Кто-то внутри

Глава 1

Чертов дождь шел уже четвертые сутки, и если бы рекруты постоянно не вычерпывали воду из окопа, нам бы уже пришлось плавать. А так мы всего лишь бродили по колено в грязи.

Дед говорил, грязь и война — это постоянные спутники. Ты маршируешь по грязи, ты бежишь в атаку по грязи, ты валяешься в грязи, прячась от пуль и осколков, ты дерешься в грязи, и в грязи ты умираешь.

Сам дед на войне не умер, о чем, как мне кажется, на старости лет очень сожалел.

Папенька, впрочем, тоже героически помереть не сподобился. Всем хорош род Одоевских, только одна есть незадача: не получается у князей головы свои на поле брани сложить. У деда не получилось, у папеньки не получилось, прадед так и вовсе от лихорадки где-то в заокеанских колониях скончался, где его и похоронили в присутствии одного только консула, если аборигенов, копавших могилу, в расчет не принимать, так что теперь лишь на меня вся надежда.

И шансы мои, должен сказать, весьма неплохие. Артиллерия по нашим позициям уже несколько часов работает, а значит, скоро они опять полезут.

На третий год войны на той стороне наконец-то случился снарядный голод, так что они уже не могут себе позволить палить по нашим позициям просто профилактики ради. За каждым длительным обстрелом следует атака. Несколько дней передышки — артподготовка — штурм, это неизменный цикл, по которому мы живем в ожидании масштабного контрнаступления.

Которое еще неизвестно, когда будет.

В любом случае, начнется оно не раньше, чем закончатся дожди и просохнет земля. Потому что сейчас по здешним полям только танк пройти и может, да и то не всякий. Прочая бронетехника намертво в грязи вязнет, а одними танками и пехотой, которая везде пролезет, много не навоюешь.

Даже с нашей поддержкой.

Даже если это отборная государева пехота, имперские соколы, соль земли.

В наступление мне не особенно хотелось, но вероятность, что удастся его избежать, была мизерная. Я здесь уже полгода, до ротации — еще полгода, и то не факт, что я попаду в число счастливчиков, а шансы, что генштаб будет тянуть до осени, стремятся к нулю.

Скорее всего, через пару-тройку недель и поползем. Если доживем, конечно.

И если они раньше не поползут.

Я зевнул и посмотрел на часы.

— Скучаете по своей кроватке, граф? Время-то еще детское.

В Петербурге моей беззаботной молодости — то есть, где-то полгода назад — я в такое время, бывало, только просыпался. Завтракал шампанским и ехал в какое-нибудь увеселительное заведение, работающее до самого утра. Рассвет я любил встречать на набережной, и, разумеется, не в одиночестве. И уже после этого, когда основное население столицы просыпалось и собиралось на работу, я отправлялся домой. Чаще всего, тоже не в одиночестве.

А здесь в это время мне уже хотелось спать. Может быть, это все от понимания, что увеселительные заведения, рассветы на набережных и компанию, состоящую не из представителей моего пола, в ближайшее время я смогу увидеть только во сне.

C’est la vie.

После того, как я закончил Императорскую Военную Академию, которой отдал шесть лет своей молодости, я заключил с Империей негласный социальный контракт. Она (и в немалой степени папенька, конечно) позволяла мне делать все, что я хочу, спать до вечера или не спать до утра, тратить семейные деньги любым не противозаконным способом и вести сибаритский образ жизни, взамен требуя от меня только готовности отдать свою жизнь, если вдруг что.

И когда это «если вдруг что» наконец-то произошло, и случилась война, Империя (и в немалой степени папенька, конечно) определили меня на фронт.

— Полноте, граф, — не унимался Андрюша. — Может быть, распишем пульку?

— Третьего нет, — сказал я.

Петр недавно ушел в расположение медсестер. По официальной версии — спросить таблетку от головной боли, по неофициальной, но явно имевшей больше отношения к правде — закрутить амуры с какой-нибудь сестричкой. Словом, если у него получится, то он вернется к утру, а если не получится, то через двадцать минут.

— Мы можем сыграть и вдвоем.

— Это скучно, — откровенно говоря, я не большой любитель преферанса, но братьям по оружию это времяпрепровождение по душе. — К тому же, Петр может обидеться, что мы его не подождали.

— Что ж, подождем.

Генератор приказал долго жить еще до нашего прибытия на позиции, так что блиндаж освещался при помощи древней и изрядно коптящей масляной лампы. Еще здесь было холодно и сыро, поэтому вылезать из-под одеяла мне не хотелось.

Я мог бы сделать так, чтобы тут стало светло, благо, что проводка осталась на месте, а Андрюша мог бы сделать здесь тепло и сухо, но инструкции и устав были против. А если штабс-капитан Абашидзе заметит, что мы нарушали инструкции, и, тем более, устав, то следующие несколько часов станут для нас очень неприятными.

А он заметит, обязательно заметит. Такое сложно не заметить, а он из той породы командиров, что все замечают и спуску никому не дают.

Поднимать температуру окружающей среды путем трения собственного тела о воздух, наматывая штрафные круги вокруг позиции, да еще и под огнем противника, нам с Андрюшей совершенно не хотелось. Конечно, маловероятно, что они сюда попадут, до этого дня еще ни разу не попадали, но чем черт не шутит…

— Чертова весна, — сказал Андрюша. — Знаете, граф, оказавшись здесь, я совершенно неожиданным для себя образом обнаружил, что ненавижу чертову весну с этими постоянными ливнями и липнущей к ботинкам грязью. А ведь раньше это время года я любил больше прочих.

— Летом будет жара и пыль, — сказал я. — Природа, поручик, это такая штука, которой нужно наслаждаться на расстоянии. Лучше всего делать это, сидя в своей городской квартире с центральным отоплением и глядя на природу в окно. При более тесном знакомстве она теряет свое очарование, знаете ли. А что касается ваших чувств к чертовой весне, то они так горячи лишь из-за того, что вы в зимней кампании не участвовали. Поверьте мне, по сравнению с тем, что творилось в окопах тогда, сейчас мы прямо-таки на курорте.

Андрюша из недавнего пополнения. Свежая кровь во всех смыслах. И семья его получила дворянство относительно недавно, и сам он только недавно из академии выпустился.

И сразу сюда.

Не повезло. Но молодой род должен доказать свою верность делом, потому его отпрыски мужеского полу идут служить добровольно и в первых рядах. Выживают, разумеется, не все, но тут, как говорит мой папенька, уж кому какая планида дадена.

Я присоединился к армии осенью, так что зимней кампании хлебнул по полной и искренне надеялся, что до следующей на фронте не задержусь. На то, что к зиме кончится сама война, надежды не осталось, мне кажется, уже ни у кого.

Обе армии завязли в окопном противостоянии, и обе стороны делают вид, что у них не осталось средств для подготовки массированного прорыва.

И обе стороны, разумеется, такой прорыв готовят. Наше командование возлагает большие надежды на летнее наступление. Их командование, я полагаю, тоже. У кого что получится — никому не известно, потому что фортуна, как известно, дама капризная, а на войне — вдвойне.

Простите за нечаянную рифму.

На этом участке фронта мы всего неделю. До этого были на соседнем, а еще через неделю снова поменяем позицию. И кто знает, где мы будем хотя бы через месяц, если останемся в живых.

Нас мало.

Всего три поручика и штабc-капитан, вторая спецрота Семьдесят Первого Гвардейского Императорского полка, силы специального назначения. Нас мало и мы постоянно в движении, потому что наша главная цель — заставить противника поверить в то, что нас много, что мы присутствуем на любом участке фронта. Что нас тьмы и тьмы, что имя нам — легион.

На самом деле этот легион существует, только в каком-то другом месте, о котором генштаб нам не докладывает. Где-то в том самом месте, о котором мы ничего не знаем, из людей, которых здесь нет и чье присутствие здесь мы пытаемся имитировать постоянными боестолкновениями, формируется ударный кулак, мощный таран, который одним ударом сомнет эшелонированную оборону противника и позволит имперской армии выйти на оперативный простор… По крайней мере, штабс-капитан Абашидзе нам именно в таких терминах текущую обстановку описывает.

Снаружи изрядно грохнуло. Так хорошо грохнуло, что на столе звякнула посуда, а с потолка посыпалась земля.

— Почти попали, — безмятежно констатировал Андрюша.

— Когда-нибудь они попадут точно, — сказал я. — Если долго и упорно стрелять в чью-нибудь сторону, рано или поздно ты попадешь. Пусть даже и случайно.

— Но мы этого уже не услышим.

Что ж, это верно. Если ты услышал разрыв, значит, тебя этим прилетом не убило. Но не факт, что не убьет следующим.

Относиться к этому следует философски. Потому что вокруг война, а война — это серьезно. Это вам, как говаривал мой папенька, не с девками в бирюльки играть.

Откинув тяжелый брезентовый полог, в блиндаж втиснулся Петр. Вода с его плаща стекала ручьями.

— Похоже, что на амурном фронте вы потерпели полное фиаско, поручик, — заявил Андрюша.

— Оказалось, что она на дежурстве, — обиженно прошипел Петр.

— Что же вы расписание не уточнили?

— Не уточнил, моя ошибка, — признал Петр. — Да что уж теперь.

— В следующий раз будьте внимательнее.

— Пустое это, — мрачно сказал Петр, пристраивая свой мокрый плащ в углу и усаживаясь за стол. — Нас в любой момент могут отсюда перебросить.

— В любой — не могут, — заметил я. — Только после драки.

— Драка уже в пути, — сказал он. — Поверьте моему опыту, граф, к утру она прибудет.

Опыта у него ровно столько же, сколько и у меня, ну да ладно.

— Как там снаружи?

— Холодно, мокро, шумно.

Он потянулся к стоявшему на столе чайнику, налил себе чаю в жестяную кружку, поднес ее ко рту, отхлебнул и снова обиженно искривил лицо.

— Холодный.

— Так и на улице не май месяц, — сказал Андрюша.

Он подошел к столу, достал из кармана зажигалку, повертел ее в своих длинных тонких пальцах, больше подходящих пианисту, а не поручику сил специального особого назначения, откинул крышку, крутанул колесико и несколько секунд задумчиво смотрел на огонь.

Затем указательным пальцем левой руки он дотронулся до посудины, которую Петр поставил на стол.

От закипевшей в кружке жидкости пошел пар.

Андрюша щелкнул крышкой зажигалки и убрал ее в карман.

— Всегда к вашим услугам, поручик.

— Благодарствую, поручик, — сказал Петр.

Тоже нарушение устава, если разобраться, но такое мелкое, что даже Абашидзе этого не заметит.

Петр отхлебнул из чашки. Меня всегда восхищали способности людей пить напитки с температурой раскаленной лавы. Сам я так не мог, по такой погоде мне понадобилось подождать бы минут пять, чтобы чай немного остыл.

— Хорошо, — довольно констатировал Петр и захрустел галетой.

— Правда? — спросил я.

— Что «правда»? О чем вы, граф?

— Погода отвратительная, — сказал я. — Сырость, слякоть, грязь. Вы нормально не мылись уже месяц, вы спите в одежде на тюфяке практически на земляном полу, вам только что отказали в свидании, по нам работает артиллерия противника, и по вашим собственным словам утром нам предстоит драка, в которой мы, возможно, все умрем. И тем не менее, вы характеризуете все ранее приведенные мной обстоятельства словом «хорошо», и это меня немного удивляет.