Стоп. Снято! Фотограф СССР [озн.фрагмент]

Глава 12

Вжжжжжж!!!

Едва успеваю пригнуться, как над моей головой пролетает цветочный горшок! Баммм! Он разлетается вдребезги о лавочку.

— Лида, что случилось? — слышится из глубины дома.

— Всё хорошо, мама! — кричит Лидка.

Я тем временем успеваю отойти на безопасное расстояние. Что за итальянский темперамент! Мамма миа, коза дико! Тритео шемо! Баста!

— Кого ты собрался фотографировать, кобель?! — трагически вопрошает Лиходеева. — Эту стерву Подосинкину? Знаю я про вас всё! И не стыдно ей. Да она в матери тебе годится!

Чтобы соответствовать подсчётам Лиды, Подосинкина должна была родить в пять. Математику Лиходеева точно не сдаст.

Для выразительности, Лида свешивается из окна практически по пояс. Вижу, что бюстгальтера под халатиком нет. Действительно, что за буржуазная привычка, дома нижнее бельё носить. Нежная девичья грудь подпрыгивает в такт её отчаянной жестикуляции.

Нам бы на вступительных в театральный эту сцену разыграть. Точно возьмут на повышенную стипендию.

— Лида, — говорю, — я же о тебе беспокоюсь!

Замерла, глазами хлопает.

— У тебя же экзамены сейчас! Тебе готовиться надо. А фотографии, это дело долгое…А так, конечно, лучше тебя кандидатуры нет.

— А зачем в райкоме фотки понадобились? — Лида выдаёт первую осмысленную фразу за сегодняшний вечер.

— В Москву отправят, — не моргнув вру я, — слышал, по всей стране сейчас самую красивую комсомолку выбирают.

— Зачем?!

— Этого я не знаю, — говорю равнодушно, — моё дело фотографии сделать.

— Хрен с ним, с экзаменом, — решает Лиходеева, — за три дня я умнее не стану. Ну, Алик… Если благодаря тебе, я в столицу поеду…

Её глаза и губы таят обещание. Что может быть лучше, чем хорошо замотивирванная модель?

— Тогда завтра я могу на тебя рассчитывать? — уточняю.

— Да я… да всё, что скажешь!

— Завтра в четыре я за тобой захожу.

— Алик, я тебя не узнаю, — Лидка подпускает в голос хрипотцы, — ты такой строгий...

— Некогда шутки шутить, — говорю, — дело ответственное. И завтра одежду подготовь. Нарядное и повседневное. Халатик этот тоже возьми. Очень он тебе подходит.

Лидка делает вид, что только замечает фривольность своего наряда, и пытается одной рукой застегнуть пуговки, а второй берёт "под козырёк":

— Есть, мой генерал.

— Вольно, рядовой Лиходеева, —командую, — и цветок подбери, а то засохнет.

— Ой, что ж я маме скажу?! —Лидка хватается за голову, — это всё ты, Алик, виноват!

* * *

За фотоплёнкой в Кадышев я добираюсь автостопом. На эту авантюру меня подбивает Женька. Когда я прихожу к нему за советом, он первое время дуется.

Я полностью игнорировал его целых несколько дней. А ведь раньше они с Аликом были неразлучны как Петров и Васечкин, Электроник и Сыроежкин, Шарик и кот Матроскин.

А я его "на бабу променял...". Да, для всех знакомых Лида оказывается универсальным объяснением любого моего неблагонадёжного поведения. Но Женькино любопытство тут же побеждает обиду.

— А зачем тебе плёнка?

— Лидку буду фотографировать?

— Ты опять?!

— По заданию райкома!

— Гонишь! — Женька от волнения вытягивает губы в трубочку, так что у него получается "гониффф".

— Зуб даю.

От Берёзова до Кадышева километров тридцать. Но, как это часто водится в нашей стране, прямых маршрутов не существует. Надо сначала ехать до Белоколодецка шесть часов на электричке, а потом обратно в Кадышев, еще пять на автобусе.

В общей сложности одиннадцать часов в пути. Для бешеной собаки, семь вёрст не крюк.

Всерьёз задумываюсь о том, чтобы одолжить велосипед, или даже пойти пешком, но Женька развеивает мои сомнения.

— В восемь у фабрики, — говорит.

Я против попутчика не возражаю. Вместе веселее.

Единственное, что меня огорчает — это интегралы. Судя по тетрадкам, Алик их щёлкал, как орешки. Прокрастинируя убираю в комнате. Расставляю книжки по цветам, потом по толщине. Потом по первой букве фамилии авторов. Пробую выжать гирю. Нет, это ещё хуже интегралов.

Наконец, нахожу себе нужное, и самое главное, срочное дело. Обхожу дом в поисках места для фотолаборатории. На первое время мне пообещал помощь Митрич, но я не буду нахлебничать вечно. Мне нужно собственное пространство, где я буду проявлять снимки, рассматривать их, кадрировать. Моя личная творческая мастерская.

Сначала забираюсь на чердак. Здесь низко, едва удаётся выпрямиться в полный рост. Из щелей в полу пробиваются острые лучи света. Доски под ногами скрипят. Можно сделать "светомаскировку" прожив что-нибудь по полу. Но мне в целом не нравится помещение. Кажется, что один неудачный шаг, и я окажусь посреди гостиной. Может, зря опасаюсь, но рисковать не хочу.

Гораздо лучше подошёл бы погреб, но у нас его нет. Зато есть летняя кухня. Это просторное помещение, похожее на веранду, но полностью закрытое окнами. Кухня пристроена к дому сзади и имеет отдельный вход.

Хозяйственные соседи в таких целое лето разделывают и перерабатывают дары садов и огородов, а у нас оно пустует и забито всяким хламом. Дверь закрыта на щеколду снаружи. Тяну на себя, и она неожиданно легко открывается.

Щелкаю выключателем, но ничего не происходит. Плафон пустой. Выкручиваю лампочку из своей настольной лампы и повторяю попытку.

Печально, но не безнадёжно. Обнаруживаю несколько стопок старых газет. Пять трёхлитровых банок. Два сломанных стула и мешок со строительной смесью, размокший а потом высохший до состояния камня. Всё покрыто толстым слоем пыли и паутины

Рядом с выключателем на стене вижу розетку. Проводка внешняя, она вьётся по стене, но по мне, даже выглядит стильно. Притаскиваю из комнаты магнитофон и врубаю первую попавшуюся кассету:

"Опять от меня сбежала… последняя э-лек-трич-каааа!"

Самым трудным оказывается вытащить цемент, остальное выношу и складываю горкой во дворе.

Мама целые дни проводит в Доме Культуры. Днём творческие коллективы готовятся к "гастролям" по полям и хозяйствам района, а вечерами она репетирует со своим самодеятельным театром. Только пообедать забегает в перерыве и спать ночью. Я целыми днями предоставлен сам себе.

Спрошу у неё завтра утром насчёт дальнейшей судьбы этого хлама. Газеты попробую сдать на макулатуру. Деревяшки в костёр. Терпеть не могу хлам. Как говорил герой Булгакова, разруха начинается в головах. И захламление жизни её, первый признак.

Беру ведро и тряпку и отдраиваю начисто пол и стены. Что только не сделаешь, лишь бы не садиться за математику. В завершение отмываю ещё и окна. Современных моющих средств у меня нет, так что остаются разводы. Но, по крайней мере, свет они начинают пропускать нормально.

Три стены у летней кухни глухие. Зато четвёртая, обращённая в сад лишь на метр поднимается над землёй, а выше представляет собой сплошное панорамное окно. Я открываю створки и в помещение врывается сладкий запах вечерних цветов.

В Берёзове почти нет комаров. Речка Берёзовка промыла своё русло среди известняковых плит и питается ледяными родниками. Она практически не образует ленивых тёплых заводей, где выводятся личинки кровососов. Даже вечером, когда в саду темнеет, вокруг лампочки крутятся только две большие ночные бабочки.

Чувствую себя здесь, в полностью пустом помещении куда уютнее, чем в крохотной комнате, среди вещей и памяти другого человека.

В результате снимаю с ненавистной провисшей панцирной сетки жёсткий матрас и перетаскиваю его в летнюю кухню. Кладу его прямо на пол, и засыпаю, едва голова касается подушки.

На утренней пробежке тело слегка болит после вчерашнего кросса наперегонки с Копчёным. Но это приятная мышечная боль, которая уходит на первом километре.

Намеренно сбавляю темп и бегу так медленно, как только могу. Моя цель не добиться рекорда, а двигаться без остановки как можно дольше по времени. Сначала надо укрепить дыхание и сердце, а потом скорость и сила придут сами собой. Результат приходит сразу. Организм требует кислорода, и лёгкие начинают раскрываться. Я дышу настолько глубоко и с таким удовольствием, словно до этого грудь стягивало железным обручем.

У поворота на прогонную ко мне присоединяется ещё один бегун. Младший лейтенант Степанов молча пристраивается рядом. На нём синий спортивный костюм с гордо вышитой буквой "Д" — Динамо. На ногах белые кроссовки с красной полосой. На "адидас" непохожи, наверное что-то из соцлагеря.

Мимо дома Подосинкиной мы движемся синхронно и торжественно как колонна трудящихся мимо трибуны Мавзолея на Первомай.

—Физкульт-привет! — няша прерывает свою разминку и машет нам ладошкой.

Улыбаюсь и машу в ответ. Степанов сияет как начищенный медный чайник. Почти сразу после этого он "врубает первую скорость" и уносится вперёд. Я не ведусь на провокацию и сохраняю размеренный темп. Степанову быстро становится скучно, он замедляется и ждёт меня.

Мы добегаем до райкома, делаем вокруг здания круг почёта и возвращаемся той же дорогой. На обратном пути он также молча сворачивает в свой переулок.

* * *

— Ты похавать захватил? — первым делом спрашивает Женька.

— Неа, — беспечно развожу руками я, — в кафе поедим.

— Буржуй, что ли? — изумляется он. — зачем деньги тратить, если своё есть?

Я до сих пор не понимаю ценности советских денег. С одной стороны, в копилке у нас было собрано всего семь рублей сорок пять копеек. Из них рубль шестьдесят я уже потратил в Белоколодецке.

С другой, товарищ Комаров весьма беспечно откупился от меня червонцем. Пока я чувствую себя как турист на отдыхе в чужой стране, который с глупой улыбкой смотрит на ценники, не понимая много это, или мало.

У Женьки бумажный свёрток судя по запаху, с бутербродами. Он несёт его прямо в руках. Я взял с собой брезентовый рюкзак, похожий по конструкции на армейский "сидор". Отсутствие элементарной мужской сумки вымораживает. Не саквояж же мне с собой таскать?

Со стороны фабрики выруливает грузовик. Обычный бортовой ГАЗон с синей крышей. Рядом с водилой уже сидит круглолицая девушка в пёстрой косынке. Женька отчаянно машет рукой.

— Там занято! — останавливаю его.

— Без разницы! — отмахивается он.

Девушка в кабине белозубо хохочет. Водила больше пялится на её коленки, чем на дорогу. Под громкий визг тормозов выдёргиваю кореша из-под самых колёс.

— Жить надоело?! — орёт водитель.

— До Кадышева подбросите?

— Вот бисовьи души! Разгрузиться поможете?

— Лехко!

— Тогда сигайте в кузов!

В кузове стоят два ящика со штампами и бумажными наклейками и ещё с десяток вёдер спелой клубники.

— На Кадышевский рынок везёт, — со знанием дела говорит Женька, — там народу больше и спрос лучше.

— Прям ради этого машину гоняет? — сомневаюсь.

— Не, видать, его на ремзавод по наряду отправили, — приятель хозяйски садится на один из ящиков. — А торгашку взял, чтобы подкалымить.

Машина выезжает из города и скачет на буераках по грунтовке. Чтобы не вылететь из кузова, сажусь рядом с Женькой.

— Так что за задание? — говорит, — Колись!

Понимаю, что деваться некуда. Почти за час в кузове машины увиливать от ответа не получится. Да и секрета особого нет. Сомлевшего фотографа из области Женька сам видел.