Уроки агенту розыска

14

В селе было как и прежде и вместе с тем Костя уловил что-то необычное. Выехала из прогона подвода. На стоге сена — бывший лавочник Камышов. Уставился немигающими сонными глазами:

— Ну, кем теперь величать изволите?

— В уголовном розыске. Агентом.

Сочно влип кнут в мокрую спину лошади. Затрещали гужи — того и гляди кувырком крутанется Камышов с воза.

— Иэх ты, — орал, да так, что во всех переулках было слышно, — еще один комиссар в село явился.

Костя растерялся. С чего бы это так разошелся Камышов?

Разъяснил Петр Петрович Дубинин. Подозвал к себе, увидев Костю из окна. Сидел волостной милиционер за кухонным столом, на котором пел тихонько самовар. Волосенки жидкие да седые слиплись на лбу, блестели, будто смазанные репейным маслом. Тоже как и Камышов первым делом спросил про службу. Вот он обрадовался, услышав ответ.

— Костюха-то наш, слышь, — крикнул жене, громыхавшей в кухне, — тоже как и я, в милиции служит, в уголовном бюро. Это хорошо, — прибавил он, — все подмога. А то тут у нас каша может завариться. Сейчас сходка будет. Приехали из уезда начальник милиции, да военком, насчет мобилизации лошадей. Воевать-то вон приходится как много. А народ, те скопидомы вроде Камышова, да Побегалова, да старосты Кривова, да Епифана, да Семенова уже с утра как белены объелись: мол, грабеж средь бела дня… Так-то бы ничего, пусть орут, да бандой Озимова стращают. В красноармейцах служил даже, а как папу потрясли, так и взялся ходить по лесам, да по кустам, с дезертирами стакнулся. Будто где-то по слухам неподалеку. Грозит, дескать, Озимов перестрелять всех, кто богачей наших посмеет обидеть. Ну, меня смертью он не испугает, повидал всего на войнах-то. А вот за товарищей из уезда побаиваюсь сильно, попадут как куры во щи. Оружие-то у тебя с собой?

— Не дали еще, — смущенно ответил Костя, — учат стрелять пока. Потом дадут.

— Ну, конечно, не сразу такое дело. Сначала проверят кто ты да что, да годишься ли, а уж потом и наган запишут… Ну, все равно ты на сходке будь.

— Ладно, — ответил, перекладывая из руки в руку мешок с бельем для стирки, ландрином, махоркой, с цинковой банкой из-под пороха, в которой привез соль-бузун. А про себя подумал: «Мне-то что эта сходка, у нас лошади нет».

Мать он встретил во дворе, у крыльца. Размешивала на корытечке корм курицам. Обрадовалась, точно год не видела, а как узнала, что сын теперь агент розыска — испугалась:

— Господи, в ткачи хотел… Или не видишь, что творится кругом. Дезертиров полно в лесах.

— Не бойся, — успокоил, — я обученный всему.

Рассказал матери и о том, как он приехал в город, как встретил Александру Ивановну, как устроился на работу, расхвалил своего учителя Семена Карповича. Да поговорить много не пришлось: мимо двинулся народ на сходку. Положил мешок в сени и тоже с матерью пошли к избе старосты, огромному пятистенку. На каменном фундаменте и высоких ступеньках крыльца, в сенях повиснув на подоконниках — все люди. В избе жара, духота, табачный дым, как синий туман.

Огляделся, надеясь увидеть Марию, но кругом лишь пожилой степенный народ — старики, старухи, женщины помоложе вроде Костиной матери. В красном углу за столом, накрытым нарядной скатертью, несколько человек: начальник милиции в зеленом военном обмундировании, рядом с ним военком, бритый наголо и толстый, под окнами старик Дубинин с суровым лицом, и незнакомый мужчина из волисполкома. Вот он склонился к военкому, сказал что-то и тот поднялся грузно из-за стола, оглядывая собравшихся жителей села. Гомон стал постепенно затихать, оставляя лишь глухой кашель.

— А не выведете завтра лошадей, будем считать вас врагами советской власти. Долгие разговоры только на пользу Деникину.

Деревенские богатеи, сидевшие кучкой возле окна, закрутили головами. Поднялся Камышов, улыбаясь, а руки не находили покоя: то за спину их спрячет, то в карманы сунет.

— Что ж это получается, советские граждане комиссары? У кого ничего нет, тот и царь, и господин нынче. А кто горбом своим нажил хозяйство — тот паразит и враг советской власти. Запустили нам сначала революционный налог — ни много, ни мало — мне надо две тысячи выложить, надо хлеб свезти задарма, а теперь и самую ходячую лошадь со двора — а пахать на себе. А может лучше петлю на шею да к ногам всевышнего каяться в грехах…

— Вот-вот, — так и подскочил Петр Петрович, — пора тебе в грехах каяться. Чужим потому что горбом, а не своим нажил ты хозяйство. Сколько леса ты продал как был в лесниках? У Федора Бекренева надел задарма купил, перепродал в три раза дороже, избу у Никитича перекупил и тоже продал по «божеской» цене, а сезонных рабочих на покосе как надувал, вспомни. Как работников своих шпынял, шую, мне лично, за хорошее зерно ссужал…

— Ах ты, гнида, — заверещал, потрясая над головой кулачищем, Камышов, словно позабыв совсем, что перед ним сейчас не просто односельчанин Дубинин, а волостной милиционер, — у тебя-то добра один колун.

Петр Петрович тоже взбеленился:

— Если я гнида, — сорвал он в крике голос, — то ты вошь толстопузая и таких как ты, я стрелял в прошлом году на Дону вот из этого австрийского карабина.

Согнувшись, потащил из-за стула, короткий, поблескивающий вороненым стволом, карабин. Сходка так и ахнула. Кто-то визгнул, кто-то затолкался к выходу. А Камышов еще больше выкатил желтые совиные глаза и сделал шаг назад, как собираясь бежать в толпу.

Усмирил Дубинина начальник милиции. Он усадил его на свое место и строго погрозил пальцем. После этого поднялся и погрозил уже Камышову:

— Мы вас, гражданин, можем арестовать за оскорбление должностного лица, вообще если будет такая кутерьма, то вызовем конную милицию.

— Во-во, — злорадно буркнул из угла Егор Иванович Побегалов, — с этого бы и начинали. А то сходку зачем-то собрали, речи красивые ведете.

Военком пояснил раздраженно:

— Добром потому что хотим уладить. Как вы, граждане, не поймете, что Красная Армия ждет коней. Чтобы отразить наступление Деникина, нам нужна большая конная сила…

— Добром отбираете, — крикнул сидевший рядом с отцом Митька Побегалов. Крикнул и испугался, опустил голову чуть не к коленям.

Опять сходка ахнула от такой дерзости. Егор Иванович звонко треснул сына по загривку и, обращаясь к начальству из уезда, извиняющим голосом попросил прощения за сына.

— Малахольный он у меня какой-то, так что не обращайте, товарищи власти, на него внимания. А уже дома я с ним покруче еще поговорю, выбью дурь из головы…

И еще раз шлепнул сына по затылку. Уж кого бы Костя отвез в город в розыскное бюро, так это Митьку. Ишь разоделся: в картузе с лакированным козырьком, в атласной голубой рубашке, подпоясанной тонким ремешком с металлическими насечками. Присмирел, будто и нет его здесь в избе.

С руганью забуравился из сеней в избу Епифан Сажин, еще один из сельских богатеев, торговец цикорием — старик уже, высокий и костлявый, с красивым лицом. Был Епифан крепко пьян, видно падал, пока шел на сходку, насобирал на длиннополый темный пиджак птичьего пуху, свежего куриного помета. Шмыгнув мокрым носом, погрозил кулаком и закричал тонким звонким голосом:

— А Деникин на Москву уже наступает. Скоро и сюда придет. Тогда вам, господа революционеры, придется туго. Защучат вас под жабры. Придется тогда наше барахло да хлеб из своей мошны трусить…

Тут уж и начальник милиции не выдержал, нагнулся к Дубинину. И по рядам шорохом листьев его слова:

— Взять и препроводить завтра в уезд… взять и препроводить за распространение слухов…

Епифана вытянули в толпу, оттуда на крыльцо.

Стоявшая впереди соседка Пахомовых на посаде, проговорила, обращаясь почему-то к Косте:

— Похлебает теперь Епифан водицы. А то и вовсе домой не вернется. Теперь больно много с богатеями не разбираются, слышала я.

Кто-то из толпы:

— А Озимов рядом, вот и смелые. Защитников из лесу ждут со дня на день. Можно агитировать…

Навел порядок на сходке староста Игнат Ильич Кривов. Поднялся он со скамьи, постукал в стену костяшками пальцев. Розовый с проплешинами в седых лохмах волос, с бородищей, из которой лишь мясистый нос, да оскал черных обломков зубов:

— Вот так-то лучше. Пусть говорят власти. А ваше дело слушать, да помалкивать, да выполнять советы…

Тишина в избе, ровный спокойный голос военкома успокоили Костю. Ну, сходка и сходка. Разве раньше не ругались мужики. Из-за покосов хотя бы. Чуть до драки не доходило дело. Да все миром кончалось. И здесь все утрясется. Пошумят мужики, да согласятся. Помогать надо же Красной Армии. А вот Мария могла обидеться или возьмет да и уедет куда-нибудь сегодня, а ему завтра утром уже надлежит быть на службе, в цейхгауз больницы собирались с Семеном Карповичем.

— Я отлучусь, — сказал матери и стал пробираться к выходу. Возле дверей как кто дернул за руку, оглянулся. Осуждающе строго смотрел на него Петр Петрович.

«А куда же это ты, Костя? — говорили его глаза. Тут же нашел чем оправдаться: «Сам-то в семнадцать лет не ахти рассиживал на сходках». А увидел в огороде Марию и вовсе позабыл про старика. Полола Мария овощи. Была одета в красный сарафан, на голове белый платочек, перехваченный узелочком на подбородке. Разминала босыми ногами сухую землю. Еще издали, заслышав шаги, распрямила спину, раскинула руки с пучками сорной травы. Не улыбнулась даже, так с пучком травы и подошла к изгороди. Глаза в землю смотрят, губы надуты капризно. Засмеялся Костя, сунул в карман сарафана кулечек с ландрином.

— Гостинец тебе, Мария, из города.

Мария улыбнулась наконец-то и пучки травы полетели по сторонам врассыпную. Пробасила с упреком:

— Попер зачем-то на сходку… Эко…

Мигнул ей ласково:

— Пойдем-ка, погуляем за овинники…

И ни слова больше упреков. Вымыла руки в бочке, вытерла их о подол сарафана, словно подразнив Костю своими пухлыми коленками и скользнула за изгородь. Шла она впереди, размахивая руками по-солдатски, он сзади. Обнять себя не позволила.

— Но-но, — погрозила пальцем, — хоть ты и агент, да все равно не купленная.

Что на сходке он был знала, и что агент — тоже. Догнал, за руку схватил. Рванулась было Мария, да сил не стало больше — опустилась на бревно возле овина.

Прижалась горячим плечом, зазывно глянула в глаза и отшатнулась, спросила, не то с обидой, не то с удивлением:

— Чо эт ты, Костяня, ровно больной или спать захотел?

Все так же, как сквозь стекло, глядя на Марию, сказал:

— А хочешь я тебе юбку в клетку куплю и блузку тоже клетчатую. Станешь тогда как горожанка…

Визгливым смехом отозвалась Мария, а он подумал с досадой: «Зря пришел к ней ты, Костя, раз в голове другая»…