Дорога к «Черным идолам»

Посадка в сумерках

Лисков развел крохотный костер из сухих лучинок — бездымный, горящий, как спирт, ровным синеватым пламенем. Эмик достал из рюкзака бутылку лимонной горькой.

— Отметим успех.

Выпили. Эмик улегся на постели, приготовленной помощником из стланика. Холодные, светлые глаза шефа стали еще жестче, хмель его не брал.

Лисков нервно потирал руки. Ему не терпелось поскорее покинуть эти места и окунуться в беззаботную, сладкую жизнь, которая ожидала его. Он подал шефу котелок с кашей.

— Какая доверчивая двухметровая дубина, — сказал Эмик, усмехнувшись.

— Иван-то? — спросил Лисков и хихикнул почтительно, с застенчивостью добропорядочного слуги. — Да, ловко, ловко ты его…

— Уметь надо, — сказал Эмик. — На крайние меры идут в крайних случаях. Запомни, салага.

— Когда тронемся? — спросил Лисков.

— Я пойду в поселок.

— Зачем? — встрепенулся Веня.

— Надо. Чтобы не возникло никаких подозрений. Расскажу, что встретил шофера. Бензина все равно не достать.

— Я подожду здесь, — сказал Лисков. Ему до смерти не хотелось возвращаться в поселок.

— Пойдешь со мной.

Он тщательно выскреб корочкой котелок и вытер губы.

— Приболел я, — сказал «помощничек».

Эмик спокойно поднялся и одернул кожаную куртку. Потом взял ружье, прислоненное к дереву, дунул в стволы, очищая кусочки коры, и в упор посмотрел на своего дружка.

— Кончай мастырить [4], — тихо сказал он.

Лисков вытянулся. В приглушенном голосе он уловил жесткие нотки. В действие вступал четкий закон преступного мира: сильный съедает слабого.

— Я ничего, — сказал Лисков поспешно и, взвалив на плечи рюкзак с самородком, двинулся вслед за Эмиком, мягко ступавшим по густому мху.

Он смотрел на заряженную двустволку Эмика, на мощные плечи, двигавшиеся под кожаной броней куртки, и чувствовал глубокий, засевший под кожей страх. Теперь этот страх всегда будет с ним. Его нельзя извлечь, как занозу.

Вдруг поумневший Веня Тихий, уголовник со стажем, подумал о том, что приятель может без всяких колебаний спустить предохранитель с ружья и отправить Лискова в горную речушку, к рыбам. Никто не хватится: ведь он «завален в шахте».

Как бы то ни было, ему оставалось только одно — безоговорочно повиноваться и надеяться на добрую волю своего «благодетеля».

Они поднялись на вершину сопки, откуда была видна темная лента дороги, причудливо вьющаяся по редколесью. Далеко-далеко зеленым пятнышком виднелся грузовик.

Уже смеркалось, пошел снег. В горах бродил какой-то неясный гул — словно бы терлись друг о друга свинцовые тяжелые облака.

Они прислушались. Гул приближался, перешел в треск. Казалось, за облаками кто-то вспарывает дерматин.

Из облака вдруг вывалился самолет, чуть было не наткнулся на сопку, но, подпрыгнув, перелетел через нее. Колеса пронеслись в двух метрах от вершин черных, обгоревших во время прошлогоднего пала лиственниц.

Лисков инстинктивно пригнулся.

— Уходим! — шепнул он Эмику.

— Погоди! — сказал тот, продолжая следить за самолетом.

Нет, не случайно появился здесь этот голубоватооранжевый «Як». В такую погоду рейсовые машины не летают. Значит, у пилота была какая-то особая цель.

«Як» заложил резкий вираж, наклонив крылья, и описал круг над грузовиком.

В маленькой комнатушке, отведенной под кабинет командира эскадрильи Парамонова, сидели двое: сам комэска, плотный, багроволицый, и Сомочкин, самый маленький пилот в легкомоторной эскадрилье, кукольно-голубоглазый и застенчивый.

Укутанный шарфом комэска хрипел и кашлял. Он пришел сюда с воспалением легких, задыхался от жары, но ни за что не хотел оставить кабинет.

— Слетаю, Павел Петрович, а? — просительно сказал Сомочкин. Он теребил в руках новенькую фуражку.

Парамонов не ответил. Снял телефонную трубку.

— Прошу метео. Метео? Как там погода на трассе Чурым — Уйкут? Улучшение есть?

Он выслушал и нахмурился.

— Холодный фронт с северо-востока, скорость около сорока…

Оба пилота взглянули на карту. Холодный фронт, неся с собой облака и мглу, приближался неуклонно и равномерно, со скоростью поезда. В окне было видно летное поле. Голубенькие, с оранжевыми полосами «Яки» казались игрушками на фоне окружавших аэродром сопок.

Дул хиус — жгучий и вредный ветер. От порывов его «Яки» вздрагивали, готовые вот-вот сорваться с места и унестись, как стайка осенних листьев.

— Я бы сам полетел, — прохрипел Парамонов. — Да вот видишь…

— Я справлюсь, — поспешно сказал Сомочкин. — Я четыреста часов налетал, не считая вводных.

— Знаю, — ответил Парамонов. — Горяч ты, Сева, горяч.

Пилот виновато пожал плечами.

— Я только на поселок взгляну, доехал или нет шофер.

Он вспомнил этого рослого добродушного парня, который подхватил вымпел. Пилот узнал его, кружа на небольшой высоте над машиной. Кажется, шофера звали Иван. Сомочкин часто встречал его на аэродроме, куда тот приезжал за грузами, доставленными тяжелой транспортной авиацией. Каково ему в тайге одному?

Комэска снова взялся за телефон.

— Золототрест? Это с аэродрома, Парамонов. Как радиостанция в Шалом Ключе, молчит? Молчит… Так.

Сотни людей переживали в этот день трагедию, происшедшую в поселке. Но они бессильны были помочь шахтерам. Все зависело от упорства и мастерства водителя, который пробирался сейчас по разбитой и опасной таежной дороге.

Парамонов встал.

— Ладно. Лети. Но помни, Сева, я отвечаю и за тебя.

Сомочкин порывисто вскочил. Его фарфоровое, голубоглазое личико как бы осветилось изнутри.

— Есть лететь!

— И… вот что. Если встретишь холодный фронт, поворачивай. В горах при облачности не полетаешь. Ясно? А я останусь здесь, пока не прилетишь. И еще. Когда доберешься до Шалого Ключа, не забудь про «Черных идолов». Они торчат над сопкой, как зубья. Не сбей…

Аэродром встретил пилота басовым гулом.

«Як» легко поднялся в плотном встречном потоке воздуха. Небо было мглистым, но высоким, и горные хребты хорошо просматривались вдали.

Летное поле осталось позади, «Як» повис над безлюдной, холодной тайгой.

Сомочкин поднимал машину выше и выше. Горы, вырастая постепенно, как бы выталкивали его.

Вот показались первые облака, вестники приближающегося холодного фронта. Они переползли через дальний голубой хребет, как лазутчики через бруствер окопа. Они были белы и сияли невинным, голубоватым блеском. Но Сомочкин знал, что вскоре последует тяжелая и грозная атака.

Так и есть. За белыми клочками пара навстречу самолету ринулись свинцовые, утюгообразные тучи. Они шли шеренгами, атакуя маленький «Як».

— Нет, не отверну, — сказал себе Сомочкин и закусил губу. Он думал о старателях, заваленных в темной и душной шахте. Нет, он не имел права повернуть назад. И Парамонов на его месте поступил бы точно так же.

Самолет ударил в облако, вздрогнул, и стекла залило густым молочным киселем. Где земля, где небо? Пилот посмотрел на крохотный серебристый самолетик, плавающий в кругу авиагоризонта. Все правильно.

Молочная пелена неожиданно оставила самолет, но, прежде чем «Як» поглотила вторая шеренга облаков, Сомочкин отжал штурвал и нырнул в просвет, все ниже прижимаясь к земле, которая несла ему и спасение и гибель.

Теперь он летел над долиной реки и видел землю, но от этого полет не стал менее опасным. Вершины гольцов были уже выше «Яка». Пилот находился как бы в узком коридоре и должен был в точности следовать его извилинам.

Сомочкин вытер пот со лба. Самое главное — перескочить перевал в том месте, где капризная река Чуча резко сворачивает на север. Он вовремя увидел излучину и нацелил машину между двумя горами, в узкий проход.

Сейчас опасность заключалась в потоках воздуха. Ветер, ударяясь о скалы, неожиданно менял направление: он то поднимал самолет, то бил по нему сверху гигантской хлопушкой. Предугадать силу и направление потоков воздуха было невозможно, как невозможно угадать полет пули после рикошета.

Штурвал бился в руках. Сомочкин что есть силы сжал его, удерживая «Як» строго по курсу. Потом резко набрал высоту, чтобы преодолеть перевал. «Як», подпрыгнув, снова вошел в снежный заряд. Предстояло пробить облачность.

Летчик вынырнул из облака в пятидесяти метрах от скалы, которая едва не царапнула его своими когтями.

Поселок был уже близко.

«Сейчас увижу «Черных идолов», — подумал Сомочкин. — Не нравятся мне эти мрачные фигуры. В них есть что-то зловещее, настораживающее. Не сшибить бы их. Они торчат, как поднятые пальцы шестипалых рук. Их двенадцать. Когда-нибудь мы освоим этот край и повесим на идолов лампы, чтобы далеко было видно в тумане. Мы снимем с них шелуху мистики».

Округлая сопочка вдруг встала на пути. Ее вершинка, поросшая обгоревшими деревьями, приближалась с угрожающей быстротой.

Летчик прибавил газу и взял штурвал на себя. «Як», взревев, пронесся над голыми, угольно-черными ветвями. Сомочкину показалось, что на самой вершине сопки, на белом снежном полотне, пронзенном темными стволами, мелькнули две человеческие фигуры. Охотники, что ли? Странно себя ведут: обычно люди, завидев в глухой тайге самолет, машут пилоту, приветствуют его. Такая встреча всегда радостна и для тех, кто на земле, и для летчика. А эти как будто испугались рокота мотора.

Но пилоту некогда было размышлять над поведением охотников. Он увидел на дороге машину. Не поверив глазам, Сомочкин пролетел над ней. По его расчетам, Иван уже должен был приехать в поселок.

Он вошел в крутой вираж, земля косо встала в стекле, левое, остро наклоненное крыло выписало полукруг над вершинами кедров.

Грузовик недвижимо стоял на дороге. Слева у кабины суетился шофер, он размахивал кепкой и что-то кричал: Сомочкин видел разинутый рот.

«Чего он хочет?» — забеспокоился летчик.

Он пролетел над машиной и снова вошел в вираж. Горы окружали плато, и самолет кружил словно бы в чаше.

Мутное чернильное облако на несколько минут накрыло чашу. Пошел снег, он нес с собой холод и сумерки.

«Остается покружить немного и, набрав высоту, лечь на обратный курс, — решил Сомочкин. — С аэродрома позвоню на автобазу. Пусть высылают еще одну машину… Через четверо суток… Нет, шахтеры не выдержат…»

«Як» протарахтел в пятнадцати метрах над машиной. Шофер показывал рукой на грузовик, чертил круги.

«Это тайга делает людей, одинокими, — подумал летчик. — Одинок шофер на дороге, одинок я в небе, одиноки шахтеры, скрытые под землей. Мы никак не можем наладить связь друг с другом».

Снег скрыл от глаз пилота машину. Но тут Сомочкин увидел сквозь кисею свет вспыхнувших фар. «Як» летел на этот свет. Фары мигали: три короткие вспышки, похожие на дружеское подмаргивание, три длинные, как вздохи, снова три короткие.

Иван не сразу услышал самолет. Он сидел, обхватив голову руками, не слыша и не видя, что происходит вокруг. Он как будто стал частью немой, оцепеневшей в преддверии зимы тайги.

Вокруг рос исковерканный морозами и ветрами кедровник. Покрытые снежком остроконечные сопки светились тусклым отраженным светом. Вдали, у дороги, как веха, указывавшая направление на поселок, виднелась темная, обожженная прошлогодним пожаром сопка.