения П. А. Столыпина и его курса, ознаменовавших и крах собственных надежд на успех реформирования монархии.

«Не может быть сомнения в том, — заявил он, — что правительство, даже в лице Столыпина, хотя оно и расходилось с требованиями радикальных кругов русского общества, все-таки ставило себе задачи, и если бы эти задачи были разрешена в том смысле, как оно себе их ставило, они привели бы к значительным улучшениям в нашем государственном и хозяйственном строе. Но здесь точно так же мы замечаем ту же борьбу закулисных влияний с видимыми носителями власти, и по мере того, как страх перед переворотом отходил в область истории, крепнут и растут эти элементы реакции. Здесь определяются как бы три гнезда реакционных сил: во-первых, камарилья (придворные сферы); во-вторых, группа бюрократов, которые устроились в виде правого крыла в Государственном совете, и, в-третьих, находящиеся уже вне законодательных учреждений и пребывающие в общественных кругах, так называемое объединенное дворянство»{241}.

Перечисленные три «гнезда реакции» стали объектом беспощадной гучковской критики. Хотя подобные выступления он всегда тщательно готовил, они были полны высокого эмоционального накала, выдававшего и семейный темперамент, и искреннюю обеспокоенность за судьбу Российской империи. Понятия «Россия» и «Российская империя» для него были неразрывны. Он неоднократно повторял, что любовь к России всю жизнь была для него религией{242}. Этой вере был предан до конца, ей приносил в жертву и свое спокойствие, силы, и, казалось, существовавшее политическое благополучие. По сути дела не было ни одного ведомства, института или значительного политического события, которые остались вне поля его зрения. Работал он много и напряженно. Неделями не виделся с семьей. «Благо России» занимал о целиком его: ум и сердце, а окружающая действительность постоянно возмущала, навевала самые грустные мысли, которыми он часто делился с женой. Вот, например, его письмо от 4 августа 1906 г.: «Голубушка Маша! Так тяжело на душе, что и сказать нельзя. Петербургские, или вернее Петергофские, впечатления совсем доконали меня. Никакого просвета, никакой надежды в ближайшем будущем. Мы идем навстречу еще более тяжелым потрясениям. И что еще вносит некоторое примирительное чувство, так это сознание, что невинных нет, что все жертвы готовящейся катастрофы несут в себе свою вину, что совершается великий акт исторической справедливости. Действительно, жаль отдельных лиц, до боли жаль, и не жаль всю совокупность этих лиц, целые классы, весь строй…»{243}.

После майского съезда в 1905 г. земских и городских деятелей Николай II пригласил А. И. Гучкова к себе для беседы, длившейся несколько часов. Сам факт подобной аудиенции свидетельствовал о том, что у царя вызвала симпатию общественная позиция московского гласного. Недавно вернувшийся с полей сражений А. И. Гучков рассказал о положении дел на фронте и о характере настроений в обществе, призвал государя согласиться на созыв народных представителей. Интересно, что в ноябре 1905 г. на встрече с Н. И. Гучковым, избранным московским городским головой, царь заметил: «Ваш брат был у нас и хотя он нам говорил про конституцию, но он нам очень понравился»{244}. Однако уже при первой встрече, на которой присутствовала и императрица, Александра Ивановича «тяжело поразило» спокойствие собеседника. «Цусима, поражение, совсем кажется, мало надежды на успех, много погибло моряков, — все это слушал с интересом, но это его не захватывало. Внутренней трагедии не было»{245}. Лидер октябристов со временем осознал, что Романовы ведут страну к революционному взрыву, исход которого предсказать невозможно. Но это было позже. Пока же он восклицал с думской трибуны: «Наш первый долг — говорить правду Верховному вождю»{246}.

В откровенности Александру Ивановичу отказать было нельзя, и он довольно быстро нажил себе влиятельнейших врагов в «сферах». В ноябре 1908 г. он бросил вызов правящей камарилье, и его имя загремело по всей России: произнес неслыханную в Таврическом дворце речь, посвященную ближайшим царским родственникам — великим князьям. Непосредственным поводом к выступлению послужило обсуждение сметы военного министерства. Еще свежи были в памяти боль и стыд за проигранную войну. Анализируя неудачи, А. И. Гучков видел одну из главных причин этих неудач в плохой организации армии, где на ключевых постах часто находились люди, деятельность которых контролировать было нельзя. Назвав поименно ряд ближайших родственников царя, он заявил: «Если мы считаем и даже обязаны обратиться к народу, к стране и требовать от них тяжелых жертв на дело этой обороны, то мы вправе обратиться к тем немногим безответственным лицам, от которых мы должны потребовать только всего — отказа от некоторых земных благ и некоторых радостей тщеславия, которые связаны с теми постами, которые они занимают. Этой жертвы мы вправе от них ждать»{247}.

Правящие круги испытали потрясение. И через несколько лет двоюродный брат Николая II запишет в дневнике, что «выступление Гучкова памятно всем»{248}. Действительно, кто бы мог подумать, что такой воспитанный, благородный и преданный тропу человек (Николай II счел необходимым поздравить его с избранием в III Думу), способен нанести подобный удар. В то время царь находился в Ревеле на встрече с английским королем Эдуардом VII, где присутствовал и П. А. Столыпин, сказавший затем А. И. Гучкову: «Что вы наделали! Государь возмущен вашей речью», хотя и добавил от себя: «По существу я с вами совершенно согласен»{249}. С этого времени симпатии к Александру Ивановичу в Царском Селе начинают исчезать. Сначала в нем видят лишь недоброжелателя, а затем — заклятого врага трона и династии. Этому, конечно же, способствовала прямота и, так сказать, конкретная адресность его критики.

Особое озлобление царя и царицы вызвало публичное обличение им распутинской шайки. Одним из первых А. И. Гучков возвысил свой голос против «нашего друга», как называла Г. Е. Распутина в своих письмах императрица. В январе 1912 г., выступая при обсуждении сметы Синода, А. И. Гучков говорил: «Какими путями достиг этот человек этих центральных позиций, захватив такое влияние, пред которым склоняются высшие носители государственной и церковной власти… Григорий Распутин не одинок; разве за его спиной не стоит целая банда, пестрая и неожиданная компания, взявшая на откуп и его личность и его чары?» Завершая свой беспощадный анализ, А. И. Гучков справедливо замен., что «никакая революционная и антицерковная пропаганда в течение ряда лет не могла бы сделать того, что достигается событиями последних дней»{250}.

Ненависть к А. И. Гучкову в среде камарильи нарастала. За ним устанавливается полицейское наблюдение, его письма перлюстрируются. Премьер В. Н. Коковцов описал в своих мемуарах, как царь воспринял результаты думских выборов осенью 1912 г.: «По Петербургу, правда, прошли одни кадеты, но их успех не огорчил государя потому, что он сопровождался провалом Гучкова, чему государь искренне радовался»{251}. Победа в столице либеральной партии ничего не стоила в глазах царя рядом с поражением ненавистного ему деятеля.

Что касается императрицы, то ее антипатия носила просто патологический характер. Личная переписка «венценосных супругов» полна проявлений подобных чувств. Приведем некоторые выдержки. «Следовало отделаться от Гучкова, но только как, — вот в чем вопрос… нельзя ли выудить что-нибудь, на основании чего его можно было засадить»; «Ах, если б только можно было повесить Гучкова!»; «Гучков работает против нашей династии»; «скотина Гучков», «умная скотина», «паук»; «Гучкову — место на высоком дереве» и т. д. Даже после отречения Николая, когда Александра Федоровна стала уже бывшей императрицей и «гражданкой Романовой», в письме мужу возмущалась, что отречение принимал А. И. Гучков, в чем она увидела акт ужасного унижения{252}.

Отношение к А. И. Гучкову правившей клики сформулировал «придвор-историограф» генерал Д. Н. Дубенской, записавший в своем дневнике: «Деятельность его давно была направлена против государя, и он определенно являлся всегда упорным и злобным врагом императора… Гучков много лет всюду, где мог, интриговал и сеял недоверие к царю»{253}.

Революционером и антимоиархистом А. И. Гучков, конечно, не был. Его отношение к Николаю II претерпело значительную эволюцию, которая монархических убеждений не поколебала. Вначале были симпатии, обусловливавшие надежды улучшить и усовершенствовать систему, побудить царя принимать правильные решения. Много усилий в этом направлении прилагал он и на посту руководителя октябристской фракции и главы комиссии по обороне, а затем — председателя Государственной думы (март 1910 — апрель 1911 г.). В своей первой речи после избрания на столь заметный государственный пост А. И. Гучков заявил: «Нужно помнить, что одним из самых драгоценных приобретений нового строя является та независимость слова и та свобода критики, которые связаны с этой, находящейся передо мной трибуной»{254}. Действительно, выражать мнение своим либеральным оппонентам самодержавие разрешало, но к реальной власти не допускало.