Уроки агенту розыска

— А что я отвечу! — воскликнул все так же громко Иван Дмитриевич и подскочил как на пружинах. — Сказал, что весь состав на ногах, ищут. Да только ищем ли мы? За неделю лишь одну кражу муки из вагона раскрыли и то с помощью собаки.

В голосе его послышалась ирония. Губы, пухлые и розовые, дрогнули в усмешке. Прибавил — уже тише и все так же язвительно:

— Конечно, проще беспризорников забирать, да просящих подаяние…

— Так научите искать, Иван Дмитриевич, — попросил Семен Карпович, прищурив сердито глазки. — Может каким-то новым способом, по-грамотному. Только вы знаете, наверное, что позавчера на Борисоглебской улице в меня стреляли. Слава богу, что раньше успел упасть.

Иван Дмитриевич опустился на стул, сдвинул пальцами чубик в сторону, открыв широкий белый лоб.

— Яров обижать вас не собирается, товарищи, — сказал уже тихо и голос теперь стал мягкий. Теперь это был совсем мальчишка, непонятно почему сидящий в этой комнате, за таким красивым столом, возле огромного телефона, с бумагами под локтями.

— Только, — продолжал уже каким-то просящим тоном, — поймите, что дело-то далеко зашло. Знаете, что народ говорит: не сами ли власти растащили продовольствие, а валят на банду Коли. Может сам Артемьев и пустил этот слушок. Шутка ли — мука, ландрин, махорка — не кошелек из кармана. На лошади увозили, и где она эта лошадь?

Агенты слушали молча. Семен Карпович смотрел на крест церкви, в небе над Мытным двором, то вспыхивающий золотом, то гаснущий, точно мгновенно сожженный огнем. Николай Николаевич потирал затылок — как видно это была его любимая привычка. Костя пугливо озирался по сторонам, чувствуя себя в этом кабинете чужим, ненужным. Захотелось встать и осторожно уйти в коридор.

Вдруг Яров как бы только увидел Костю:

— А этот парень зачем здесь, — отрывисто спросил он, — из газеты опять? Так происшествий крупных пока нет…

— Не газета, — ответил за Костю Семен Карпович. — На работу привел, на место Листова. Сами же вы просили нас подбирать молодых крепких ребят, преданных революции, как вы изволили выразиться. Вот и выполняю приказ, подыскиваю. Парень Пахомов трудовых кровей, из крестьян, сообразительный. Послужит рабоче-крестьянскому правительству на совесть.

Яров одобрительно качнул головой, улыбнулся Косте как старому знакомому. Продолжал он теперь с агентами разговор как-то вяло, нехотя. Лепил слово на слово с длинными паузами. Казалось, заранее заучил он все это, да вдруг позабыл и с мучительным трудом припоминает, что сказать в этом месте, а что сказать в другом.

— Я пригласил вас, Семен Карпович, в розыск для того, чтобы вы наладили работу, чтобы нашли Артемьева, Гордо, Маму-Волки. Идет время, а кончика нет, даже паутинки. Таскаете мелочь вроде Мичуры, да беспризорников с Толкучего рынка…

— Это верно, — угрюмо согласился Семен Карпович, — нет паутинки. Но Мичура тоже уголовник и брать его надо. А если вы считаете, что старшие агенты Шаманов и Николай Николаевич — Пинкертоны, так это Иван Дмитриевич, ложный след, это можно сказать революционное заблуждение. Найти опытного рецидивиста это не понюшкой зарядить нос. Да еще какие у нас стали условия…

И заговорил, все более озлобляясь:

— Все что было, растерялось. Опытных сотрудников разогнали, криминалистов нет, фотограф неумелый. Комнаты ему нет и смехота — выводит фотографировать преступников на балкон, дело ли это? Нет в розыске захудалой лошаденки с пролеткой, ходим в допотопном обмундировании — вытянул он тут свои ноги в красных бутылками сапогах. — В них не то что ловкого преступника, старуху стогодовалую не догонишь…

— А вчера, — не обращая внимания на тихий смех Николая Николаевича, продолжал он, — докладывали вам, наверное, что бабенка, взятая по подозрению на кражу, едва не удрала. Хорошо, что побежали вовремя Глебов с Шаховым на Мытный двор и успели царапнуть ее обратно. Ей, видите ли, захотелось посмотреть, чем торгуют на рынке деревенские мужики. Сообщите об этой истории в Центророзыск, так там два дня смеяться будут, да еще приказ отдадут на «черную доску» Советской милиции…

— Ну, так сообщите, — обиженно сказал Яров, — что сидите, пойдите и пошлите телеграмму… Может быть и поставят нас на «черную доску», хотя я и не отвечаю за всю милицию. Но только добавьте, что я бьюсь во все двери, да без толку. Не дают ни досок, ни гвоздей, ни стекол. Знаю — нужно обмундирование, а не дают, пролетка нужна — не дают, электрические фонари требуются, сода — а где взять. И фотографировать преступников на балконе не дело, потому что взбредет иному в голову, скакнет на улицу, чтобы сломать ноги или голову разбить насмерть… Но это пока, товарищи, — уже опять громче и со стуком кулака по столу продолжал, — придет время, все у нас будет, все условия. А пока надо работать и с такими неполадками. На фронте, наверное, не менее трудно. Вон сообщение пришло из Насимовской волости. Поднялось восстание дезертиров, разоружена волостная милиция. Петр Михайлович оттуда только что вернулся, — кивнул, он головой на бородача в шинели, — своими глазами видел он как горят сельсоветы…

Тут он опять подскочил как на пружине, оттолкнул ногой стул, с грохотом выскочил на середину комнаты. Был одет в солдатские широкие галифе, сапоги из яловой кожи. Поскрипывая ими, прошелся взад и вперед по комнате с сердитым видом, остановился около Семена Карповича, глядя на него сверху глазами требовательного начальника.

— Фронту все отдается, Семен Карпович, — и доска, и гвозди, и пролетки. Не говоря уже про автомобиль, о котором я тоже говорил в Губисполкоме и зимой еще в реввоенсовете Северного фронта. Не говоря об отдельной комнате для агентов розыска с постельными принадлежностями. Говорят — не до вас. Вон раненых везут и везут в город. А вы потерпите пока. Может и стреляют в нас, да не каждый ведь день.

Прибавил, уже с обидой в голосе:

— А Пинкертонами, Семен Карпович, нам надо быть. Ведь Пинкертон в нашем деле не что иное, как идеальный агент розыска. Просто надо работать по-новому, по-революционному, бескорыстно и честно.

Он собрал со стола фотографии, положил их на диван:

— Вот — с субинспектором нашли в коммунальном банке. Туда, оказывается, свезли часть бумаг из Окружного суда во время мятежа.

Парень со шрамом и красивыми глазами качнулся, лицо его расплылось в мягкой и дружелюбной улыбке:

— В подвал кинули. Да зачем-то известью осыпали. Поела эта известь здорово бумаги…

Семен Карпович раструсил фотографии. На одной из них бритый наголо мужчина с буграми на висках и пронизывающим взглядом серых глаз. Как будто ненавидел он того, кто его снимал.

— Артемьев, — пояснил Яров. — Сторожа склада признали его на фотографии, хоть и усы нацепил, когда брал склад. И Маму-Волки, который их вязал, тоже признали. Ошибиться уж в этом парне трудно…

Он отложил карточку, взял в руки другую. Теперь Костя увидел парня с улыбкой, в распахнутой на стороны голубой рубахе. Смотрел он куда-то вверх, будто в небо, на пролетающую птицу, будто искал что-то необыкновенное. Белые пряди волос, как у женщины, спадали на уши, на шею.

— Ему бы в театр или кинематограф, — заметил с долей уважения Яров. — Был бы может артистом, Шаляпиным. Не такое трудное время, вывели бы в люди, на ноги поставили бы.

От этих слов Семен Карпович как-то невольно вскинул глаза, не сдержал усмешки. И также быстро пригнул голову.

— Зря вы улыбаетесь, — холодно сказал Яров и сдвинул сердито рыжеватые брови к переносице. — Это сейчас не до того: война, контрреволюция, голод. Это сейчас суровое наказание ждет всех грабителей и спекулянтов. В будущем каждого преступника, можно сказать, в микроскоп будем рассматривать…

Желая переменить направление разговора, Николай Николаевич заговорил:

— А вором он стал потому, что никем другим не стал. Учила мать его на скрипке — не вышел талантом. Бросил. Потом в художники решил записаться, тоже бросил. В магазин обувной отдала мать, так прогнал хозяин перед революцией. Потому что знакомой барышне задаром отдал башмаки. Еле еще мать отговорила хозяина — до суда было дошло дело. Парень красивый — любовные связи пошли одна за другой, а на это деньги нужны. Мамаша не графиня, простая провизорша. Один выход остался к деньгам — воровство. Так и пошел. Уже который год скитается по России, а у нас в Окружном суде не одно дело было заведено. Зимой в армию взяли. Даже с месяц в казармах занимался, а как на фронт подготовили часть, так в бега от воинской повинности.

— Вот Гордо я ни разу не встречал, — сказал, разглядывая третью фотографию. — Это откуда-то из Латвии прибыл. Зверяга, душитель такой, что перекреститься хочется от одной физии. Первая рука Артемьева. Про него говорят: убьет человека, перекрестится и скажет: «слава богу, еще одному помог избавиться от мук земных…»

— С виду как мясник, — вставил бородач в шинели.

И верно — длинная шея, на ней маленькая голова с вытаращенными глазами, жиденькая косица темных волос на узком лбу. Плечи узкие, а тело как воздухом надутое — мясистое, пухлое, руки длинные. На Гордо изящный костюм, серая жилетка, галстук с крупным узлом. По жилетке пробегала цепочка карманных часов, в пальцах левой руки дымилась папироса, нога на ноге, Яров смел карточки в грудку и приказал деловым тоном:

— Размножить и раздать агентам. А парня этого, — тут он опять улыбнулся Косте, — надо взять. Образование, поди церковно-приходское один или два года? Научился расписывать свою фамилию и ладно по деревенской жизни?

Костя хотел сказать, что он считался самым грамотным на селе, что не раз его жители просили писать письма на войну своим родным. И что он многое от себя придумывал, потому что родные одно-два слова скажут и больше ничего не приходит в голову. А он писал, что нового в селе, у кого какая радость, у кого какая беда. Письма получались большие.

Но Яров не стал больше спрашивать, а наказал по-дружески:

— Дело в розыске трудное и опасное, учти это, Пахомов. Потому будь зорким, смелым, но и осторожным. Нам каждый агент сейчас на вес золота. Опытные разбежались, как справедливо сказал Семен Карпович, а молодые хоть и фронтовики — неопытные. Ну ничего, мы из молодых создадим кадры советских агентов уголовного розыска, честных, беззаветно преданных революции, бескорыстных, неподкупных. Так что ли, парень?

Удовлетворенный молчаливой и смущенной улыбкой Кости, Яров обернулся к Семену Карповичу:

— Передаю его вам, Семен Карпович. Пусть обязательство милиционера напишет. И на оклад временный, и на питание. И вот что — уже глухо добавил он, нагибая голову, как бычок — приходил вчера рабочий с Государственной махорочной фабрики. Стоял он день назад в вокзале возле касс третьего класса, ждал поезда. Подошел к нему гражданин, стал размахивать палкой, обозвал жидом и спекулянтом. Потом заставил идти в комнату для милиции, обыскал самого, вытряхнул чемодан. Ничего не нашел и даже не извинился…

— Это был я, — тихо и спокойно сказал Семен Карпович. — Это, действительно, жид и спекулянт. Его счастье, что был пустой на этот раз. Прикинулся он вам чистеньким вроде водички из колодца. А посмотрели бы, что у него я нашел прошлой весной в солдатском австрийском ранце…