Уроки агенту розыска

33

Дождь, начавшийся ночью, не ослаб, а с утра следующего дня перешел в сплошной ливень. Тучи серыми сугробами навалились на крыши города, двигались лениво и угрюмо, распарывая клокастые соски о кресты и шпили церквей и соборов, выстроившихся длинными рядами вдоль берега реки. В дымящихся потоках воды бежали одинокие прохожие, пролетки швыряли из-под колес на тротуар фонтаны брызг — и все кругом урчало, барабанило, звенело, шипело.

Яров, наметивший массовую облаву на притоны и гостиницы с ночлежками, вроде рад был такой погоде. По его мнению получалось, что в дождь бандиты забывают про осторожность.

Семен Карпович и Костя прошли Мытный двор — пустынный с утра, с редкими торговцами, которые в своих накидках с кулями на голове напоминали монахов. Едва миновали ворота, как поплыл в воздухе мерный звон колоколов из-за реки, то уносимый ветром и водой, то нарастающий быстро. Семен Карпович остановился, снял фуражку и перекрестил лоб. Потоптался в глубоком раздумье, словно заинтересовал его белопенный поток, извергающийся с глухим рокотом из рыльца водосточной трубы.

— Это со Спасского собора бьют.

Вытер рукавом ежик волос, натянул фуражку и пошел дальше.

— Вот что, — уже решительно проговорил он, — пойдем-ка мы с тобой, Константин, к Ивану Евграфовичу и попьем чайку с цикорием. Погреем свои кишки. Куда же плыть в такую мокрядь… Смотри, что вокруг творится.

Он махнул рукой и не спрашивая, согласен ли Костя, пошлепал через дорогу к бывшему трактиру «Орел».

Как всегда, здесь было полно. Многие просто пережидали, когда кончится дождь, и неотрывно с постными лицами смотрели в окна. Пахло заваренным цикорием, сыростью, табачной гарью. Из каких-то невидимых щелей тянуло холодом с улицы. И, как всегда, звенели стаканы, склонялись головы, грохали кулаки по столам, плакал ребенок, нагоняя тоску.

Иван Евграфович согнал из-за столика двух крестьянок, глядевших на мир бесцветными и безразличными глазами. Не сказав ни слова, подхватив корзины из-под ног, женщины поплелись в другой угол, волоча по ногам длинные подолы коричневых и мокрых юбок.

— Придут, рассядутся, — выговаривал им вслед гневно Иван Евграфович, — как на вокзале.

Склонился почтительно.

— Винца, конечно, в такую погоду, Семен Карпович? Есть бутылочка. Можно сказать, для губернатора или для царя берег. Но поскольку царя, говорят, отпели — все ваше, мои дорогие гости.

Семен Карпович помотал головой, ответил:

— Работа…

— То-то, я слышу, вдруг конная милиция… Один проехал да другой. Ваш почтенный «Фудзияма» побежал куда-то чуть не бегом. Значит, что-то стряслось? Уж не на облаву ли собралось ваше славное заведение?

Глаза его уставились вопросительно на Семена Карповича. Но, не получив ответа, резко шаркнул ногами, поспешил за стойку к женщине, протирающей полотенцем вымытые в котле стаканы и кружки. Шепнул ей что-то, и та, отложив полотенце, исчезла в дверях кухни. Может быть, побежала предупредить кого-то.

— Все о нас знает, — буркнул Семен Карпович, — всегда его донимает, чем мы заняты. Уж не наушничает ли кому из уголовников? Давно пытаюсь я узнать об этом, да уж больно и ловок, и хитер.

Он выругался себе под нос, снял фуражку и бросил ее на широченный подоконник, засыпанный подсолнуховой шелухой, дохлыми мухами.

— Не пойдем мы по притонам, Константин. Нечего там потому что делать.

— А как же тогда? — растерянно спросил Костя. — Так и будем сидеть здесь. Яров как узнает…

— Яров, — задумчиво произнес Семен Карпович. — У него есть толк все же в сыскном деле. Ничего не скажешь. Как ни говори — Колю накрыл. А сейчас не дело задумал. Ну, что получится? Нахватаем воровскую мелюзгу, девок гулевых, содержательниц притонов — всех в камеру набьем, как сельдей в бочку. А завтра же всех и выпустим.

Иван Евграфович принес им на подносе чайник и два бутерброда с сыром. Поставил и похвалился вполголоса, так уж видно, по привычке.

— Чайку настоящего, Семен Карпович. Ничего для вас не жалко, ценю потому что вас очень. Ах, если бы у меня было свое дело.

— Ладно, — махнул рукой Семен Карпович. — Ценишь, пока я в сыскном. А уйду и не признаешь…

Заведующий открыл рот, как бы показывая, что он тоже улыбается. Но улыбка вышла кислая, а глаза были тусклыми, как у тех торговцев на базаре. Ответил с искренней печалью в голосе:

— Все мы, Семен Карпович, до поры до времени кто-то, а потом никто и ничто, никому не нужные, лишние под ногами. Как вот эта шелуха подсолнуха.

— Убрал бы ты ее лучше, — посоветовал Семен Карпович. — Или не свое, так и наплевать. Свинарник у тебя, а не трактир, Евграфович? Или при Советской власти грязь первое дело?

— Не свое — это верно, — покорно согласился Иван Евграфович, — уж коль свое-то было бы, так я не допустил бы рассиживать здесь всякую голь безденежную. А тут и не скажи — сразу, мол, мы тебя контру такую из пулемета. И молчишь, и плюешь на все… Вон он, посмотрите, — мотнул головой на старика, повалившегося вдруг со стула на пол, заплеванный, затоптанный. — Допился самогона, сейчас блевать будет, а убирать кто — я да моя помощница.

— За ноги только тяни, а не за карманы, — сказал ему негромко вслед насмешливо Семен Карпович. Иван Евграфович словно бы споткнулся о что-то — обернулся невольно и снова улыбнулся кисло.

— Ну, что вы, Семен Карпович, — протянул, разведя руками, — обижаете вы меня. Или вам в уголовную контору сведения поступили?

Семен Карпович будто не расслышал, разливая из чайника коричневую жидкость в стаканы, и Иван Евграфович, потоптавшись нерешительно, стал пробираться к упавшему старику.

А Семен Карпович внимательно и молча следивший, как жадно ест Костя бутерброд, сокрушающе сказал:

— Отощал ты, Константин. Помню, как приехал — был розовый такой, сытый с виду. А теперь как все в городе — серый, что залежалый снег. Один нос торчит. Ну да ничего…

Он пошаркал пальцем по верхней губе Кости, со смешком спросил:

— Еще ни разу не брил? Ну и не надо. Отпускай усы, пока мыла нет в продаже. А как будет оно в продаже, я тебе на этот случай подарю бритву.

Он вздохнул, вдруг спросил:

— Хвалят тебя, слышал, за Инну Ильиничну.

А Костя как обрадовался, проговорил неожиданно для себя:

— Наплела она тогда на вас. Будто приняли вы взятку от Артемьева, золотые кольца да перстни. Ну, я, конечно, не поверил.

Семен Карпович склонил голову, зорко оглядывая Костю, и мелькнула даже растерянность в глазах. Закрыл их тяжелыми веками, вздохнул.

— Вот как… Значит, взятку принял я из рук Артемьева. Не-ет, — протянул, — из рук Артемьева я не брал взяток.

Помолчал, а заговорил с грустной улыбкой, и врезались в углы рта горькие морщины:

— Она жила напротив розыска, в особнячке. Во двор, бывало, выйдет белье развешивать — одна, а то со своим офицером драгунским. Такой черный, что азиат, и сухой да длинный — прямо жердь. Он впереди с корзиной, она за ним. Прислуги, видно, не держали — не ахти, значит, в карманах было. Такая легкая, с распущенными волосами. Халат развевается как все равно знамя на ветру, свободно так. Встречал я ее на улице, и даже знались по имени и отчеству, и в окно меня замечала.

Костя представил Семена Карповича рядом с этой рослой женщиной и не сдержал улыбки. Увидел обиду на лице Шаманова и поспешно сказал:

— Да нет, вы не подумайте… Просто вспомнил, как в номере тогда она перепугалась, когда вас увидела…

— А-а…

Семен Карпович помолчал, потер виски:

— Как подавили мятеж — долговязый ее азиат куда-то смылся. А может, и пристрелили. А она осталась. Барынька. Ничего не умеет, ничего не знает. Да видно и ленивая. И сошлась через кого-то с торговцами и спекулянтами. Кокаином стала торговать незаконно. Вот зимой прошлой и взял я ее на квартире у одной хабалки базарной. «Позвольте, — говорю, — потрогать ваш торс на предмет постороннего предмета». Обмерла вся, как и там в номере. Ну, пойдемте тогда, говорю ей, в сыскное. Пошла. Идет рядом, постукивает копытцами, нос в муфточку тычет, от стыда знать. И все вертелось у меня в голове.

— Инна Ильинична, бросьте вы вашу шпану, идите хозяйкой в мой дом.

Только глянул на себя: овчинный полушубок, шапка-треух, валенки, зажаренные в печи. А она — герцогиня. В касторовом пальто, в камчатского бобра воротнике, полусапожках…

— Ладно, — говорю ей, — идите на все четыре стороны, Инна Ильинична, да не попадайтесь больше со спекулянтами рядом.

Так ли она была рада. По имени отчеству все звала и улыбалась. Вроде чего — улыбалась, что за решетку не посадил, что преступление по должности записал себе. Только вишь, как обернулось дело. Я ее из грязи, а она меня в грязь.

Облизнул губы, и в глазах поплыла мутная влага. Прогнал эту минутную слабость усмешкой знакомой:

— Нет, Константин, не брал я от Артемьева кольца и перстни. А слух пущен. Кисет-то исчез бесследно. Те, что грабили Тихона, побожились, наверное, Артемьеву, что не брали кисет, в розыске тоже нет. Кто взял — Шаманов. А как мог взять Шаманов, если тогда с вокзала я пошел в другую сторону, домой пошел, потому что жена, была очень больная. А доказать некому, что врозь шли. Вот и подозревают.

Иван Евграфович тем временем, подхватив старика, визгливо ругаясь, поволок к порогу.

— А может, он тоже связан был с Артемьевым или Сеземовым? — кивнул головой Костя.

Семен Карпович шумно выдохнул, как обжегся чаем.

— Нет, это не того теста. Трус, боится тюрьмы страшно, как мне признался однажды. Покажи ему наручники — апоплексический удар хватит. Так что в крупных делах не замешан. Таскает, может, то, что плохо лежит. Я, Константин, вот что надумал, — сказал он, потирая подбородок, глядя рассеянно в стакан, — сходим-ка мы лучше в Соленый ряд, к сапожнику Тимохе. Есть такой инвалид. Вспомнился мне там, на улице, Огурец. Помнишь, может — тот, что дружка пристрелил из револьвера. Так вот, этого Огурца на той неделе Чрезвычайком самого к стенке поставил. Какие-то у него выяснились еще политические делишки. А вспомнилось, что однажды взял я у Тимохи Огурца с Мичурой. Вот как и ты тоже случайно наткнулся на них. Шел по Соленому ряду да и ковырнул носок сапога. А Тимоха-то рядом — дай, думаю, зайду, прихватит гвоздиком в два счета. Зашел, а у него гости за столом, набивают животы. Увидели меня, вскочили, а по рожам вижу, что вскочили неспроста — уж больно глаза рыскали туда и сюда. Ну, говорю я им, — чует кошка, чье мясо съела, — пойдемте в сыскное. И пошли, как бычки на веревочке, да по дороге, без моей подсказки, наболтали, как провернули дело да где. А потом как дошло, что я и не думал о них, когда шел по сапожному делу, что на мульку взял их уж и ругали себя, просто волосы рвали на себе. Так к чему я все это говорю? Уж где хорошо залечь, так у Тимохи. Дом в самом закутке, прикрыт отовсюду. А потом там всяких пристроек-сараек тьма, так что не зная, в два счета дорогу потеряешь и не догонишь.

Мимо окон, во двор, проехала подвода, на которой сидел, дрыгая ногами, извозчик в дождевой накидке. Следом за ним, туда же, прогромыхала бочка с нечистотами. Ассенизатор — старик с белой бородой, в фуражке, с высокой тульей, в балахоне, похожем на поповскую рясу, впритруску семенил рядом с бочкой, волоча за собой длинный ивовый прут.