Том 1. Стихотворения 1813-1820

Исповедь бедного стихотворца

Священник.

Кто ты, мой сын?

Стихотворец.

Отец, я бедный однодворец,
Сперва подьячий был, а ныне стихотворец.
Довольно в целый год бумаги исчертил;
Пришел покаяться – я много нагрешил.

Священник.

Поближе; наперед скажи мне откровенно,
Намерен ли себя исправить непременно?

Стихотворец.

Отец, я духом слаб, не смею слово дать.

Священник.

Старался ль ты закон господний соблюдать
И, кроме вышнего, не чтить другого бога?

Стихотворец.

Ах, с этой стороны я грешен очень много;
Мне богом было – я, любви предметом – я,
В я заключалися и братья и друзья,
Лишь я был мой и царь и демон обладатель;
А что всего тошней, лишь я был мой читатель.

Священник.

Вторую заповедь исполнил ли, мой сын?

Стихотворец.

Кумиров у меня бывало не один:
Любил я золото и знатным поклонялся,
Во всякой песенке Глафирами пленялся,
Которых отроду хотя и не видал,
Но тем не менее безбожно обожал.

Священник.

А имя божие?

Стихотворец.

Когда недоставало
Иль рифмы иль стопы, то, признаюсь, бывало,
И имя божие вклею в упрямый стих.

Священник.

А часто ль?

Стихотворец.

Да во всех элегиях моих;
Ты можешь, батюшка, прочесть на каждой строчке
«Увы!» и «се», и «ах», «мой бог!», тире да точки.

Священник.

Нехорошо, мой сын! А чтишь ли ты родных?

Стихотворец.

Немного; да к тому ж не знаю вовсе их,
Зато своих я чад люблю и чту душою.

Священник.

Как время проводил?

Стихотворец.

Я летом и зимою
Пять дней пишу, пишу, печатаю в шестой,
Чтоб с горем пополам насытиться в седьмой.
А в церковь некогда: в передней Глазунова
Я по три жду часа с лакеями Графова.

Священник.

Убийцей не был ли?

Стихотворец.

Ах, этому греху,
Отец, причастен я, покаюсь на духу.
Приятель мой Дамон лежал при смерти болен.
Я навестил его; он очень был доволен;
Желая бедному страдальцу угодить,
Я оду стал ему торжественно твердить.
И что же? Бедный друг! Он со строфы начальной
Поморщился, кряхтел… и умер.

Священник.

Не похвально.
Но вот уж грех прямой: да ты ж прелюбодей!
Твои стихи…

Стихотворец.

Все лгут, а на душе моей,
Ей-богу, я греха такого не имею;
По моде лишний грех взвалил себе на шею.
А правду вымолвить – я сущий Эпиктет,
Воды не замутить, предобренький поэт.

Священник.

Да, лгать нехорошо. Скажи мне, бога ради:
Соблюл ли заповедь хоть эту: не укради?

Стихотворец.

Ах, батюшка, грешен! Я краду иногда!
(К тому приучены все наши господа),
Словцо из Коцебу, стих целый из Вольтера,
И даже у своих; не надобно примера.
Да как же без того, бедняжкам, нам писать?
Как мало своего – придется занимать.

Священник.

Нехорошо, мой сын, на счет чужой лениться.
Советую тебе скорее отучиться
От этого греха. На друга своего
Не доносил ли ты и ложного чего?

Стихотворец.

Лукавый соблазнил. Я малый не богатый –
За деньги написал посланье длинновато,
В котором Мевия усердно утешал –
Он, батюшка, жену недавно потерял.
Я публике донес, что бедный горько тужит,
А он от радости молебны богу служит.

Священник.

Вперед не затевай, мой сын, таких проказ.
Завидовал ли ты?

Стихотворец.

Завидовал не раз,
Греха не утаю, – богатому соседу.
Хоть не ослу его, но жирному обеду
И бронзе, деревням и рыжей четверне,
Которых не иметь мне даже и во сне.
Завидовал купцу, беспечному монаху,
Глупцу, заснувшему без мыслей и без страху,
И, словом, всякому, кто только не поэт.

Священник.

Худого за собой не знаешь больше?

Стихотворец.

Нет,
Во всем покаялся, греха не вспомню боле,
Я вечно трезво жил, постился поневоле,
И ближним выгоду не раз я доставлял:
Частенько одами несчастных усыплял.

Священник.

Послушай же теперь полезного совета:
Будь добрый человек из грешного поэта.

Цель нашей жизни

Любимец божества, природы старший сын,
Вещай, о человек! почто ты в свет родился?
На то ль, чтоб царь земли и света властелин
  К постыдной цели век стремился?
На то ль, чтоб, огнь и меч прияв в строптиву длань,
Он землю обагрял кровавою рекою,
С весельем адским нес народам смерть и брань
  И царства попирал ногою?
На то ль, чтоб в роскоши без пользы дни влачил
И, в неге загрубев, скучая в пресыщенье,
Собою землю он напрасно тяготил,
  В холодном мучась упоенье?
На то ль во глубине сибирских сложных гор
И злато и сребро рождаются покрыты,
Чтоб ими услаждал таинственный свой взор
  Скупец, богатствами несытый?
Восстань, о сын небес! и, правдой озарен,
Порочное свое восчувствуй униженье,
Дерзай на небесах, восторгом окрилен,
  Свое прочесть предназначенье!
Воззри: для мирных стад разостлан в поле дерн,
Орлам разверзнуты небесные равнины,
Воздвиглися скалы для быстроногих серн,
  Для рыб изрылись вод пучины.
Но ты – природа вся тебе приносит дань:
И суша, и моря, и огнь тебе послушны,
Ты отражаешь гром1, ты движешь океан,
  Летаешь в пропасти воздушны1.
Воззри: то солнца луч румянит небеса,
То в легких облаках плывет луна златая.
Рождается в полях весенняя краса,
  Алеет роза молодая;
Таится под травой прохлада ручейка,
И в кистях виноград на холмах золотится,
И, тихо зыблемый дыханьем ветерка,
  По нивам желтый клас струится.
Всё для тебя! Срывай блаженством жизни цвет,
Дарами вышнего спокойно наслаждаясь;
Сей мир не есть юдоль злосчастия и бед,
  Счастливым будь, не заблуждаясь.
Всех благ источника вовек не забывай,
Чти правду и закон, содействуй благу света, –
Тогда без трепета оставишь тленья край
  И в мгле померкнешь для рассвета!

Вишня

Румяной зарею
Покрылся восток,
В селе за рекою
Потух огонек.
Росой окропились
Цветы на полях,
Стада пробудились
На мягких лугах.
Туманы седые
Плывут к облакам,
Пастушки младые
Спешат к пастухам.
С журчаньем стремится
Источник меж гор,
Вдали золотится
Во тьме синий бор.
Пастушка младая
На рынок спешит
И вдаль, припевая,
Прилежно глядит.
Румянец играет
На полных щеках,
Невинность блистает
На робких глазах.
Искусной рукою
Коса убрана,
И ножка собою
Прельщать создана.
Корсетом прикрыта
Вся прелесть грудей,
Под фартуком скрыта
Приманка людей.
Пастушка приходит
В вишенник густой
И много находит
Плодов пред собой.
Хоть вид их прекрасен
Красотку манит,
Но путь к ним опасен
Бедняжку страшит.
Подумав, решилась
Сих вишен поесть,
За ветвь ухватилась
На дерево взлезть.
Уже достигает
Награды своей
И робко ступает
Ногой меж ветвей,
Бери плод рукою –
И вишня твоя,
Но, ах! что с тобою,
Пастушка моя?
Вдали усмотрела, –
Спешит пастушок;
Нога ослабела,
Скользит башмачок.
И ветвь затрещала –
Беда, смерть грозит!
Пастушка упала,
Но, ах, какой вид.
Сучок преломленный
За платье задел;
Пастух удивленный
Всю прелесть узрел.
Среди двух прелестных
Белей снегу ног,
На сгибах чудесных
Пастух то зреть мог,
Что скрыто до время
У всех милых дам,
За что из эдема
Был изгнан Адам.
Пастушку несчастну
С сучка тихо снял
И грудь свою страстну
К красотке прижал.
Вся кровь закипела
В двух пылких сердцах,
Любовь прилетела
На быстрых крылах.
Утеха страданий
Двух юных сердец,
В любви ожиданий
Супругам венец.
Прельщенный красою.
Младой пастушок
Горячей рукою
Коснулся до ног.
И вмиг зарезвился
Амур в их ногах;
Пастух очутился
На полных грудях.
И вишню румяну
В соку раздавил,
И соком багряным
Траву окропил.

Завещание Кюхельбекера

Друзья, простите! Завещаю
Вам всё, чем рад и чем богат;
Обиды, песни – всё прощаю.
А мне пускай долги простят.

На женитьбу генерала Н. М. Сипягина

Убор супружеский пристало
Герою с лаврами носить,
Но, по несчастью, так их мало,
Что нечем даже плешь прикрыть.

На Аракчеева («В столице он – капрал…»)

В столице он – капрал, в Чугуеве – Нерон:
Кинжала Зандова везде достоин он.

«За ужином объелся я…»

За ужином объелся я,
А Яков запер дверь оплошно
Так было мне, мои друзья,
И кюхельбекерно и тошно.

«Мы добрых граждан позабавим…»

Мы добрых граждан позабавим
И у позорного столпа
Кишкой последнего попа
Последнего царя удавим.

Наденьке

С тобой приятно уделить
Часок, два, три уединенью:
Один желаньям посвятить,
А два последних наслажденью.

«Она тогда ко мне придет…»

Она тогда ко мне придет,
Когда весь мир угомонится,
Когда всё доброе ложится
И всё недоброе встает.

Про себя

Великим быть желаю,
Люблю России честь,
Я много обещаю –
Исполню ли? Бог весть!

К портрету Молоствова

Не большой он русский барин.
Дураком он не был ввек,
Он татарин, он татарин,
А не русский человек.

«Всегда так будет, как бывало…»

Всегда так будет, как бывало:
Таков издревле белый свет:
Ученых много – умных мало,
Знакомых тьма – а друга нет!

На К. Дембровского

Когда смотрюсь я в зеркала,
То вижу, кажется, Эзопа,
Но стань Дембровский у стекла,
Так вдруг покажется там…

На Гнедича («С тобою в спор я не вступаю…»)

  С тобою в спор я не вступаю,
Что жесткое в стихах твоих встречаю;
    Я руку наложил,
    Погладил – занозил.