Декабристы в Забайкалье

В кругу друзей и знакомых

Отмечали день рождения Дмитрия Дмитриевича Старцева. Просторная зала его дома была наполнена гостями. Тут были селенгинские и иные купцы, офицеры, местное духовенство, мещане из Верхнеудинска и Кяхты. Сюда же, по обыкновению, был приглашен и Михаил Александрович Бестужев — последний из оставшихся декабристов. Одетый в черный сюртук, несколько сутуловатый, с расставленными ногами, с трубкой в руках на длинном черешневом чубуке, он сразу же оказался в центре внимания приезжих, да и местных, гостей.

В тот вечер мужчины обсуждали успешные походы Гарибальди на Апеннинском полуострове в борьбе за объединение Италии. Они тесной кучкой группировались вокруг М. А. Бестужева, прислушиваясь к его решающему голосу. Затем перешли к Герцену и издаваемым им журналам «Колокол» и «Полярная звезда», регулярно поступавшим в Забайкалье через Кяхтинский международный торг. Кто из гостей, как не декабрист, пострадавший за дело свержения царизма, мог быть самым компетентным человеком в поднимаемой Герценом теме освобождения крестьян. И наконец, вечер завершился рассказом Михаила Александровича о декабрьском вооруженном восстании на Сенатской площади.

Когда братья Бестужевы прочно обосновались на тихом берегу Селенги, их гостеприимный дом стал желанным местом, где собирались многочисленные селенгинские друзья, куда наезжали соратники по борьбе и каторге, знакомые и незнакомые гости из отдаленных городов, губерний и даже иноземных государств. Служанка декабристов Жигмыт Аиаева вспоминала: «Бестужевы были очень гостеприимны. Гости бывали очень часто. Ни час без гостей, ни днем, ни ночью. Гости живали дня по три-четыре, а то и недели. Обеды, ужины, чаи все время».

Можно представить, каково было братьям, когда, проводив одних гостей, они слышали в степи звенящий колокольчик новой приближающейся тройки почтовых лошадей. И неудивительно в этой связи читать такие строки из воспоминаний Михаила Александровича: «Нам редко случалось проспать целую ночь в постели, чтобы ночью не разбудил нас почтовый колокольчик для приема знакомых и незнакомых». Хотя Бестужевых тяготили бесконечные визиты, тем не менее каждый прибывший, кем бы он ни был, тут же встречал неподдельное радушие со стороны хозяев, а посему «все чувствовали себя как дома».

Особенно часто по разным делам в доме Бестужевых бывал, конечно, простой люд. Д. И. Першин-Караксарский, описавший день рождения своего тестя Д. Д. Старцева 26 октября 1859 года, на праздновании которого присутствовал и М. И. Бестужев, добавляет к сказанному, что «все окружное население чтило и уважало его (Бестужева. — А. Т.). У кого радость — зовут на именины, на крестины, на свадьбу; у кого горе — идут у него искать совета, помощи».

В своей привычной позе, расставя ноги, с трубкою в руках, Михаил Александрович внимательно выслушивал гостя, пришедшего в дом, и неизменно говорил; «Ну?». Это «ну?» означало, что декабрист терпеливо ждал продолжения рассказа. «Ты, матушка, сама виновата: корову продала, не спросясь мужа. Вот теперь и пеняй на самое себя. А крепко он того…?» — «Вся в синяках, кормилец. Нужда была». — «Ну, дело поправимое. Корову я тебе дам на все лето доить. Осенью ты мне ее сдашь обратно. Впрочем… толку-то от нее уже не будет, а придется сеном зиму кормить. Так что бери, матушка, ее безвозмездно».

Жена Бестужева Мария Николаевна пожалела новотельную холмогорку, по по упрекнула за доброе дело; соседские ребятишки без молока не останутся, а у самих еще две дойные коровы остались.

Самыми желанными гостями Бестужевых были, конечно, их соратники по борьбе и каторге. Наиболее часто в Нижнюю деревню приезжал из Петровского Завода И. И. Горбачевский. Вскоре по прибытии сестер дом декабристов посетили И. И. Пущин и жена А. П. Юшневского Мария Казимировна. Определенный на поселение в Ялуторовск вместе с некоторыми другими декабристами, Пущин кое-как выпросил у начальства разрешения съездить на Туркинские минеральные воды, официально на лечение, а фактически — с единственной целью повидаться с забайкальскими сотоварищами. А. М. Лушиикова-Всеволодова вспоминала: «К ним гости из Иркутска приезжали — их же секретные Волконские, Трубецкие, Анненковы из деревни Разводной близ Иркутска. Приезжали, веселились, ездили на пашни с чаем и ночевкой… Иркутские гости вместе с селенгинскими декабристами ездили в Троицкосавск (Кяхту. — А. Т.) к градоначальнику Ребиндеру, женатому на дочери Волконских или Трубецких, гостили там, дружили с кяхтинскими купцами». Современница декабристов бабушка Удунца (Жигмыт Анаева?) добавляла; «Приезжали к ним князь Волконский каждое лето из Иркутска». М. А. Бестужев также писал, что помимо иркутских соузников к ним в Нижнюю деревню часто приезжали и их дети с мужьями по дороге в Кяхту и обратно.

Три раза посетил семейство братьев Бестужевых генерал-губернатор Восточной Сибири Н. Н. Муравьев. В первый раз он наведался в Селенгинскую колонию декабристов еще при жизни К. П. Торсона. Во второй приезд II. II. Муравьев привез с собою чиновника особых поручений Доржи Банзарова, ныне известного как первый бурятский ученый. Позднее Д. Банзаров наведался к Н. А. Бестужеву вместе с писателем, членом Главного управления Восточной Сибири И. С. Сельским. Друзья жили у гостеприимного Николая Александровича четыре дня, и художник-декабрист даже успел написать их портреты. По свидетельству И. Сельского, Н. Бестужев и Д. Баизаров провели время «в задушевной беседе, говоря о Петербурге, о шаманстве у монголов и о заселении Прибайкалья бурятами, что тогда сильно занимало Николая Александровича».

В 1843 году усадьбу Бестужевых и Торсона в Селенгинске посетили члены сенаторской комиссии И. И. Толстого В. Д. Философов и И. Д. Булычев. Впоследствии Философов так вспоминал о своем пребывании в гостях у братьев-декабристов; «Они живут на противоположной от города стороне реки, в хорошеньком и чистом домике. Николай Бестужев — умный и любезный человек. Наружность приятная и благодарная, разговор отборный и увлекательный. Он чудесно рисует, механик, химик, астроном <…) у них (т. е. братьев. — А. Т.) замечательная галерея портретов всех декабристов, которые очень похожи».

С 1847 года Селенгинскую колонию «государственных преступников» неоднократно посещал новый управляющий Петровским Заводом — горный инженер и писатель О. А. Дейхман. Под влиянием И. И. Горбачевского и братьев Бестужевых он обратил серьезное внимание на тяжелое положение заводских рабочих. Дейхман любил Николая Александровича за его «высокие личные качества, благородный и стойкий характер и всеобъемлющий ум». Проводя долгие зимние вечера за откровенной беседой, Бестужев и Дейхман много говорили о тяжелом положении рабочих и крестьянства России, о неминуемой гибели царского самодержавия. Уже после смерти Николая Александровича Дейхман за гуманное отношение к политическим ссыльным был отстранен от занимаемой должности и предан суду.

Среди иностранных гостей, с которыми братья Бестужевы имели возможность пообщаться, так сказать, «по душам», были известный английский путешественник и художник Томас Уитмен Аткинсон, польский художник-революционер Л. И. Немировский и другие.

Любопытной фигурой в окружении селенгинских узников был глава ламаистского духовенства Восточной Сибири Чойван-Доржи Еши Жамцуев. По воспоминаниям Жигмыт Анаевой, «хамба был большой, тельный. Для него было сделано особое кресло. Хамбо иногда ночевал». А в очерке «Гусиное озеро» есть интересный отзыв Н. А. Бестужева о главе ламаистского духовенства: «На другой день посетил меня хамба-лама и, отобедав, чем Ног послал, пригласил всех нас к себе на праздник через два дня. Вы видели Хамбу-Ламу и знаете его личность. С тех пор он сделался еще толще и более обрюзг, так что в 42 года он едва ли не толстейший человек во всем мире, что при его росте делает его огромнейшей массой мяса и жира. Со всем тем он довольно поворотлив для своей толщины, очень проворно влезает на свой двухколесный экипаж и слезает с него. Когда он бывает у пас, то мы сажаем его за стол на два стула: один по в состоянии выдерживать такой тяжести».

Столь частые посещения усадьбы Бестужевых всевозможными гостями настораживало внимание селенгинского городничего Кузнецова. Особенно боялся он появления в Нижней деревне высших чиновников, которым поднадзорные декабристы могли пожаловаться на притеснения, чинимые местной властью. После курьезной истории о нелепом запрещении выезжать далее 15 верст от Селенгинска Бестужевы создали такое общественное мнение о городничем, что хоть на глаза не показывайся людям. Лишь один почтмейстер Каковин, такой же пьяница и ограниченная личность, остался в друзьях у Кузнецова.

Пытаясь отомстить декабристам, Кузнецов и Каковин во время очередной попойки решили осуществить план изолирования Бестужевых от внешнего мира. Во все ближайшие к Селенгинску почтовые станции был разослан строгий циркуляр следующего содержания: «Как известно сделалось местному начальству о подозрительных посещениях господ государственных преступников Бестужевых разными лицами всех сословий, что совершенно противно видам правительства, то строжайше предписывается станционным смотрителям и ямщикам не возить к упомянутым г. г. преступникам кого бы ни было».

К счастью, этот очередной нелепый приказ просуществовал недолго. Знакомый декабристам жандармский генерал Вагапуло, заехавший по возвращении из Кяхты к Бестужевым, со смехом рассказывал, как ямщик не хотел слушать его приказаний повернуть лошадей в Нижнюю деревню. Но в этот момент на почтовую станцию прибыл ревизор почтовой части Восточной Сибири Неелов и объяснил этот казус, показав генералу только что снятое со стены постоялого двора письменное предписание его подчиненного.

Генерал и ревизор приехали к братьям Бестужевым и тут же потребовали Кузнецова и Каковина. Местное начальство явилось вдрызг пьяное, едва ворочая языком и с трудом держась на ногах. В доме декабристов произошла неприятная сцена головомойки городничего и почтмейстера приехавшими чиновниками. «Гнев и буря — с одной, подлость и унижение — с другой стороны, доходившие до такой отвратительной сцены, что они оба чуть не на коленях вымаливали у нас прощение, и брат сжалился над ними и упросил начальников помиловать их», — вспоминал М. А. Бестужев.

Генерал-губернатор Восточной Сибири Н. Н. Муравьев, не сочувствовавший верноподданническому усердию Кузнецова, неоднократно пытался убрать этого тупого служаку, но Н. А. Бестужев, вероятно не без мольбы последнего, три раза ходатайствовал за Кузнецова. Однако в благодарность за прощение братья получали от селенгинского городничего новые, хотя и более осторожные пакости. Но Михаил Александрович все же сумел разделаться с ненавистным ему Кузнецовым, несмотря на заступничество брата Николая. Внимая жалобам Бестужева, Н. Н. Муравьев с треском прогнал тупого жандарма с должности селенгинского городничего, назначив на его место давнего, хотя и заочного, друга декабристов — бедного чиновника Н. В. Киренского, у отца которого жил их брат Александр, сосланный в Якутск.