Уроки агенту розыска

Они тут же появились в трактире. Заплатили за чайник Ивану Евграфовичу и, сев в другом углу, заговорили о чем-то, близко сталкиваясь головами. Кажется, даже бранились, потому что к стаканам притрагивались редко, помахивали кулаками, а лица были сердиты и неприветливы.

— Этот вон старик, — сказал Семен Карпович, — до революции знатно жил. Пароконных бочек целый обоз имел.

— Пойдемте, Семен Карпович, — попросил тихо Костя, испытывая какое-то беспокойство и терзаясь угрызениями совести от того, что они сидят, пьют чай, едят даже бутерброды с сыром, в то время как их товарищи кто где сейчас шлепают под дождем. — К этому Тимохе, как вы сказали… Может, и правда кто-то у него прячется, возьмем тогда.

— Погоди, — негромко и раздраженно оборвал его Семен Карпович, — некуда спешить. Есть кто там — нас дождется. Воры — они ведь тоже любят в тепле посидеть. А я вот вчера про себя раздумывал всякие думы…

Смотрел он теперь на улицу, на гостиницу «Царьград», на ее окна, залитые мутными потоками воды, на ее крышу, как горушка, на подъезд с мраморной широкой ступенью. Изредка дверь открывалась, выпуская людей. Прошел военный с саблей на боку и шлеме, побежала девушка в высоких ботах, вышли два мужчины в очках с портфелями — важные. Эту важность даже не нарушил и дождь — шли по улице медленно, разговаривая о чем-то оживленно. И тотчас же вслед за ними на тротуаре появился Ваня Грахов, гнавший в угрозыск задержанную женщину. Была женщина простоволоса, с испитым болезненным лицом, одета в длинное и поношенное пальто, опорки на босу ногу. Шла быстро, клонясь вперед, как разыскивая что-то на дороге. Проплыло за окном лицо Вани — мокрое, недовольное и какое-то даже виноватое. Семен Карпович оглянулся на Костю, выпятил насмешливо губу, как бы говоря этим «видишь кого берут агенты», но речь завел неожиданно о другом.

— Ты вчера домой спать, а я на станции был, — звучал глухой, какой-то сонный голос. — Да посмотрел заодно, как красноармейцы садятся в теплушки. Мальчишки совсем, а лица острые, глаза горят, как у тифозных, молчат все, в ружья вцепились. Такие сто лет будут воевать. Их режь, коли, стреляй, а они будут вставать и снова их режь и коли, да не прикончишь. И тяжко стало у меня отчего-то на душе. Голова как не своя и все в тумане. В затылок всю ночь кровь полоскала, того и гляди прошибет кости и, веришь ли, всплакнул я даже. Всплакнул и тут вот всю свою жизнь стал припоминать. Село, где родился, мать с отцом, как приехал вроде тебя в город и поступил к Бибикову в ученики. Как носился я сломя голову. Вроде пупсика — брось палку, а я принес. Брось в другую сторону — опять принес и получил обглоданную кость со стола. Бывало, толстосумам-господам золото возвращали, а в награду на фунт чесночной колбасы да штоф водки. Как-то нашел кож на тыщу, наверное, сапог одному торговцу, а он мне в подарок поношенные сапоги преподнес. И пришлось еще спасибо говорить ему за них. А кто это они, господа-то? Узнавал по долгу службы. И вижу — фью… Едет по улице в ландо барыня — гляди-ка народ — расфуфырена, важна, надменна. Императрица Екатерина, да и только. А я знал, какая цена ее надменности в этой вот гостинице «Царьград», когда приезжали дельцы, от которых ее фабричонка зависела. Еще глядишь — фунты-нун-ты-карета, усы нафабрены, цилиндр на голове, трость с золотым набалдашником.

А это спекулянт Кирюха, тот самый, что на толкучке мы с тобой прихватили недавно. Или та вон госпожа Добрецкая с внучками. Или Сеземов возьми — картежник, вор интеллигентный, плевый человечишко и с виду-то. А гонор — кто я. Тогда вот в первый год войны обшарил я все это красное заведение от угла до угла, искал его пропавшее портмоне. Все мятые постели одну за другой перетряхнул, все причиндалы девок перетряс. А он в благодарность меня по губам съездил, да как еще съездил-то. Вот этих нижних зубов нет по его милости…

— Что ж вы, — хмуро сказал Костя, — так он вас, а вы с ним в номере, в «Царьграде», тогда по-вежливому. Хотя надо было бы в Чека, оказывается, вести…

Семен Карпович чмокнул губами.

— То-то и оно. Документы у него в порядке были. За что его возьмешь, командир.

Он с грустью глянул на Костю:

— Мой круг закончился. И уходить пора из сыска, раз нет доверия. Вон как вы вчера, а я пасьянс раскладывал.

— А давно надо было бы, — продолжал уже угрюмо, — по-другому начинать жить. Ее бы, Инну-то, обшарить там в номере самому, наверняка за лифчиком был кокаин. Да и в каторжную тюрьму, чтобы парашу носила и чистила, чтобы с проститутками вповалку блох кормила. А его по морде бы тоже, да не кулаком, а рукоятью.

Он оглянулся, подозвал Ивана Евграфовича и сунул ему в карман несколько бумажек.

— Помилуй бог, — застонал Иван Евграфович, — зачем эти обои. Вы же знаете, что на них ржавый, погнутый гвоздь только купить можно. Ведь я же добром… Обижаете вы меня всякий раз, ох как обижаете.

— Ну, предложить в обмен мне тебе нечего, — подымаясь со стула, проговорил озабоченно уже Семен Карпович, — разве что пулю только.

Иван Евграфович поперхнулся начатым словом, закивал головой и просмеялся добренько:

— Шутить все изволите, Семен Карпович. Время вон какое смутное, а у вас прибауточки всегда…

Он пошел следом, приговаривая что-то про себя, а у порога прокричал вслед:

— Дай бог вам удачи, ребята… И заходите снова к нам в гости на чаек.

— Дает бог удачи, — проворчал на крыльце Семен Карпович, из-под фуражки тоскливо оглядывая серое небо и эти бесконечные, как волны реки, катящиеся тучи. — Эй, Иван, — закричал он вдруг тонким и властным голосом. — Подожди-ка выгонять свою ломовую.

Выехавший из двора на улицу мужик в брезентовой накидке оглянулся, и рука его с прутом, занесенным над крупом лошади, упала на колено. Старик, поджидавший на улице, судорожно натянул вожжи, закричал:

— И што застоялась, ведьма…

Колеса звонко затрещали по камням, через минуту бочка скрылась за углом Мытного двора, оставив в воздухе свой тяжелый дурной след.

— Отвезешь нас до Соленого ряда, — проговорил Семен Карпович, с кряхтеньем забираясь на телегу. — Меня и вот Пахомова, тоже агента розыскного бюро.

Мужик осмотрел Костю, попытался улыбнуться. А глаза смотрели с затаенной враждебностью. Сдвинулся к краю подводы, проговорил медленно.

— Пожалуйста, отчего не отвезти.

— Да ты гони, — прикрикнул на него Семен Карпович, — не видишь, что дождь полощет. Ты-то вон какой балахон напялил…

Застукали колеса, потянулись мимо дома с горящими водосточными трубами, женщина с ребенком, пережидавшая дождь под крышей бывшего Окружного суда, длинная очередь возле хлебного ларька, нищий, бредущий вдоль очереди, солдат на костылях, летящий по тротуару подбитой птицей, милиционеры на мокрых конях с винтовками за плечами.

— Ты мне скажи, Иван, как зовут того золотаря, что с тобой чаек распивал в трактире? — скучающе спросил Шаманов возле Соленого ряда.

— Иван Никитыч Голохвастов, — заикаясь, ответил извозчик. — Знаете ведь, а спрашиваете.

— Это с Подбутырской улицы?

— Оттуда… Их два брата Голохвастовых и оба чистят. А что, Семен Карпович?

Семен Карпович спрыгнул с подводы, стряхивая со своего дождевика приставший сор, пожал, плечами.

— Да так просто. Выгребная яма у нас в доме доверху, а староста не следит.

— Так, может, попросить, чтобы приехал Никитыч? — предложил готовно извозчик. — Это я сделаю. Как раз сегодня повезу болванку на тормозной завод. Путь-то мимо.

— Что ж, — как-то охотно согласился Шаманов, — попроси, пусть почистит, раз этим делом занимается… Да тем более, что болванку мимо повезешь.