Семейные тайны

Глава 7. Общими усилиями

Харлампий Пафнутьев Лизунов, тридцати одного года от роду, православного вероисповедания, мещанин, родившийся в Москве, проживающий в доходном доме купца Яблокова, нумер седьмой по Подкопаевскому переулку, квартира двадцатая, женатый на Аграфене Петровой, урождённой Семёновой, мне не нравился. Очень не нравился. Не то чтобы он обладал какой-то отталкивающей внешностью, обыкновенный типаж московского купеческого приказчика в процветающем деле. Не то чтобы он как-то неуверенно или, наоборот, нагловато держался, так, в меру побаивался. Не то чтобы я ощущал в нём лживость или ещё что, хотя, конечно же, всю правду говорить он явно не стремился, нет. Он не нравился мне просто так, сам по себе. Вот сидел бы он просто, молчал и не шевелился, всё равно бы я испытывал к нему откровенную антипатию. Кстати, тем, что у меня никак не получалось понять причины этой антипатии, он мне не нравился особенно сильно.

Старший губной пристав Елисеев обещание своё исполнил, и сейчас я присутствовал при допросе Лизунова. Вопросы Лизунову Елисеев задавал вроде как и не особо важные, зато спрашивал много и часто, не давая приказчику много времени на обдумывание ответов. Если я правильно понимал, Фёдор Павлович загонял Лизунова в ловушку, чтобы тот либо сказал что-то такое, что противоречило бы его предыдущим ответам, либо проговорился о чём-то, о чём раньше не говорил вообще. Пока что, впрочем, это приставу не очень-то удавалось, что, ясное дело, тоже мне не нравилось. В особенности не нравилось то, что Лизунов никак не признавался в получении от Малецкого им и Бабуровым платы за молчание о его беседах с другими посетителями лавки, да и о самом Бабурове почти ничего не говорил.

Но, как известно, если постоянно и целенаправленно бить в одно и то же место, рано или поздно это приводит к успеху. Вот и Елисеев пробил-таки стену умолчания, которую Лизунов так старательно строил между собой и губным сыском. Видимо, приказчик уже запутался, что он говорил и чего не говорил, потому и брякнул лишнего.

— Нет, ваше благородие, из блядни на Сивцевом Вражке уже потом приходила девка, летом дело было. Петька её и привёл.

— Петька — это Бабуров? — уточнил Елисеев.

— Ну да, — Лизунов, похоже, сам не понял, что он только что ляпнул.

— Значит, ты, Лизунов, с Бабуровым встречался и после того, как он из лавки ушёл, — как бы безразлично отметил пристав.

— Н-ну... это... да, — повинился приказчик.

— Так что ж ты, через семь гробов твою душу, господину старшему губному приставу Шаболдину врал, что Бабурова после того не видал?! — рявкнул Елисеев. — Как ту девку звали?!

— Ал-лия, — кое-как пролепетал Лизунов. — Ж-ж-жангулова...

— А в блядне ты у неё был?

— Ни разу, ваше благородие, я ж человек-то женатый! — почти искренне возмутился приказчик.

— А Бабуров зачем её приводил? — с усмешкой поинтересовался пристав.

— Так сладости покупать у нас, — поведал Лизунов. — У них же гости до сладкого охочие, и, видать, не только по бабской части, — сально ухмыльнувшись, добавил он.

— И часто она покупала?

— Да каждую седмицу ходила, — меланхолично пояснил приказчик. — Только вот третьего дня да в запрошлый и прошлый четверг другая уже была, Гуля. Сказывала, померла Алия. Да мне-то с того что? Что Алия покупала, что Гуля теперь, всё одно ж покупают, а мне с тех покупок копеечка малая тоже идёт.

Что-то слишком уж спокойно Лизунов про Жангулову говорит, знает, мерзавец, что сама она никому и ничего не скажет. Уж не сам ли к тому руку приложил?

Елисеев задал Лизунову ещё несколько вопросов, на мой взгляд, совершенно пустяковых, но и голос повышал, и грозил, и ловил на противоречиях с ранее дававшимися показаниями. Видимо, создавал у Лизунова впечатление, что вопросы про Жангулову и Бабурова тут не главные. Знает человек своё дело, прямо любо-дорого посмотреть!

— Что скажете, Алексей Филиппович? — довольно потирая руки, поинтересовался Елисеев, когда отпустил Лизунова и своего помощника, что вёл запись.

— Что надо проверять всех, кто периодически ходят в блядню Аминовой, — улыбнулся я. Это что же, Фёдор Павлович мне тут испытание устраивает? Ну-ну. — Не просто же так Бабуров Жангулову в лавку приводил, я так понимаю, через блядню эту сообщники Малецкого связь и держат. Или держали.

— Это вы, Алексей Филиппович, правильно понимаете. Ну, я так полагаю, что правильно, — поправил Елисеев сам себя. — А розыск по убийству Жангуловой Борис Григорьевич ведёт?

— Да, — подтвердил я.

— Значит, надо ему список с допросного листа Лизунова передать, — заключил Елисеев. — И что-то я с ним вообще давненько не виделся... А давайте, Алексей Филиппович, все втроём встретимся? Вы, я, Борис Григорьевич. Есть ведь о чём нам поговорить?

А что, мысль совершенно здравая. Да, у каждого из троих интерес свой. Елисееву нужны сообщники Малецкого, Шаболдину надо поймать убийцу Жангуловой и прояснить вопросы относительно доктора Ломского, мне и опять же Шаболдину следует выяснить судьбу Бабурова и найти его останки. И все эти три интереса тесно переплетены вместе, да так, что не сразу и поймёшь, где кончается одно и начинается другое. А раз так, то объединение наших усилий всем нам на пользу и пойдёт. Московская городская губная управа, конечно же, будет как-то налаживать взаимодействие Замоскворецкой и Елоховской управ, но мой-то интерес городской управе ни к какому месту не прилепишь. Да и Шаболдин с Елисеевым напрямую быстрее договорятся и сработают, чем через городскую управу. Нет, прав Елисеев, прав целиком и полностью. Мне даже жалко стало, что это не я предложил такую ценную мысль.

...Встреча состоялась через день в трактире Дятлова на углу Ирининской и Ладожской улиц. Мы заняли отдельный кабинет во втором этаже, заказали совсем немного ореховой настойки, холодных и горячих закусок, да кофею со сладостями. Начали с того, что поделились новостями — Елисеев рассказал о допросе Лизунова, я повторил своё предположение относительно связи сообщников Малецкого через блядню Аминовой, но самым для меня интересным оказался рассказ Шаболдина. Времени Борис Григорьевич не терял и накопал много-много интересного.

Розыск по убийству Жангуловой пока что, правда, топтался на месте, тут Шаболдину хвастаться было нечем, что он честно и признал. Не удалось пока даже установить, кому именно Жангулова сообщила об интересе, проявленном губными к её давней встрече с Бабуровым. Зато вокруг доктора Ломского работа у Бориса Григорьевича кипела. Из шести пациентов доктора, пребывавших в настоящее время на каторге или в тюрьме, свидетельства о непереносимости инкантационных воздействий он выписал двоим. Одного уже забрали на обследование в Иосифо-Волоцкий монастырь, второго пока что везли в Москву из Сибири, и прояснение их истинного состояния оставалось лишь вопросом времени. Пока же Шаболдин собрал аж целую коллекцию слухов, ходивших о докторе Ломском как в среде самих врачей, так и среди пациентов самого лекаря и Головинской больницы. Да уж, не зря доктор Штейнгафт морщился, когда я спрашивал его о коллеге...

Врачи, как выяснилось, доктора Ломского не любили. Нет, его профессиональные качества никто из коллег сомнению не подвергал, но вот про качества душевные говорили всякое. И шашни с сёстрами милосердия и пациентками Игнатий Федосеевич якобы вовсю крутил, и опиум несчастным, страдавшим зависимостью от оного, втридорога продавал, и пьянствовал прямо в больнице, и даже, будучи в изрядном подпитии, залечил кого-то из пациентов насмерть. Зато пациенты в докторе Ломском души не чаяли, и отзывались самым благоприятственным образом и о его лекарском искусстве, и о его доброте, отзывчивости и готовности помочь всем и каждому. Их послушать, так Игнатий Федосеевич был прямо-таки подвижником и бессребренником.

Однако же одними только слухами Шаболдин не ограничился. Накопал он и вполне достоверных сведений о докторе Ломском, и вот эти самые сведения представлялись мне куда более интересными.

Во-первых, если Игнатий Федосеевич и лечил кого из благородных сословий, то тех лишь, кто обращался в Головинскую больницу, а таковых имелось не так и много. Среди частных же пациентов Ломского ни одного князя, боярина или дворянина не было, одни лишь купцы да мещане. Во-вторых, супруга доктора, Евдокия Ильинична, урождённая Сенина, оказалась целительницей, преимущественно по женской части. В-третьих, вот среди пациенток Евдокии Ломской боярыни с боярышнями да дворянки составляли подавляющее большинство, хватало и купчих, а мещанок почти что и не имелось. Получалось, что вдвоём супруги Ломские лечат москвичей всех сословий, поэтому когда Шаболдин отметил изрядное богатство семьи доктора, мы с Елисеевым не удивились.

Принесли ореховую и закуски. Мы выпили по рюмочке, закусили и я поспешил поделиться пришедшей мне в голову мыслью:

— А ведь доктора многое о своих пациентах знают... И многое могут узнать. Так что наш добрый доктор вполне может быть и соучастником шайки вымогателей...

— И правда, Алексей Филиппович, очень может такое быть, — подхватил Елисеев. — Откуда-то ведь узнавал Малецкий о делишках купцов, с коих потом деньги вымогал! Надо будет проверить, кто из известных нам жертв Малецкого лечился у Ломского, — Фёдор Павлович сразу принялся переводить вопрос в область розыскных действий.

— А я посмотрю, кто из девок с Аминовской блядни лечился у Ломского или просто в Головинской больнице, — добавил Шаболдин. — Тем более, там ближе в Христофорову больницу идти, и если кто в Головинскую ходит, уже подозрительно.

— Тогда я возьму на себя узнать, поддерживал ли Бабуров связь с Ломским, когда служил у Эйнема и мотался потом неведомо где, — решил и я сделать вклад в розыск сообщников Малецкого.

Мы все втроём посчитали, что за такое надобно выпить, что без промедления и совершили.

— Борис Григорьевич, — на волне такого подъёма пришла пора продвинуть и свой интерес в общем деле, — не узнаете, есть ли среди тех, кто знал Бабурова лично, по школе там или по службе в больнице, изографы?

— Узнаю, если есть, — отозвался Шаболдин. — А зачем вам?

— Не мне одному, — отметил я. — Одно дело, будете вы у тех же девок или ещё у кого просто так про Бабурова выспрашивать, так не все его по фамилии знают. И другое — если портрет покажете.

— Этак и я велю губному изографу Лизунова нарисовать, — Елисеев оценил идею первым.

— Да, Алексей Филиппович, умеете вы удивить! — Шаболдин принялся наливать по третьей. — Прямо как тогда с пулей от литтихского штуцера! Простите великодушно, — осёкся он, сообразив, что мне о гибели Аглаи вспоминать неприятно. [1]

— А что было с той пулей? — захотел узнать Елисеев, не поняв особенностей момента. Ну да, ему-то откуда знать...

— Да вот, Алексей Филиппович подсказал, как убедиться, что пуля выпущена именно из определённого оружия, — пояснил Шаболдин.

— Отстрел пули и сличение следов на ней с имеющейся? — переспросил Елисеев. — Так это вы придумали? — повернулся он ко мне. — Нам эту методу из городской управы лет пять назад спустили, я сам с её помощью Гложевича изобличил, мерзавца, что отца родного из-за наследства застрелил, да пытался выдать это за нападение неведомых разбойников.