Жаркое лето и зима 1918

Глава 5

Горячее желание Донского командования оградить столицу Дона от тлетворного влияния тыла, побудили его ввести строгие правила для всего жизненного обихода и сурово карать всех нарушителей порядка и спокойствия. Крайняя необходимость таких мер обусловливалась и тем, что общий моральный упадок в значительной степени коснулся и нашего офицерства, особенно младшего, среди которого часто наблюдались признаки явной недисциплинированности и деградации.

Почти ежедневно в тылу происходили разные инциденты и неприятные происшествия. Нередко здесь действующими лицами являлись и офицеры Добровольческой армии, горячие джигиты, приехавшие "с фронта" отдохнуть и покутить. Число последних лавинообразно росло с каждым днем. Отдыхающие пошли косяками. Туда, где не звучали пушки. Туда, где можно сделать деньги и произвести впечатление на девушек. Здесь необходимо указать на одно весьма важное обстоятельство.

Дело в том, что пренебрежение окружения вечного халявщика- генерала А. Деникина к Донской власти, мало-помалу сверху перешло и на рядовое офицерство. Многие офицеры -- добровольцы, в сущности, вульгарные криминалы, находясь на территории Войска, Христа ради, оставались быдлом, вели себя дерзко и вызывающе, умышленно игнорируя существующие распоряжения Донского командования и часто даже бравируя этим. Оснований для тревоги хватало. Денег у них не было, закона для них не было, зато при Атаманском дворе на Донские дотации они веселились вовсю.

Гонор так и пер из наших гостей во все стороны: "Фанфары, пафос, отстоим Русь-Матушку"! Эти псы в лучшем случае развращены. Я в жизни не видел такую свору женоподобных красавчиков и бездельников. Все такие хорошенькие, наглаженные и начищенные, всё блестит и сияет, а сами-то они – сплошное дерьмо. Ни единого настоящего солдата среди них. А я видал более приличных ребят, настоящих солдат, да только они все сидят теперь у церквей на паперти и просят милостыню.

Жалобы на поведение тыловых "героев" обычно направлялись ко мне. В очень редких случаях я придавал им какое-либо особое значение, считая все происходящее нормальным тыловым явлением. Выпороть слабоумного идиота ногайкой по заднице для порядка и пусть катится на фронт. Гораздо было хуже, если что-либо подобное докатывалось до сведения вспыльчивого командующего Донской армией.

Всякая мелочь раздражала генерала Денисова. Он сильно горячился и зачастую перекладывал вину на высшее командование Добровольческой армии. Разубедить его в обратном было крайне трудно, несмотря на то, что обычно все мои проекты по ведению военных операций, организации армии, устройства тыла, а также и другие предложения, генерал Денисов, очень толковый мужик, эффективный менеджер с амбициями, принимал всегда почти без всяких коррективов.

Я никакого особого различия между донскими и добровольческими офицерами не делал и за безобразия карал почти одинаково, как одних, так и других. Но, к сожалению, совершенно иного взгляда держался представитель Добровольческой армии при нашем командовании генерал Эльснер. В отделе снабжения старшие начальники кувыркались от одного движения бровей генерала Эльснера, но в то же время, за постыднейшие, прямо преступные распоряжения и поступки, люди, пригревшиеся около этого болвана-генерала -- не подвергались ровно никакому взысканию ... Всем в отделе распоряжались, в сущности, полдюжины окружавших генерала Эльснера, его приближенных, вкладывавших в его тупую башку все, что им было нужно и приятно.

И вот на этого слабоумного генерала, по словам генерала Деникина ( вот кто назначил этого дегенерата, явно не я), была возложена ответственная миссия: сглаживать трения между Новочеркасском и ставкой Добровольческой армии. Насколько генерал Эльснер, кося кровавым глазом, с точки зрения командования Добровольческой армии оправдывал свое назначение, -- я не знаю, но могу утверждать, что нахождение его в Новочеркасске отнюдь не способствовало улучшению взаимоотношений между Доном и Добровольческой армией. Свою миссию генерал Эльснер, сто раз солдафон, напоминавший генерала не более, чем озорная кошка мотоцикл, выполнял чрезвычайно своеобразно, то есть совсем наоборот.

Порой дело доходило до курьезов. Так например: если я или кто-либо из донских начальников (начальник гарнизона, комендант города) подвергал наказанию офицера Добровольческой армии за явно антидисциплинарный поступок -- он это рассматривал, как личную ему обиду и как умаление авторитета придурочного Добровольческого командования. При этом браться за ум он не собирался. Но это уже не его вина. Его так учили.

С Добровольческой точки зрения наш союз был чем-то типа кооперации правильных пацанов с честными лохами. На многое серьезное генерал Эльснер умышленно закрывал глаза, а одновременно какой-либо несущественной мелочи, придавал несоответствующее значение. Всё, чего он хотел — это вести безопасную и прибыльную войну в тучном Новочеркасске. Не выказал этот слабоумный генерал себя и сторонником поддержания строгих правил дисциплины и воинского обихода, что естественно способствовало взрывному росту печальных тыловых происшествий.

А вместе с тем, я не мог допустить, чтобы бродячие офицеры Добровольческой армии пользовались особого рода привилегией и тогда, как донские офицеры за совершенные бесчинства, подвергались бы суровым взысканиям, первым все сходило бы безнаказанно. Несколько раз я лично обращался к тупорылому генералу Эльснеру, пытаясь урегулировать этот больной вопрос, но все было безуспешно. Ноль мозгов! Тупая обезьяна, пороть его что ли, как животное? Иначе никак не получается.

Сочувствия я никогда не встречал, и все мои начинания обычно разбивались о непонятное тупое упорство генерала Эльснера. Приезжать ко мне в штаб генерал Эльснер всячески избегал, очевидно считая, что посещением меня, он умалит или свое личное достоинство бездомного бродяжки или престиж такой же Добровольческой армии.

Да очень мне нужно с ним встречаться, запах изо рта от него, как из помойки, такую нечисть надо просто спалить за погостом! Он просто ни на что не годный трусливый пердун. Это ж в каком говне мне теперь приходится бултыхаться… В итоге, наладить дружескую с ним работу мне не удалось, а в то же время жалобы на поведение добровольцев в тылу участились. Впрочем, что толку об этом думать? Дел и без того невпроворот.

Крутые меры, принятые нами для прекращения подобных безобразий, вызывали со стороны генерала Эльснера дикий протест и раздражали его воспаленное самолюбие. В Добровольческую ставку сыпались на нас бесконечные жалобы. Нас обвиняли в умышленном притеснении офицеров Добровольческой армии, что абсолютно не отвечало истине.

Вместе с этими жалобами в ставку Добровольческой армии шло большое количество донесений, сообщений и просто доносов от многочисленных добровольческих агентов, осевших в разных учреждениях тыла и особенно в городах Новочеркасске и Ростове. Эти добровольческие соглядатаи, как шпионы, неотступно следили за каждым шагом лиц, занимавших ответственные посты на Дону. Они интересовались даже частной жизнью, не говоря уже о каких-либо наших планах, секретных совещаниях или распоряжениях. Никакую мелочь они не упускали, даже слово, сказанное в обществе, в интимном кругу, среди родных и приятелей.

Не жалея ни бумаги, ни чернил, не стесняясь в выражениях, они слали свои клеветнические информации, производя огромный эффект в Екатеринодаре ( где теперь удобно обосновались эти шалопаи) и выливая ушаты клеветы и помоев на славное Донское казачество, командование и на главу войска -- Атамана.

"Очерки Русской смуты", загрустившего от итогов собственных деяний генерала Деникина, у которого за бойким пером скрывалась коварная душонка мошенника, в части касающейся Дона пестрят многочисленными выписками вроде: донесение, доклад балабола и наушника офицера, сообщение, отчет о разговоре и так далее и тому подобное. Не пощадила агентура Добровольческой армии и героя Галиции генерала Н. И. Иванова, в чем неумно сам признается генерал Деникин. Его обвинили в "тяжком" преступлении -- в сношении с представителями германского командования.

Без опасения можно сказать, что густая сеть добровольческих разведчиков, отчего-то раскинутая исключительно по безопасной Донской территории ( хотя пьяной козе понятно, что резоннее было бы отправить их в тыл к большевикам) и, совершенно ненужная и даже, я утверждаю, вредная, принесла огромное зло в деле поддержания и раздувания вражды между Донским и Добровольческим командованиями. И закрутилось... На нас выливали целые реки помоев... По-советски данное явление затем станет называться: «Клевета на существующий строй».

Нельзя было не возмущаться и не негодовать, сознавая, что нас судят не по героическим поступкам и нашим славным действиям, а по вызывавшим неприятный осадок отзывам тухлой разведки, значительный процент которой составляли трусливые молодые люди, всячески избегающие фронта, часто с подозрительным прошлым и далеко не безупречной репутацией в настоящем. Эти молодые люди жадно и суетливо ловили всякий вздорный и нелепый слух, искажали его по-своему и придавали ему совершенно ненужное и вредное значение. Получалось у них плохо. Истине это не соответствовало ни в какой мере, но мнение было. Осадочек оставался....

И Донская контрразведка, уклоняясь от своего прямого назначения -- следить за большевиками, пыталась вначале составлять целые объемистые доклады о деяниях добровольческих агентов и уделять многие страницы описанию событий, происходящих в ставке Добровольческой армии. Но такая ее не только бесполезная, но и вредная для дела деятельность была сразу в корне пресечена, тем паче, что реальной работы было по горло. Ни одного агента, мы не держали на территории Добровольческой армии еще и потому, что количество таковых в распоряжении Донского командования было крайне ограничено, и они все были используемы исключительно по своему прямому назначению.

Едва ли надо доказывать, что такое положение дел было диким и ненормальным. Представителей при моем штабе было несколько, и не мог я, как начальник штаба, тратить свое драгоценное время на посещение всех этих дутых бездомных идиотов, бродяжек, пригретых Красновым из милосердия, страдающих от безделья. Обычно последние сами приезжали ко мне в штаб, и возникшие вопросы тут же решались по взаимному соглашению.

Кроме того, мы считали слежку за вождями родной нам по крови армии, преследовавшей одну с нами цель, оскорбительной и совершенно излишней. Наш официальный представитель при Добровольческой армии генерал Смагин, был лишь только -- представитель Донской армии. Никаких специальных функций на него возложено не было. Скажу больше: нам было доподлинно известно, что генерал Смагин в известной степени склоняется к "добровольческой ориентации" и отчего-то питает личные симпатии к тупоумному генералу Деникину.

Последнее обстоятельство, в сущности и послужило одной из главных причин назначения этого безобидного пенсионера на данный пост. Мы надеялись, что своим благожелательным отношением к вождям Добровольческой армии, своим тактом и большим житейским опытом, генерал Смагин будет сглаживать все неровности и укреплять дружбу союзных армий. Были приняты во внимание и его преклонный возраст и очень большое старшинство в офицерских чинах, что, по моему мнению, должно было служить ему гарантией от резких выпадов, как странного командующего Добровольческой армией, так и его слабоумного окружения.