Кто-то внутри

Глава 15

Я медленно шагал и угрюмо смотрел под ноги.

Под ногами была мокрая после недавнего дождя брусчатка набережной. Стоял конец августа, было пасмурно, холодный ветер задувал со стороны Финского залива.

Мне было неспокойно. Недавнее воодушевление куда-то исчезло, уступив место тревоге. Я осознавал, что стою на пороге огромных перемен в моей жизни, даже на бытовом уровне, не говоря уже о чем-то более глобальном, и, если вчера мне все было кристально ясно, сегодня меня начали одолевать сомнения.

Завтра я уезжал в Военную Императорскую Академию. Занятия в ней начнутся только с сентября, до них еще целая неделя, но курсантам было велено прибыть в расположение академии заблаговременно, дабы занять свои комнаты и ознакомиться с бытом, порядками и уставами. Так что это была моя последняя прогулка в качестве штатского человека.

Маменька взяла меня под руку, и я не стал вырываться. Кто знает, когда я увижу ее в следующий раз…

— Поменьше драматизма, Жорж, — сказала маменька. Она любила называть меня на французский манер. Она всех любила называть на французский манер, и хотя папенька был против, ему тоже не удалось избежать этой участи. — Завтра твоя жизнь не заканчивается.

— Папенька говорит, что завтра она только начнется, — сказал я.

— Все мужчины рода Одоевских через это прошли.

— Разумеется, — сказал я. — Учеба в императорской академии — это не столько обязанность, сколько честь…

— Можешь не цитировать мне рекламные брошюры, Жорж, — сказала маменька.

— Это не они, — сказал я. — Это дедушка.

— И почему я не удивлена? — маменька всегда считала дедушку излишне прямолинейным солдафоном и была не в восторге от того времени, что мы проводили с ним вместе. Но ограничивать мое общение с ним все-таки не считала возможным.

Старый князь, будущий князь, передача опыта и преемственность поколений…

Мне еще не было даже десяти лет, но я уже владел молниями и принадлежал к древнему княжескому роду, а значит, мой жизненный путь, по крайней мере, на следующий десяток лет, был предопределен.

Империя — это довольно статичный механизм, и каждой детали в нем заранее предназначено свое место, изменить которое в большинстве случаев просто невозможно. Простолюдин не сможет стать дворянином, если, конечно, он не бастард кого-то из благородных. Дворянин не может отказаться служить в армии без последствий для всего своего рода.

У меня к этому было двоякое отношение. С одной стороны, как и все мальчики моего возраста, я хотел не просто служить в армии. Я хотел, чтобы за время моей службы случилась какая-нибудь большая война, потому что проявить доблесть и покрыть себя славой с ног до головы в мирное время практически невозможно.

Но, с другой стороны, мне было страшно что-то менять. Я привык к фамильному особняку в столице, я привык к нашему имению, к окружающим меня гувернерам и гвардейцам личной папиной охраны, я привык к тому, что мне не надо заправлять собственную постель, а если я проголодаюсь, то мне достаточно будет зайти на кухню и кликнуть кого-нибудь из поварих… Папенька говорил, что в академии все будет по-другому. Сон и еда по расписанию, большую часть времени будут занимать учеба и тренировки, а в свободное от занятий время, в эти жалкие полчаса перед сном, нужно будет изучать книги по славной военной истории или мемуары выдающихся аристократов как недавнего, так и довольно далекого прошлого. Просто потому что других книг в местной библиотеке нет.

В общем, я ждал этого дня одновременно с восторгом и ужасом.

— На самом деле, что бы там ни говорили твой дед и отец, твоя настоящая жизнь не начнется завтра, Жорж, — сказала маменька. — И разумеется, что завтра она не закончится. Ты просто вступаешь в новый ее этап. Это значит, что ты уже почти взрослый.

Ну да. Ты приходишь в академию мальчиком, а покидаешь ее не просто мужчиной, но воином, защитником империи и верным слугой императора. Это уже не от дедушки, это из рекламных брошюр.

Но, по крайней мере, маменька не содрогалась от рыданий и не заламывала рук, как, по слухам, в прошлом году это делала княгиня Воронцова, когда в академию поступал ее младший сын. Мы в своем мальчишеском кругу осуждали ее поведение, папенька с дедом тоже бурчали по этому поводу что-то неодобрительное, но маменька сохраняла молчание и воздерживалась от любых комментариев.

Несколькими годами позже я узнал, что их старший сын, Евгений Воронцов, погиб в приграничном конфликте, настолько мелком, что о нем в газетах толком не писали.

— Говорят, что скоро будет большая война, — сказал я.

— Так всегда говорят, — сказала маменька. — Когда я была в твоем возрасте, в обществе ходили точно такие же разговоры, отношения с кайзером были еще более напряженные, чем сейчас, и я всерьез опасалась, что твой отец, с которым мы уже тогда были обручены, может попасть на фронт. Но, как ты видишь, этого не произошло. Так говорили и десять лет назад, когда тебя еще не было на свете, так будут говорить и еще через десять лет, и ничего не изменится.

— Но почему? — спросил я.

— Обществу нужна такая атмосфера, чтобы совету князей было легче оправдывать расходы на армию, — улыбнулась маменька.

— Но зачем им армия, если войны все равно не будет?

— Потому что некоторые большие мальчики до сих пор не наигрались в солдатиков, — сказала маменька. — Ты подрастешь и сам это поймешь, Жорж. Кто-то очень давно, в другие времена, написал правила игры, и все мы до сих пор вынуждены их придерживаться.

— Почему?

— Потому что это проще всего, — вообще, эти слова попахивали государственной изменой, и если бы их произнес кто-то другой, а не княгиня Одоевская, у него могли бы быть неприятности. По крайней мере, к нему бы присмотрелись повнимательнее. Ругать власть — это старая дворянская забава, но в основном ей принято предаваться в закрытых сообществах. — На самом деле, военная академия меняет людей. Мальчишки входят в нее разношерстной толпой, а выходят — массой в одинаковых мундирах и с одинаковым образом мыслей. Чужих мыслей, которые вкладывают им в головы заправляющие учебным процессом старики, выросшие в империи, которой уже нет, и готовящиеся к войне, которой не будет.

Для десятилетнего меня это были настолько крамольные речи, что я принялся озираться по сторонам, но никто не мог нас подслушать. Гвардейцы из личной охраны папеньки шли далеко позади, чтобы не мешать беседе охраняемых персон, а других прохожих здесь практически не было.

— Что вы такое говорите, маменька? Ведь империя существует, и государь-император…

— Иногда я забываю, сколько тебе лет, — сказала она, печально вздохнув. — Конечно же, империя существует, но это уже не та империя, как во времена молодости твоих будущих наставников. Время идет, все меняется, и следующая война, если она все же случится, не будет похожа на войну предыдущую, к которой они попытаются вас подготовить. И это не их вина, потому что они тоже прошли через эту же школу, и просто не могут мыслить по-другому.

— И в чем тогда смысл?

Маменька замедлила шаг и положила затянутую в лайковую перчатку руку на мое плечо.

— Смысл в том, чтобы попытаться пройти через все это и сохранить себя, Жорж, — серьезно сказала она. — И помочь сохранить себя твоим друзьям. Быть может, если вас будет достаточное количество, вы сможете что-то изменить. Но пока этого не произошло, пока ты еще недостаточно взрослый, тебе придется играть по их правилам.

Я никогда не видел маменьку с этой стороны. Она была великосветской дамой, способной поддержать разговор с любым человеком на любую тему, поддержать, понять и утешить, вовремя отпустить какую-нибудь шутку, чтобы снять напряжение. Но это был автоматизм, отработанная за годы привычка, защитная броня.

И похоже, что сейчас, на пороге нашего с ней расставания, эта броня дала трещинку, точнее, она сама позволила этой броне дать трещинку и сквозь нее прорвалось что-то настоящее. Что-то искреннее. Что-то, во что она хотела бы верить.

— Запомни главное, Жорж, — продолжала она. — Один человек может что-то сломать. На самом деле, один человек, достаточно сильный и целеустремленный, может сломать что угодно. Любой самый отлаженный механизм, самую грандиозную постройку. Разрушать легко. Но для того, чтобы что-то построить, человеку нужны соратники.

— И я обрету их в военной академии? — уточнил я.

— Да, может быть. Надеюсь, что да, — сказала она. — В противном случае ты просто проведешь там время в соответствии с давними традициями своего рода.

Связи.

Папенька тоже говорил о чем-то подобном, только другими словами. Дружбу, которая завязалась в академии, он пронес через года, и теперь, когда вчерашние курсанты стали князьями и графами, эта дружба оказалась очень полезной в укреплении позиций нашей семьи и государства в целом.

Эти связи крепче гранита, говорил папенька, и именно они являются фундаментом империи.

Маменька, видимо, хотела сыпануть в этот гранит песка….

Позже я осознал, что мои родители не любили друг друга. Их брак был договорным династическим союзом, где решения принимали не они, а тогдашние главы семейств, и все было решено чуть ли не до их рождения, и гораздо раньше их совершеннолетия, и в результате два сильных старых рода стали еще сильнее. Родители относились друг к другу с уважением, но не более того, и большую часть времени спали в отдельных апартаментах.

Когда мне исполнилось пятнадцать, папенька попытался разыграть со мной ту же карту, но, по счастью, времена все-таки изменились, и мне удалось увернуться от помолвки. Впрочем, к этому моменту наш семейный клан был уже настолько могуществен и влиятелен, что не особо-то и нуждался в укреплении старыми проверенными методами.

Скорее, это была часть политической торговли, связанной с советом князей, и в какой-то момент расклад сил там изменился, и папенька попросту не стал настаивать.

Политические взгляды у моих родителей тоже были разными. Папенька, как и положено настоящему князю, был консерватор, а маменька тяготела к модной либеральной модели. Может быть, потому что в институте благородных девиц будущих княгинь муштровали не так сильно, как в военной академии…

— Мне немного страшно, — признался я. Ни папеньке, ни, тем более, деду, я никогда бы такого не сказал, но чувствовал, что здесь и сейчас меня поймут.

— Мне тоже, Жорж, — сказала маменька, обнимая меня за плечи. — Но это абсолютно нормально на пороге перемен. Будущее всегда немного пугает. Ведь оно может оказаться совсем не таким, какого мы ожидали. Но я верю в тебя, мой храбрый мальчик, и я верю, что ты все преодолеешь и не позволишь всем трудностям…

Я отлично помнил, чем закончился наш с ней разговор, но в этот раз что-то пошло не так.

Вокруг резко потемнело, словно на столицу опустилась ночь. Кто-то испуганно вскрикнул, я услышал топот тяжелых гвардейских сапог у себя за спиной.

Но я не посмотрел назад. Мой взгляд был прикован к небу.

Облака, вечной завесой скрывающие наш город от солнца, вдруг резко почернели, словно в них плеснули чернилами. Это не было похоже на ночь, это выглядело так, будто их поглотила сама тьма.