Уроки агенту розыска

10

Посмотрела бы мать на него в следующее утро. Посмотрела бы, как топочет он рядом с пыхтящим сопящим, точно паровоз, Семеном Карповичем. По холодному еще асфальту, по булыжнику переулков, по крапиве пустырей. Развела бы руками:

— Хотел в ткачи, а сам несется куда-то сломя голову, будто на пожар…

И Александра Ивановна удивилась бы. Вчера вечером долго расспрашивала — что да как было за день. Потом, за чаем, стала рассказывать про своего Тихона: как он ходил на службу. И что, мол, придется Косте тоже самое ездить в командировки, гоняться за жуликами, сторожить их в засадах, да квартирах, дежурить по ночам на станции, на пристанях. А что бежать бегом на место происшествия придется — не сказала. Не видела, значит. А это был очередной урок. Коль скорее прибегут они на Воздвиженскую улицу, где ночью была ограблена почтовая контора, тем скорее нападут на следы преступников. Вот и пугали сейчас прохожих — останавливались они, жались к подворотням, смотрели удивленно в спины.

Возле конторы в садике, заросшем буреющей уже акацией, стояли, переговариваясь громко, несколько женщин и высокий старик в почтовой форме. Увидев их, он поспешил навстречу и по лицу было ясно, что вся эта история взволновала и напугала его. Заговорил, едва ответив на их приветствие:

— Пришел утром я, первым, как всегда. Открыл замок, вошел. Все было на месте. Пол примыт с вечера, стулья, столы в порядке. Снял фуражку, потом вынул ключи от кассы. Открыл ее — а там пусто, как веничком все выметено. Немного и денег — обычно крупные суммы сдаем в банк. И опять закрыли кассу. Как они в контору попали, не знаю. Только нахлобучил фуражку, да в двери. Никого больше не пустил в контору. Это чтобы не перепутали следы…

— Знаком с сыскным делом, — похвалил его Семен Карпович. — Поди-ка все выпуски про Картера да Пинкертона скупил. Знаешь, что к чему. Может и преступника по книжкам своим разыщешь?

Старик негромко засмеялся и вроде бы как приободрился. Потрогал гладко бритую щеку, смущенно сказал:

— Кто их, гражданин агент, не покупал. А искать преступников не моя обязанность. У каждого свой хлеб…

— У каждого свой хлеб, — с каким-то удовольствием повторил Семен Карпович, — а сторож чем занимался в эту ночь? Спал?

Поднялась со скамьи, закутанная в старенькое драное одеяло, женщина, чуть не со слезами принялась убеждать агентов, что она уже который год мается бессонницей. И что в сторожа пошла по той причине. «Все равно не спать-то». Рассказала она, что как всегда ходила «не торопясь» вокруг конторы до склада конторского и ничего не слышала, никого не видела.

— Вот и воры тоже, не торопясь, очистили контору за твоей спиной…

Семен Карпович вынул лист бумаги, стал расспрашивать женщин: какие фамилии да имена с отчеством. Да кем работают, да когда стали работать. Да не видели ли посторонних посетителей подозрительных накануне.

— Может быть это Артемьев? — предположил старик, то и дело вставлявший в ход разговора свои пояснения. — Уж больно и ловко…

— Все на Артемьева сейчас валят, — даже с каким-то огорчением ответил Семен Карпович. — Убили за рекой — Артемьев. Очистили ларек с валенками — Артемьев. Раздели бабу на Кавказском кладбище — тоже Артемьев с дружками… Словно мало шпаны в городе кроме. Ну-ка, — махнул он Косте рукой, — давай в контору. Да пусть двое понятых идут с нами.

В конторе было пустынно и тихо. Пахло клеем, чернилами, типографской краской, бумагами. Полы были чисто примыты, поблескивали даже. Сколько ни разглядывал Костя крашеные половицы — не увидел следов. Стало как-то не по себе. Представил вдруг того вора, тихонько крадущегося к той вон высокой с металлическими насечками кассе. Может лицо у него как у Огурца — вытянутое и бурое. Или тот мальчишка, что у собора лез в карман к тщедушной старушонке, открывал осторожно ключом замок кассы, потом набивал карманы деньгами, при этом поглядывая на окна, слушая, как хрустит под ногами сторожихи желтый песок в садике с акациями.

— Садись, Константин, за стол и пиши протокол, — кончив осмотр, приказал Семен Карпович. Он достал из своей маленькой плетеной корзиночки лист бумаги, ручку, положил передним. — Начинай так: мол составлен такого-то числа на предмет осмотра почтовой конторы… Пиши, что я буду тебе говорить.

Говорил он долго, нудно. Сколько окон, да какие они, да в каком состоянии двери, потолок. Про печь указал, про лампочки, про телефоны. И что пол вымыт, без внешних следов… Даже пальцы у Кости заныли и когда Семен Карпович велел ему пошарить возле двери «мало ли там какой кусочек или комочек» — не выдержал:

— Да нешто по кусочку или комочку найдем вора, Семен Карпович?

И чуть не подскочил от хлесткого удара костяшек пальцев по столу. Увидев, как исказилось яростью лицо Семена Карповича, мигом сунулся под двери, зашарил ладонью по половицам. А над головой нескончаемым весенним и ершистым ручейком тек голос Семена Карповича:

— Ползай, Пахомов, и привыкай к терпенью. Ползай, шарь, вынюхивай, выглядывай. Понадобится — день и ночь поползаешь на животе, понадобится в выгребную яму полезешь, покойника смердящего обшаришь с ног до головы…

Он бы еще наговорил, да появились старик Варенцов, проводник собаки, крупного черного пса по кличке «Джек», субинспектор Канарин, дактилоскоп Шурочка, маленькая робкая девушка с круглым милым лицом, в платье обшитом на рукавах. Канарин спросил первым делом:

— Не зря взяли собаку?

— Не зря, — ответил Семен Карпович, — пускай ее к кассе. Один только кассир подходил пока, насколько точно это. А Шура пусть снимет отпечатки.

Пес, приглушенно взвизгивая, обнюхал кассу, потянул на улицу. Потолкался около старика и после понукания Варенцова, припустил вдоль палисадника. Побежали вслед за ними Семен Карпович, Канарин и Костя. И опять останавливались прохожие, опять жались к заборам, подворотням. В проходном дворе возле станции Семен Карпович попросил у женщины напиться из ведра. Пил долго и жадно, с хриплым бульканьем. Вытерев губы рукавом, пожаловался:

— Сейчас бы на рыбалке мне сидеть или «коровки» собирать в лесу. А я ношусь по городу точно чумной. Эх-ха-ха… За псом вон даже успеваю, даром что у него четыре ноги.

«Джек» привел их в Самарский переулок, остановился возле крошечной мазанки, с облупившимися стенами, с погнутым забором, грядами, затопленными зеленой водой. Казалась мазанка не жилой, заброшенной. Но вор был здесь, спал оказывается после ночной работы. Вышел он впереди Канарина и Семена Карповича — мятый раздраженный, мужик около пятидесяти лет, курносый и рябой. На крыльце оглянулся на Семена Карповича, проговорил спокойно:

— А болтали будто тебя, Семен Карпович, уволили из сыскного, как царского служаку. Даже чуть ли не расстреляли будто. И такое слыхал в народе.

— Раз я здесь, значит в сыскном, — миролюбиво ответил ему Семен Карпович. — А вот тебя жалко, Чесаный Федя. Из-за ломаного гроша опять в лагерь пойдешь. Один был или может кто-то помогал?

— Один я был, — быстро проговорил Чесаный, устраиваясь по нужде возле забора. — Привык в одиночку.

— Может все же вспомнишь, скажем, дама какая-то любезничала с тобой…

Федька покосился угрюмо, на этот раз промолчал. А Семен Карпович усмехнулся, похлопал его по плечу:

— Поищем и даму тебе в компанию. Постараемся. Выпустили ее зря оказывается вчера. Ну да ведь найдем.

Нинку-Зазнобу они нашли на вокзале. Лежала на полу, рядом с двумя красноармейцами, в замятом черном платье, животом вниз, пряча лицо от постороннего взгляда. Семен Карпович поторкал ее в бок сапогом:

— Эй, пассажир, поезд уходит.

Подняла голову Нинка-Зазноба, села рывком на пол, злобно оглядывая их. Спросила хрипло:

— Чего надо?

— По подозрению…

— Опять по подозрению, — закричала девица так громко, что один из красноармейцев проснулся, тоже сел, настороженно оглядывая агентов, перебирая ремень винтовки.

— Дадим тебе поговорить с одним дядей рябым. Может знаете друг друга, — скучающе продолжал Семен Карпович, щуря глаза, ворочая шею, как будто болела она у него. А не знакома с ним если — выпустим опять. Гуляй на здоровье, досыпай ночку на вокзале.

— Из трамвая вытаскивают, из вокзала вытаскивают, — продолжала кричать Нинка-Зазноба, — что вы мне жить не даете, «собаки».

Семен Карпович нахмурился:

— Ну-ка, Костя, — приказал он, — подыми ее побыстрее, а то народ весь на вокзале перебудим.

Костя подхватил девушку, подкинул худое невесомое тело, толкнул в спину. Нинка-Зазноба споткнулась, едва не упала на спящих. Красноармеец прикрикнул:

— Эй, чего надо от девки?

— Уголовный розыск, — пояснил Семен Карпович. Красноармеец отложил винтовку, хмуро буркнул:

— Нашли время за девками гоняться, — и опять стал поудобнее устраиваться на полу.

Они повели арестованную в угрозыск по ночным улицам, слушая, как чертыхается она, и ругает их на чем свет стоит.

…Домой возвращались, когда подымалось солнце над городом. Тарахтели по мостовым подводы, спешили жители, покрикивали отстоявшие ночь возле контор сторожа, гремели тазы в пустынных и глухих старинных дворах. Мерно, как стук каблуков по асфальту, звучали слова Семена Карповича:

— Осмотр помещения, где произошло ограбление, обязателен, Константин, и необходим. Да не просто глянуть надо, а все тщательно осмотреть — все трещинки на окнах, все дверные ручки, каждую половицу, каждый уголок у стола. Мало ли зацепился вор за этот уголок, нитка повиснет. По нитке-то и найдем его. И весь дом надо обойти, и траву обшарить, и окрестности тоже, расспросить соседей на предмет — не видели ли посторонних. Приметы иногда укажут, а по приметам, бывало, я сразу же шел на квартиру к вору и добрецо отыскивал. И тут вот, в конторе этой, догадался я чья работа. Чесаный так работает. Чистюля, аккуратный вор. Все ящики закроет, все стулья на место поставит, замки запрет. Окно тоже прикроет. Все чин-чином, чтобы не сразу его хватились. Догадался я что он, ну, а ведь доказать надо было. Может и не он, гастролер какой. Или Нинка-Зазноба. В февральскую революцию арестовал я ее как-то тоже на вокзале — запомнилась ее спина с узенькими лопаточками, худа уж больно коза, прямо дальше некуда, на чем только и держится. Да и лохмы приметны. Глянул — и карточки не надо…

Дома уже, на крыльце, позевывая, продолжал поучать:

— Запоминай и ты, Константин. Как ходит преступник, как он ест, как моргает глазами, как шмыгает носом, как сморкается, даже как мочится. Потому что коль рецидивист — будешь не раз встречаться с ним. Посадишь его в тюрьму, а он через пару лет опять появится в городе. Опять надо будет ловить его за какую-нибудь проделку. Вот одного я, например, взял по прибаутке. Любил повторять: «как подобает». И вот однажды слышу в трамвае «как подобает» кто-то говорит. Вроде бы голос и прибаутка Соколова — был такой рецидивист, А обличье другое. Шляпа, усы, борода — что поп. Ну, подошел я и говорю: «Добрый день, Колюка. Уж больно красиво ты оделся». Тот и глаза вылупил и рот растопырил, что крокодил. Да как хоть вы, Семен Карпович? А так вот… По языку, не звонил бы без пользы…