Уроки агенту розыска

Он показал пальцем на двор, выложенный булыжником, со столбами для привязи лошадей.

— На масленицу случилось это, — продолжал Семен Карпович, мрачно сдвинув брови. — Поручили мне розыск пропавшей лошади с упряжью и санями — угнали босяки. Только я вошел во двор, как на голову накинули петлю и мокрую тряпку. После этого поленом трахнули по затылку. Бьют ногами куда ни попадя и приговаривают:

— Вот тебе прописка, вот тебе прописка…

Ну, потом привели меня в чувство хозяева трактира, отошел. Через полгодика уголовники сами мне шепнули на ухо: мол, Муравей это с дружками. Был тут такой громила. И верно, что насекомое — маленький да шустрый. Ну, взял я этого Муравья. Спросил в отделении: «А что ж это ты насчет прописки, когда бил меня». Пожал плечами: «Сам, говорит, не знаю. Так уж на язык попало». Ах, на язык. Дал я ему тогда ножкой от рояля. Так он и зачах, видно, не до воровства стало. Нас бить опасно, встретимся потому что, если рецидивистом стал, обязательно встретимся, для составления протокола, скажем.

— Позавчера вон Мичуру посадил опять. Это тот церковный вор, что меня однажды фомкой саданул в грудь. Гляжу идет по улице, домов держится, осторожный, а за пазухой топырится. Ну, прямо грудь мадам Фиро — была в цирке Ценизелли такая особа. Идет и не видит меня, а я вижу его. Смекнул — опять, значит, где-то церковью побаловался Мичура. Слаб он на церкви, ничего не скажешь. Все туда тянет, как нагрешившего. Забежал за ордерком, понятого прихватил и к ним, к Василию Васильевичу, есть на Знаменской улице такой барыга, скупщик краденого, горбатый старик. Гляжу, сидит Мичура, а рядом прикрытый женским саком церковный «воздух». Ну и ругался Мичура. Дал бы, говорит, хоть погулять вечерок, а уж на утро и брал бы…

— Да ты, — тут оборвал он свои воспоминания, — что же не ешь рыбу, заслушался. Питаться надо, потому как у нас должность ответственная и важная, силы требует, ловкости. Руки приходится часто ворам закручивать за спину. Только вот и руки крутить скоро запретит чего доброго Яров. Вывесит приказ как на Терентия Листова: мол, это ухватки царизма и ни что иное. Придется громилу вести под ручку, как я сегодня вел Кирилла Локоткова.

Семен Карпович нахмурился, даже поугрюмел, продолжал огорченно:

— А Терентия зря он уволил да еще без жалованья вперед. Парень был крепкий. В приказчиках служил у купцов Жолудевых в Соленом ряду. Как получилось тут. Один бандит резнул в уезде целую семью. Ну, на допросе Листов и смазал своей лопатой-кочергой его по морде. Сразу сознался. Ну, а Яров узнал и в шею Терентия: дескать, словами надо вынудить признание, а не насилием… Только зря он так, — уже задумчиво сказал. — Вон Кирилку съездить бы тоже по синему носу, живо бы сообщил откуда сахарок. А тут лозунгом в ответ. Или Нинка-Зазноба. Раньше я ее щипнул бы за мягкое место и визгнула бы, да все что за зубами выпустила бы, как эта самая ворона в басне Крылова. Теперь что — освобождай девку, раз нет доказательства да свидетелей, да немедленно.

— Эк, черти б его разорвали, — вскричал неожиданно и трахнул костяшками пальцев по столу. Рысцой подбежал Иван Евграфович, пригнул голову все с тем же умильным выражением на лице, а в глазах плавало все то же беспокойство.

— Еще чайничек прикажете, Семен Карпович? Или вобла не очень вкусна показалась?

— Чайничка больше не требуется, на обыск потому что идем, — сердито проговорил Семен Карпович, — а вот этот гармонист пусть замолкнет, надоел, ревет потому что как резаный поросенок. Скажи ему, что закон такой вышел, чтобы не шуметь в общественных местах. По всей России война идет да голодовка, а они устроились тут как в раю.

— Усию минутку.

Иван Евграфович проворно вильнул между столиками, вытянул гармонь из рук мужичонки и едва не бросил ее на пол. Ошарашенный гармонист потянулся было за костылем, но буфетчик кивнул головой, показывая, как видно, на Семена Карповича. Гармонист тоже оглянулся и отложил костыль в сторону, стал застегивать пуговицы драного френча.

Иван Евграфович снова появился возле стола, склонился и сказал заискивающе:

— Уж вроде бы ничего не боится нынче народ, чертом не припугнешь, вот вас, Семен Карпович, боятся как огня. Слава потому что длинная о вас по всей губернии. В прошлом году в Страстную неделю средь ночи в шалман заявились. Рассказывали вот за этим же столом «фартовые» недавно. Вошел Шаманов, взял стакан, выплеснул остатки. Налил из бутылки, чего уж и не знаю. А потом и говорит: кто из вас «прикалечил хазу» у старика Варенцова на Никитской? Чтобы завтра те вещи были у реки, у барж нефтяных. Выпил, закусил, что было за столом, и пошел. В два счета могли вас там эти «фартовые» «пришить», а вот побоялись. И вещички, говорят, снесли. Подальше от греха, дескать…

— Ладно тебе нахваливать, лучше скажи, сколько с нас приходится. Пора нам собираться из твоего вертепа.

— Помилуй бог, — воскликнул с непритворным возмущением Иван Евграфович, — за эту несчастную воблу, да кислую капусту, да низкое вино я стану с вас брать деньги. Уж помнится гуляли вы в ресторане — тогда другое дело — было попито и поедено. Как закатитесь бывало с сыщиками — все ходуном в зале. Не жалели денег. Давно это было, чай, еще до японской войны…

— На чаевых ты поди-ка состояние нажил, — сказал Семен Карпович, деловито пряча в карман оставшуюся воблину и подымаясь из-за стола. Пошлепал Ивана Евграфовича по тощей спине, добавил уже сочувственно и с искренней жалостью на лице:

— Только это твое состояние на помойку годится. А жаль, не революция, имел бы ты свой ресторанчик, пусть и похуже малость, чем «Царьград», к примеру. Отвел бы ты нам отдельный кабинетик со всей так сказать меблировкой, на серебряных подносах.

— Боже мой, боже мой, — простонал Иван Евграфович и глаза его, застывшие, сразу заблистали — готов был прослезиться в следующую минуту. И руки припечатал к груди, будто собрался молиться: — Уж предоставил бы я вам все, чем боги питаются…

— Боги, — повторил невесело Семен Карпович, — эти боги нынче — сам народ, как пишется в губернской газете. Или тебе, наверное, некогда грамотой заниматься. Ну, ладно, идем своей дорогой, Константин.