Стоп. Снято! Фотограф СССР [озн.фрагмент]

Незадачливого коллегу мне абсолютно не жаль. Одно дело — накосячить. Это случается с каждым. Совсем другое, свалить свою вину на постороннего. Подосинкину точно сегодня бы сняли. Для этого товарища из обкома и пригласили.

— А как у тебя такой снимок вышел?! — перескакивает она.

— Так я давно фотографией занимаюсь, — набиваю себе цену, — тут главное — чувствовать фактуру. Это ведь не просто на кнопки нажимать. Это искусство.

— Даже фото товарища Долгополова в его кабинете, искусство? — няша сверкает глазами.

— Почему нет? — пожимаю плечами. — Во-первых, не обязательно в кабинете. Он может быть в цеху с передовым оборудованием, или на складе рядом с продукцией. А ещё лучше с сотрудниками во время обхода. Во-вторых, главное в фото — передать характер. А сейчас в газете это простая иллюстрация. Чтоб лицо не перепутали. Как в "Их разыскивает милиция".

Няша хохочет, приступая к очередному рогалику.

— А ты его сфотографировать сможешь? — хитро блестит глазами.

"На слабо" меня решила взять? Прихлёбываю кофе, а в душе ликую. Моя выходка приносит свои плоды. Пока ещё весьма смутные, но из мрака неизвестности я уже вылез. И засветился знатно.

— Я-то смогу, только кто меня к нему пустит? — резонно возражаю. — опять же, не на "Смену", его снимать. Тут нормальное оборудование нужно, а оно больших денег стоит.

Подосинкина открывает рот и тут же замолкает.

— Пойдём, — говорит она, — а то без нас уедут.

Как в воду глядит. Когда мы спускаемся на первый этаж, чёрной начальственной Волги на парковке не обнаруживается. Подосинкина паникует. Я обегаю всё здание по кругу. Пусто.

— Молодые люди! — кричит нам от порога вахтёрша. — Вы не из Берёзова?

— Оттуда! — говорю.

Пожилая женщина крайне возмущена и нашим поведением и тем, что ей пришлось покинуть свой пост. Сподвигнуть на такое её могли только события чрезвычайной важности.

Советские вахтёры, это особая каста. Мне порой кажется, что их, вместе с гардеробщицами и уборщицами воспитывают в особом закрытом учебном заведении, где прививают чувство собственной исключительности и презрения к окружающим.

Удивительно, что Союз распался, а этот подпольный ВУЗ, судя по всему, продолжает существовать.

Вахтёрша оглядывает нас с головы до ног, словно оценивает, достойны ли мы полученной информации, и сообщает:

— Ваш руководитель по делам отъехали. Велели передать, чтобы вы здесь были ровно в 13.00.

— Да что за день такой?! — Подосинкина разворачивается ко мне едва ли не со слезами.

— Нормальный день, — отвечаю. — солнечный. Пошли погуляем?

Да, я пофигист. Тем более что всё прошло хорошо, со мной симпатичная девушка, а до "Времени "Ч" ещё больше часа.

— Пошли, — соглашается редакторша.

Я бы охотно сейчас прошвырнулся по магазинам. Купил бы себе кроссовки, если бы хватило денег. Или хотя бы приценился и выяснил, что вообще сейчас есть в свободной продаже. Но из магазинов сейчас даже в областном центре есть только ЦУМ и пара универмагов. И до каждого из них ехать на автобусе не меньше получаса.

Так что мы просто переходим дорогу и оказываемся в парке "Молодёжный". Я с умилением смотрю на жидкий поток машин. Едут Москвичи, "копейки", нередко мелькают двадцать первые Волги с оленем на капоте. Раскатисто звенит трамвай.

В парке я вижу тележку с мороженым и едва не бегом бросаюсь к ней.

— Эскимо есть?

— Вам тут что, Мааасква? — сурово отвечает мне продавщица.

У неё молодое, но уже усталое от жизни лицо. Ярко-синие веки и брови с комочками туши.

Сзади хихикает Подосинкина.

— А что есть?

— Глаза разуйте, — продавщица тычет пальцем вниз.

— Два пломбира.

— Мелочи нет!

Глядя на цену, разгадываю нехитрый маркетинговый ход. Пломбир стоит девятнадцать копеек. Если покупатель отказывается от законной сдачи, то копейка с каждой порции остаётся работнице прилавка. Курочка, как говорится, по зёрнышку.

Отдаю сорок копеек и получаю, наконец, в руки долгожданные вафельные стаканчики. На каждом сверху бумажная нашлёпка. Очевидно, чтобы микробы не насыпались.

Ничто не способно испортить мне сегодня настроение. Идём с няшей по аллее. Парк только недавно построили. Деревца вокруг маленькие, некоторые посадили только в этом году, они подвязаны к деревянным кольям цветными тесёмочками.

Мимо нас важно проходят молодые мамаши с колясками. Детвора играет в классики, расчертив мелками на асфальте квадраты.

Мы едим мороженое. Особой разницы с современностью не замечаю. Да я никогда и не был особым ценителем.

Навстречу попадается компания молодёжи. Пёстрые, лохматые в широченных джинсах клёш. Пялятся на нас и что-то обсуждают. Наверное, в их глазах мы выглядим странно. Эффектная блондинка и типичный ботаник. Возмущённая Подосинкина берёт меня под руку.

После этого все встречные девушки глядят на меня с интересом. Срабатывает инстинкт: "если у этого парня клёвая девчонка, значит, что-то в нём есть".

— Странный ты, — говорит Марина, — хотя нет, необычный.

— Чем же? — удивляюсь.

— Я знаю прекрасно, что ты только в этом году школу заканчиваешь, — объясняет, — а чувствую я себя рядом с тобой так, словно ты старше меня лет на десять. Я так спокойно себя чувствовала только рядом с отцом или старшим братом. А он, между прочим, капитан второго ранга.

Вот ведь женская интуиция! Готовлюсь сказать какую-нибудь забавную глупость, как вдруг нас перебивают.

— Воркуете, голубки?! —голос наглый и пьяный.

На лавочке сидит давешний фотограф. Виталик, так вроде его называла ответственный секретарь. Да он изрядный пошляк, всплывает в голове фраза. Разве можно так нажраться за полчаса?

В руке у Виталика винная бутылка. Он запрокидывает голову, вливая в глотку последние капли, и я вижу этикетку портвейна "три топора".

Он резко бьёт пустой бутылкой о каменный угол скамейки. В руках остаётся "розочка" с отколотыми краями. По запястью Виталика стекает кровь. Он порезался, но этого не замечает.

— Гниды, — он поднимает на нас залитые красным глаза, — из-за вас меня из редакции уволили. Вы мне, суки, жизнь сломали.