Приключения ДД. Стрела Амура

Глава 16

Тошнотворный своеобразный кисловатый запах уже не раздражал, Дима к нему привык. Привык, как и ко всему остальному. Полумрак лабиринта термитника-острова более не выглядел запутанным клубком, а рутинная перекладка личинок, кормление молодых особей опилками, проходили на автопилоте, точнее под телекинез-контролем желтоголового оператора, который следовал по пятам, выдавая указания и заставляя тело юноши выполнять команды. Диме казалось, что его сознание стало рассеиваться. Он сам словно перестал существовать. Разум за ненадобностью начал незаметно погружаться в бездну небытия. Лишь изредка всполохи сознания заставляли его оживать. Происходило это в те редкие моменты, когда Дима пересекался с дианитовым взглядом Милы Наузовой. Эти случайные встречи, будто ненадолго пробуждали сознание, и внутреннее естество юного волхва в исступлении просилось наружу, прочь из тюрьмы, прочь из бездушной марионетки. Дима встречал в лабиринтах и других безропотных потомков ведической крови в таких же, как он балахонах. Термиты оказались весьма смышлёными созданиями, выгодно подобрали рабочую силу. Астральные тела потомков ведунов не нуждающиеся в еде и сне были идеальными рабами. И пусть они двигались как безликие тени, но выполняли бесхитростный труд, не останавливаясь на перерывы и отдых.

Заполнив ячейки кладовой порцией яиц термитов, Дима сделал шаг назад и чуть не столкнулся с Милой, которая несла смолистое вещество, скатанное в шар. Ей предстояло обмазать этим коричнево-зелёным клеем входы в ячейки, чтобы, когда будущие личинки появятся, они имели возможность подкрепиться. Так близко они ещё не пересекались. Сердце Димы болезненно сжалось: Мила страдала, она чахла. Весь её понурый вид говорил об этом, а от уголков рта до подбородка протянулись складки грусти — морщины. Такие морщины бывают только у лиц преклонного возраста, на долю которых выпали многократные тяжкие испытания. Встряска сознания в этот раз прошла с мучительными судорогами — тело бунтовало, но продолжало выполнять команды желтоголового, а Дима тем временем тонул в потоке собственных мыслей: «Немой плен. Что может быть страшнее? Я беспомощен. Я жалок. Выхода нет. Я даже не могу ударить обидчиков! Сопротивляться бессмысленно, они сильнее. Но какова перспектива? Как долго это будет продолжаться? Я становлюсь варёным овощем и однажды забуду, как меня зовут. Я узник… узник…».

Желтоголовый надзиратель подвёл юношу в только что построенное помещение, где предстояло обустраивать очередную кладовую. По лицу парня текли слёзы, он еле сдерживался, чтобы завыть от обуревающего чувства безнадёжности. Дима утёр ладонью лицо и с взмахом провёл по стене перед собой, оставив мокрый след от двух пальцев. Невольно взор опёрся в полученный мокрый символ, он походил на две единицы.

В висках парня яро запульсировало, голову натужно сдавило: «Наставник Михаил сказал бы, что Вселенная подкинула подсказку… Один… Что это может значить?». Он формировал ячейки для яиц и продолжал усиленно думать. И тут из глубин подсознания пришло воспоминание…

Первым георгиевским кавалером Первой мировой войны стал казак Козьма Крючков. Он в составе разъезда из четырёх всадников рубился с двадцатью семью немецкими кавалеристами. В бою четвёрка разделилась. Козьму окружили одиннадцать врагов. Он понимал, что ему не уцелеть, но не сдался, а попытался прихватить с собой на тот свет больше неприятеля. Да так старался, что всех и зарубил. С лошадью повезло, она так же получив многочисленные ранения, не сбросила седока. Товарищи тем временем втроём одолели остальных. С тех пор казаков немцы и австрийцы в плен не брали, обозлились.

Не успел Дроздов проанализировать, что к чему, как его накрыло каскадом воспоминаний…

Спецназовец Александр Прохоренко, участвуя в ликвидации международного терроризма в Сирии, попал в окружение боевиками. Он неделю в одиночку на захваченной террористами территории обнаруживал и, выдавая точные координаты, наводил силы авиации Воздушно-космических сил России на укрепления противника, скопления боевой техники, командных пунктов. Вступив в неравный бой, он вызвал авиаудар на себя.

Нурмагомед Гаджимагомедов, командир колонны десантников, попав в засаду с превосходящим числом противника, отвлекая необандеровцев, дал время своим бойцам организовать круговую оборону. Он подорвал себя и окруживших его врагов последней гранатой. Как и Исмаил Байрамов в одна тысяча девятьсот сорок пятом, который будучи в бою за город Ноймаркт оказался отрезанным от своих и был окружён фашистами, подорвал и себя, и немцев гранатой.

Алексей Лиханов, санинструктор, в ходе боёв за Донбасс под сильным вражеским обстрелом спасал товарищей: выносил из-под огня, оказывал помощь, отправлял в госпиталь. Снаряд разорвался рядом. Очнулся один и с двумя осколочными ранениями. Двенадцать дней он полз к своим, питаясь снегом. И добрался. Стоило ему это ампутации обмороженных пальцев. В некотором роде он повторил подвиг лётчика Алексея Маресьева, который во время Отечественной войны восемнадцать дней полз до своих, ему ампутировали ноги, а он научился летать на протезах и продолжал воевать с фашистами.

Спасая подчинённых, старший лейтенант Максим Песковой накрыл гранату необандеровцев своим телом.

Стрелок-автоматчик Александр Матросов накрыл своим телом дзот, ценой жизни лишив врага возможности вести огонь.

Капитан Алексей Панкратов пока его бойцы отражали нападение диверсионной группы укрофашистов, сбил самолёт СУ-25 и три беспилотника. Противнику пришлось отступить, поставленная задача была выполнена.

Старший сержант Иван Лысенко в одна тысяча девятьсот сорок третьем году в одиночку сражался с пятнадцатью немецкими танками. Вычисляя слабые технические места, стрелял, быстро меняя позиции. В итоге подбил семь, остальные отступили.

Экипаж СУ-24М ЧВК «Вагнер»: командир Александр Антонов и штурман Владимир Никишин, направили горящий самолёт на колонну укронацистов, повторив подвиг экипажа капитана Николая Гастелло: штурмана Анатолия Бурденюка, лётчика Григория Скоробогатого и стрелка-радиста Алексея Калинина, которые в одна тысяча девятьсот сорок первом году направили подбитый самолёт на скопление немецкой техники.

Скулы Димы сжались, движения сделались резче. Разум юного волхва холодел, наполняясь невозмутимостью и внезапной ясностью. Всполохи воспоминаний из уроков истории и современной действительности были восприняты, хоть и с внутренним содроганием, но с бо́льшим прагматизмом. Героические эпизоды заставили его восстать. Он был уже не тот безвольный хлюпик, что несколько минут назад. Дроздов черпал силу из поступков соотечественников. Переосмысление не заставило себя долго ждать: «Я один, я в немом плену, но я не сдамся. Вселенная поставила на весы выбор: что для меня важнее я сам или жизнь других. Она проверяет меня. Самопожертвование. О, да — это единственный путь показать истинное мужество. Да, показать, и прежде всего, самому себе. А если взять и подавить личинки термитов? Уничтожу сколько успею, продам жизнь подороже…. Нет. Я так не могу. Это же, как на ребёнка руку поднять. А что Мила обо мне подумает, бросил, выбрал лёгкий путь? Всех… Всех надо спасти. Так я и сделаю. Я не намерен продавать свою жизнь подороже. Я должен уцелеть. Я обязан уцелеть. Хватит ныть! Пора ставить задачи высокого порядка!». Взгляд юного волхва сканировал обстановку так, словно он видел её впервые: «Здесь нет пирита. Не взорвать. Прыгать не могу, ограничивают. Что ещё? Что тут ещё есть?…».