Солдат никому не пишет

— Итак, вы знаете, что это?

Присутствие живого волшебника, восставшего из тумана прошедших дней, пребывания в сокрытом в горных недрах подземном чертоге и общая атмосфера таинственности, царившая в этом месте, подталкивали только к одному ответу.

— Секира Бурь, — отчеканил Рохард.

Аргус утвердительно кивнул.

— Полностью верно, это не что иное, как достославная реликвия нашей страны и королевского рода Эфферов, оберегать которую я поклялся ценой собственной жизни. Согласно завету моего учителя, я денно и нощно храню Секиру уже несколько столетий, ожидая часа, когда предначертанное наконец-то сбудется. Давным-давно, когда я ещё был учеником Вернелла, пребывавшего в то время на посту придворного чародея, он вызвал меня к себе и, убедившись, что нас не подслушивают, повел сокровенную речь. Вернелл возвестил мне, как доверенному лицу и будущему преемнику, что он ощутил скверные потоки, сгущающиеся над Флодмундом и долженствовашие рано или поздно разразиться великими бедами. Пользуясь своим ясным и великим умом, он расписал мне варианты развития наиболее вероятных событий, среди коих присутствовала и, увы, сбывшаяся трагедия. В случае пресечения венценосного рода или раскола державы под произволом соискателей престола я был обязан изъять Секиру из королевской сокровищницы и скрыться с ней в надёжном убежище в толщи Тьёорхунских гор, построенном некогда самим Вернеллом для собственных нужд. Завет учителя, как видите, я исполнил, пусть и с необходимой проволочкой, вызванной непредвиденными обстоятельствами, но не будем об этом. Итак, в чём заключалась моя дальнейшая миссия? Как всем известно, Секира Бурь была подвергнута особому заклятию, благодаря которому владеть ею мог только законный и полновластный властелин Флодмунда, но, что же делать, если по каким-либо причинам наша земля иссякнет законными самодержцами? Ответ моего учителя, уж не знаю каким мистическим образом, просочился в народную среду и стал известен, как Пророчество Секиры Бурь, согласно коей, тот, кто обнаружит и овладеет этой реликвией, станет новым королём Флодмунда, который вновь водворит мир на многострадальных землях. Простолюдины однако, то ли из невежества, то ли из глупости, вычеркнули из формулы один важный компонент: не всякий сможет обнаружить и овладеть Секирой, а тот и только тот, кто будет предназначен к этому и достоин совершить предначертанное, либо помочь в осуществлении.

Аргус умолк и в отрезанном от мира подземном чертоге воцарилось напряжённое молчание. Все повстанцы обескураженно и потрясённо поглядывали то на друг друга, то на чародея, испытывающего, в отличие от них, полнейшее, ничем не зыблемое спокойствие. Когда, наконец, нервы каждого начали рваться от напряжения, о ком же из них идёт речь, волшебник прервал драматическую паузу.

— Рохард Гейбрин, сын Мелькора, ступай ко мне! — провозгласил Аргус.

Нервно сглотнув ком в горле, Рохард полусознательно огляделся налево и направо, а затем неуверенно сделал три шага в сторону чародея.

— Вы уверенны, что вам нужен именно я?

— Без малейших сомнений, всё складывается так и именно так как предвещал учитель, а раз именно вам принадлежит честь открыть проход, совершив ритуальное преклонение колен, то, согласно предречённому, именно вам и следует испытать судьбу.

— А что будет, если избранным окажусь не я? — дрогнувшим голосом спросил Рохард. — Вдруг всё это глупая ошибка или козни злых духов?

— Если верить наложенному заклятию, то всякий, кто дерзнет взять Секиру не имея на то законных прав умрёт, — беспристрастно ответил старец, но заметив вспыхнувший страх в глазах Рохарда поспешил его успокоить: — Но переживать нечего, — ошибки быть не могло, а козни злых духов отпадают по причине отсутствия их существования. Поэтому дерзай смело и не вкладывай сомнения в сердце своё.

Легко сказать, но трудно сделать. Вполне закономерно, что после озвученного Рохарду стало не по себе, ведь кому хочется умереть просто потому что не срослось? Прикусив левый край губы, медленными, тяжеловесными шагами, словно бы в ботинки налили свинец, он переставлял ноги, подходя всё ближе к Секире. Сердце начинало болезненно биться, а лёгкие, казалось, лишились доступа к воздуха и задыхались от напряжения. Что, если не он? Что, если кудесник ошибся?

Неожиданно, когда Рохард уже вплотную приблизился к постаменту, Аргус троекратно ударил посохом об пол, после чего сплетённые хвосты айгерров дрогнули и медленно разъединились, уйдя каждый в свою сторону. Оживший было камень вновь неподвижно замер и не подавал более никаких признаков движение. На занятого собой Рохарда это происшествие оказало меньшее впечатление, чем можно было ожидать.

Вступив на площадку перед блистающим лезвием Секиры, он пошатнулся от резко нахлынувшей темноты в глаза. Ладно, он сам умрёт, не велика потеря, но что же будет делать его семья после кончины единственной опоры и кормильца? Стоит ли поставить против неё возможность спасти Отчество и водворить мир на напитавшихся кровью землях? Не велика ли ставка? Ответ пришёл в мучимую терзаниями голову Рохарда с чёткостью и ясностью молнии, прорезающей собой тёмные глубины грозовых облаков.

С движением более дерзким и импульсным, чем подобает по этикету для подобных случаев, Гейбрин схватился за рукоять Секиры Бурь и, зажмурив глаза, попытался извлечь её из многовекового хранилища. Ему показалось, что сердце остановилось и всё нутро упало в бесконечное, тягучее, содрагающее душу ничто, смотрящее прямо на Рохарда.

Не в силах вынести обжигающего взгляда бездны, смотрящей одночасно поверх него, окрест него и внутрь его, как бы стараясь погрузить в свои недра саму сущность охотника, причастив его великому ничто, Гейбрин раскрыл глаза и увидел в правой руке великолепное орудие и священный артефакт Флодмунда, лениво поигрывающий под мягким светом искрами своих самоцветов.

Прежде чем повстанцы покинули сокровенную обитель Аргуса, он пообещал вспомоществовать им и отрезать от повстанцев назойливый гон карателей. На вопрос, каким образом, чародей лишь самодовольно улыбнулся.

— Глаза служат лучшими свидетелями, чем уши, — повторил он сентенцию Уальфа, древнего флодмундского философа, и показал гостям выход из своей обители.

При повороте одного из медных светильников, расположенного с края левой стены, чертог оживился звуком методичной работы механизма, вслед за которым не замедлило явиться и наглядное его появление: плита, закрывающая до этого часть стены, начала быстро опускаться вниз, освобождая тёмный проход позади себя.

— Этим путём вы окажитесь в той же пещере, откуда вы сюда попали, — пояснил чародей, когда плита окончательно скрылась из вида.

Прежде чем все попращались и скрылась в сумраке прохода Олфирр успел кинуть вдогонку вопрос.

— А что, есть и другие?

— Быть может, — загадочно ответствовал волшебник, — я стар и многого уже не помню.

Вновь преодолев путь в потьмах, повстанцы очутились перед глухой стеной и подозрительно выглядящим рычажком, тянущимся на себя. Испробовав его услугу, Рохард заставил отступить ложную стену и он вместе со спутниками вступил под тёмные базальтовые своды пещеры, из которой столь недавно и столь, как ему сейчас казалось, давно он ушёл в таинственный проход, роковым образом обрушивший на его голову высочайшую ответственность, какую только и можно представить.

Не успел он толком приспособится к новой обстановке, как со стороны входа в пещеру, а если быть более точным в деле локации, то снаружи, донёсся страшный грохот, будто низвергнулась сотня водопадов или кто-то подпалил в горах мощный пороховой заряд. Изрядно перепуганный, Рохард вместе с друзьями и некоторыми проснувшимися сотоварищами прожогом вынурнул из укрытия и тотчас дрогнул под оглушительным ударом шквала снега и льда. Вынужденные отступить перед неумолимой силой стихии, повстанцы забрались обратно в своё тёплое и безопасное убежище, решив, что спорить с природой бесполезно, — придётся осматриваться завтра утром, когда метель стихнет. Окончив с вопросом, повстанцы сызнова рухнули на свои лежбища и крепко уснули. В расстелившимся по пещере озере дремоты и сна чуждо возвышалось лишь пару островков бодрствования, представленные Рохардом и его друзьями. Снова и снова воскрешая в памяти минувшие события, они вновь и вновь натыкались на настырную мысль: не было ли это всё сном, миражом, маревом, наваждением? Мысль логическая и соответствующая здравому смыслу, но после одного взгляда на Секиру Бурь, проявляющуюся здесь во всей своей чёткости и полноте, так, что мысль о её эфемерности казалась безумием, доводы здравого смысла пристыженно смолкали. Особенно же был подавлен грузом произошедшего Рохард, переживавший неописуемую бурю страстей и помыслов, поедающих друг друга и впивающихся острыми когтями в страждущую душу Рохарда. Ворочась с бока на бок, он тщетно отбивался от нашествия мыслей, подобных рою комаров, шепчущих ему всевозможные варианты развития дальнейших событий, которые несомненно последует за рухнувшей на его плечи огромной ответственностью, все те страшные перипетии, которые могли бы ринуться на его голову и погребсти под собой, лишив его жизни, а семьи единственного защитника и кормильца. Вконец исстрадавшись и измучившись он заснул под самое утро, сражённый усталостью.

Проснувшись от шума, поднятого начавшими пробуждаться сотоварищами, он грузно поднялся, точно побитый палками, и поплёлся в разведку, дабы узнать о причине вчерашнего шума. Плотный плащ метели спал и открыл закрытую доселе панораму, значительно изменившуюся за последний день. Позади входа в пещеру, всего в каких-то жалких ста шагах, горная тропа была сплошь раздавлена, покрыта и закрыта колоссальными снежным массивом с многочисленными вкраплениями горной породы. Путь назад был отрезан. С одной стороны, это наверняка избавляло от гнетущей опасности погони, ведь теперь перехватить повстанцев не представлялось возможным, с другой, вернуться назад теперь также было проблематично, ведь при наступавшей зиме пройти по другим перевалам было весьма рискованным делом, так как при холодной поре эти тропы превращались в сущие могильные холодильники, опасные для всякой живой твари. Что ж, подумал Рохард, наверное, это к лучшему, придётся идти избранным путём до конца.

Из воздушной серой горы одинокими путниками вылетали мелкие снежинки, медленно сниспадающие в трагическом танце. Земля уже была укрыта узорчатой кружевной скатертью, затейливо извивающуюся над сенью вечнозелёных игольчатых дерев, будто нарочно созданных для сурового климата Севера. Но не всё было столь безмятежно в глубинах скральдсонского леса.

Тёплый алый ручей, вязко текущий по промерзлой земле, мрачно растапливал снежные узоры, заменяя их ужасным следом кровавой реки. На одинокой просёлочной дороге, затерянной в чаще глухого леса, виднелась остановившаяся процессия из трёх повозок и более двух дюжин крепких скральдонских коней. Подле скакунов виднелись и их всадники: мужественные и грубоватые дети северных снегов с одинаково суровыми лицами и схожими выражениями лицами, наводящими на нелепую мысль о том, что все одни изготовлялись в одном ремесленном цеху. Облачённые в тёплые меховые мантии, искусно сопряжённые с кольчугой и бронёй, они неспешно возились над ещё горячими трупами, беспорядочными горстями рассеянными как по дороге, так и вокруг неё. Тела располагались в различных позах, разнообразие коих, однако, не мешало их обобщить в одном понятии, — все они были преданы насильственной смерти. Присмотревшись внимательнее к застывшим лицам, мы можем различить как, судя по лицам и обмундированию, товарищей северных мужей, сражённых в самом расцвете молодых сил, так и разнобитный сброд, облачённый в броню различных материалов и типов. С уважением оттаскивая трупы первой группы на самодельный помост из хвороста, привязанный к крайней повозке, воины сосредоточили особое внимание на представителях второй, по большей части, благодаря неожиданному разнообразию их карманов на всевозможные безделушки, подчас достаточно ценные или небезынтересные. Обирание мертвецов подчас сопровождалось грубыми насмешками и выходками, призванными унизить достоинство поверженных противников.