Уроки агенту розыска

— А я вот, голубчик, иконы и цветы развожу. Одна утеха и весь дом в этой забаве. Иконы да цветы, может быть, и хранят меня. Иконы — это значит святые берегут от кастета там или фомки с ножом, а цветы кислородом поят. У садовника московского выписывал их. Самые нежные, самые элегантные, самые ароматные, самые изящные. Как о красивых женщинах писал садовник о цветах в своих афишах.

Он весело подмигнул Косте:

— Ишь раскраснелся, как молодица. Фамилия-то как тебе по родителям?

— Пахомов, — повторил уже-задумчиво, барабаня пальцами по столу. — Агент розыска Константин Пахомов.

Черные глаза его заблистали, точно он прослезился вдруг от избытка чувств. Да еще потер ладонями щеки, переносицу, как бы стирая эти невидимые слезы. Вынул из бокового кармана квадратный серебряный портсигар, щелкнул крышкой. В портсигаре россыпью темнела махорка, слепились в один ком окурки.

— Приходится и окурки беречь, — сказал, вытаскивая один из них. — А ты куришь? Нет. Ну и ладно. Курево на твое усмотрение. А то ни табаку не стало, ни спичек. Вчера забрали на вокзале бродягу, торговал фальшивыми спичками.

Он захлопнул опять портсигар, сунул его в карман. Пощелкал ногтем по лацкану пиджака — портсигар сквозь материю отозвался глухим звоном:

— Ношу такую тягу от ножа, да от пули. И пуля замякнет и нож согнется. И хранит меня пока господь бог, да судьба, да иконы, да цветы, да портсигар. Было одно дело — фомкой ткнул в грудь меня церковный вор по кличке Мичура. Среди ночи, ну это нас оповестили, осведомили, схватил я его у кладбищенской ограды возле церкви. Дескать, куда тебя нечистая понесла. А он меня в грудь фомкой. Там на кладбище и слег бы в тот раз. Получилось бы что сам того пожелал. Но с той поры вот и таскаю портсигар, где бы ни был. Талисман…

Он похлопал Костю по плечу:

— Нравишься ты мне, парень, — и трудно было понять по правде говорит он или просто посмеивается. — Ну и поблагодарит меня Яров за такого агента. Сам-то он из студентов, потом вольноопределяющимся в армию пошел. Вон был Бибиков. У этого я в учениках начинал. Так и посмотреть было на что — громадина, усы что хвосты кошачьи, глаза зверские, на переносице у него от этой злости даже желвак народился, как бугор. А говорил с нами, когда главным стал в сыске — к старости это уже — только по делу. Или ругнет кратко, или похвалит. А как похвалит — вынет бумажник, отсчитает несколько бумажек, скажет: «От меня за службу»… На пролетке всегда приезжал в сыскное. Три дома своих имел в городе, да церковку у реки со своим попом. Критики на себя Бибиков терпеть не мог, чуть что и кулаком заедет по роже. Зато он тебе за работу какую удачную двойной, а то и тройной гонорар. Мол, не сердись… Уважали его. А как началась революция — все свое побросал, сбег куда-то. Может быть тоже где-то его за бесписьменность и праздношатательство хватают агенты…

Он улыбнулся, помолчал. Наверное, увидел этого Бибикова. Опять нахмурился:

— А Яров не знает даже, что такое отмычка, составить протокол правильно не смог бы. Только и есть, что лозунгами нас крестит. Мол, вы должны быть культурными, ласковыми с арестантами. Ведь они люди тоже…

— Люди, — ухмыльнулся зло Семен Карпович, — таких людей в хлев толстыми кнутами загонять надо, да из одного корыта поить бурдой, да почаще лбы выбривать, как каторжникам…

— Семен, — как простонала из комнаты старуха, — да уймись ты.

— Цыц, ты, — хлопнул с торопливой поспешностью Семен Карпович по столу и теперь горечь плеснула в поблескивающих капельках глаз: — Новый розыск обещает испечь Яров. Мол, как шелковые будут агенты, дескать епархиальное училище для благородных девиц станет, а не сыскное. Надо, значит, прожженного вора или громилу под ручку… Только набери таких желторотых вроде тебя — кто бандитов ловить будет. Вон вчера одного молодого милиционера подстрелили. Взял он на станции налетчика и повел в милицию. А тот ему — разреши домой зайти, с семьей попрощаться. Разжалобил, слезливый больно парень оказался. Думал, что бандит этот — человек добрый. А в нашем деле нельзя слюни распускать…

Тут Семен Карпович сокрушающе хлобыстнул кулаком по столу. Зазвенели чашечки да ложечки, сорвалась, как от ветра крышка с сахарницы, покатилась со стола на пол, а по полу к порогу.

— Господи, — донеслось опять из комнаты, — уеду я, Семен, если ты так буянить будешь, А то ведь и председателю домового комитета пожалуюсь… Он тебя постыдит…

— Не буяню, а учу, — ответил Семен Карпович, нахлобучивая снова крышку на сахарницу. — Яров что ли научит его нашему букварю. А ведь и ему придется водить шпану, обязательно, а раз так — пусть наматывает на ус. Так вот, привел он налетчика домой. Порылся тот в своих барахлишках, пошушукался с женой, потом выходит «смит и вессон» в грудь милиционеру, хлоп — тот и копыта по сторонам. А налетчик смылся — где найдешь, коль вся Россия нынче, как котел с картошкой в кипятке. Может, у Колчака уже, а может просто на большой дороге разбойничает. Или фальшивые документы достал да сидит каким-нибудь казначеем в банке… Хе-хе-хе, до поры до времени.

В животе у него вдруг забурчало, завыло. Семен Карпович замолк сразу, склонил голову к столу как прислушивался к этому вою. Покачал головой, пожаловался:

— Кишки у меня тонкие стали, Константин. Потому что служба такая, чаще всухомятку, а то и воды одной нальешь в себя за день. По суткам бывало сидишь где-нибудь, ждешь рецидивиста. Он в это время в ресторане шампанское хлещет, да осетриной обжирается на воровские деньги, а ты в закуточке темном скрипишь зубами от голода, рад квасу из хлебных корок… Да-а… Склонен к кутежам и вращается в ресторанах, — как писал я, бывало, в протоколах…

Он встал, надел фуражку и первым шагнул в дверь, в струю теплого, как из печки, воздуха. Бормоча что-то под нос, спустился по лестнице, а на крыльце, в сердцах, сплюнул. Наверное, от боли в кишках, или же весь этот разговор омрачил его.

Во дворе, возле ворот, стояла Александра Ивановна с какой-то женщиной. Увидев Костю, округлила испуганно глаза, перекрестила его быстро.

— Чего трясешь пальцами, — закричал Семен Карпович, не то сердито, не то шутливо. — Религии тоже конец пришел, а ты его осеняешь знамением своим.

— Так ведь на должность пошел парень, — робко глядя на него, проговорила Александра Ивановна. — Добра желаю ему и чтобы служба ладилась.

— На должность? — задержавшись на секунду, задумчиво повторил Семен Карпович. — Это ты верно, Александра Ивановна. Стоит и перекрестить, как всякое в нашей профессии, бывает. Не лишнее…