Беззащитные гиганты

Глава пятая

С двадцати шагов мы услышали глубокое, протяжное, напряженное дыхание одурманенного зверя. Он лежал ничком, навалившись могучей грудью и брюхом на вздыбленную груду камня. Толстые ноги растопырились под грузом туши, голова свесилась вниз. Мы осторожно подобрались к нему по камням. Не движется, готов. Вот он.

Он был прекрасен: в красно-лилово-золотистом свете заката — лилово-алая, с черной росписью кожных складок, могучая, обмякшая, лоснящаяся потом туша. Вечерняя заря освещала его длинный изогнутый рог, отражалась в зрачках. Остекленевшие глаза открыты, и закат даже веки окрасил золотом и чернью, позолотил кисточки на кончиках ушей, высветил большой серебристый шприц с красно-бело-синим оперением и длинную струйку крови, стекающую по морде чудовища.

— Хорош? — Приятное, по-детски безмятежное лицо Томпсона сияло счастьем в лучах заката.

— Чертовски великолепен, — отозвался я.

Африканцы, поднявшись по камням, ахали, с восхищением разглядывая носорога. Жители Руйи, они, тем не менее, впервые видели так близко живого чипимбири. Человеку положено спасаться бегством от чипимбири. Бен с безучастным видом сел на камень спиной ко всем. Закурил трубку.

— Роджер-Роджер! — позвал Томпсон.

Он сел возле головы носорога и погладил ее; подошел Роджер-Роджер и уселся перед ним, подставляя висящую на лямках радиостанцию. Томпсон был счастлив. Он взял микрофон.

— Четыре-один, четыре-один, четыре-один, четыре-один, четыре-один, передвижка. Прием.

Голос старины Нормана ответил:

— Понял, слышу на тройку. Прием.

— Понял, — радостно сказал Томпсон. — Так вот, мы его нашли. Прием.

— Замечательно, — сказал Норман.

Было ясно, что старина Норман радостно улыбается где-то за холмами, километрах в тридцати от нас.

— Где вы сейчас? — спросил он. — Прием.

Вот оно — то, что всегда меня поражало.

— Норман, — медленно произнес Томпсон, устремив счастливые глаза на закат, — по-моему, мы где-то на юго-восток от тебя…

Он оглянулся через плечо, пытаясь рассмотреть в темноте какие-нибудь ориентиры, какую-нибудь приметную возвышенность, ничего не увидел и снова устремил взор на небо.

— Я без карты, твоя далеко? Прием.

— Понял. Прием, — сказал старина Норман.

Томпсон вздохнул.

— Я не очень-то хорошо знаю твою карту. Прием.

— Понял, — невозмутимо отозвался старина Норман.

— Но место, где мы вышли на носорога, находится примерно в полукилометре к западу от широкой излучины сухого русла. По-моему, это река Мудзи, видишь ее? Прием.

Я слушал с восхищением. И как только Томпсон все запомнил? Он ведь сегодня первый день в этих местах.

Старина Норман сверился с картой.

Река с большой излучиной — Бунгве, а не Мудзи. Прием.

— Хорошо, пускай Бунгве. Так вот, получив шприц, он побежал оттуда примерно на юго-восток, следишь? Прием.

— Понял. — Старина Норман вел пальцем по карте.

— Пробежал этим курсом около пятисот метров через холм, потом повернул на юго-запад. Как понял? Прием.

— Понял, — откликнулся Норман. — Прием.

Километра полтора он шел более или менее прямо на юго-запад, затем пересек еще одно русло. Прием.

— Понял, — сказал старина Норман.

— Так. За руслом отмахал еще километра полтора прямо на юго-запад. Прием.

— Понял, — сказал старина Норман.

— Дальше еще один, два, три холма, — считал Томпсон. — Курсом примерно на запад, на закат, в целом чуть больше километра. Это и есть наше место. На макушке третьего холма. Засек? Прием.

— Понял, я вас засек, — ответил Норман. — Постараюсь добраться возможно скорее. Прием.

— Понял, связь кончаю, — радостно подвел итог Томпсон.

Я любил слушать, как они ориентируют друг друга. Я не мог понять, как это у них получается. И даже если старина Норман — гений ориентировки, ему ведь надо каким-то образом провести «лендровер» и «мерседес» в темноте через все эти холмы, ложбины, русла и заросли. Каждый раз я восхищался обоими.

Томпсон с удовлетворением погладил могучего усыпленного зверя. Шею носорога опоясывала глубокая борозда, старый шрам от петли.

— Привет, зверюга! Отныне тебя ждет счастливая жизнь.

Носильщики все еще глазели, ахали и улыбались. Похоже было, что они оправились от похмелья. Может быть, с самого начала они просто не верили, что мы сумеем поймать чипимбири живьем. Зверь хрипло, протяжно дышал, и лилово-черные бока его по-прежнему лоснились потом в последних лучах заката. Упарился, борясь с дурманящим снадобьем. Кожа горячая и влажная, шершавая и толстенная на ощупь. Томпсон велел двум рабочим развести рядом с камнями большой костер, и желтые языки пламени с треском запрыгали по сухим чурбакам, и желтые блики заплясали вперемежку с тенями на черных боках могучего зверя, на влажных черных лицах, на камнях и на кустах.

— Переверните его на бок, — сказал Томпсон. — Ему вредно давить всем весом на грудную клетку.

Рабочие обмотали морду носорога веревкой и закрепили ее за рог. Двумя веревками захватили переднюю и заднюю ноги. Каждую веревку держали по два человека. Шесть человек присели у брюха носорога, готовые толкать, когда остальные потянут за веревки. Желтое пламя костра рассыпало золотые блики и черные тени.

— Сразу отскакивайте, если начнет брыкаться.

— Малунга… чэй… чэй… Хай-йе! — затянул Томпсон нараспев, и рабочие глухо, натужно подхватили: «Хай-йе» — и одни натянули веревки, а другие изо всех сил уперлись в широкий бок, и здоровенный зверь с гулким, сиплым стоном качнулся на брюхе. Качнулся, туловище наклонилось, огромные ноги, схваченные веревками, задрались вверх в свете костра, и тут носорог забился. Неожиданно дернулся всем телом, издав громкий, протяжный, протестующий звук, выгнул могучий хребет, вскинул огромную одурманенную голову с горящими глазами, взбрыкнул ногами, пытаясь встать, и рабочие бросились наутек, толкая друг друга и крича: «Берегись!» А носорог гулко шлепнулся обратно на брюхо, и голова его поникла, и он снова впал в забытье, издавая громкий, стонущий храп.

Мы пришли в себя.

— Фути, — сказал Томпсон. — Еще раз.

Он поставил еще по одному человеку на каждую веревку.

— Малунга… чэй… чэй…

И хором:

— Хай-йе!

И мы налегли изо всех сил, готовые в любой момент отскочить в сторону, и громадное туловище сильно накренилось, и носорог снова забился, изогнулся и с грохотом шлепнулся на бок, не успев дать нам отпор, судорожно дернулся всем своим могучим телом и опять уснул. Свесив голову с камней и постанывая, он лежал на боку в мятущемся свете костра.

— Ему надо подушку, — сказал Томпсон.

Нашел большой плоский камень и подложил под голову зверя.

— Еще.

Калашака принес еще один камень и примостил его на первом. Томпсон обхватил обеими руками голову зверя, поднатужился, поднял ее, кряхтя, и Калашака добавил к «подушке» третий камень. Томпсон отпустил голову, теперь она лежала вровень с туловищем. Томпсон снял с себя шляпу и затолкал ее под голову зверя, чтобы не пострадал глаз. Носорог шумно, протяжно вздохнул с подвыванием. Он крепко спал.

Мы не могли наглядеться на него. В свете костра на груде африканских камней спал, похрапывая, огромный, лоснящийся потом доисторический зверь, С большим шприцем во лбу. Мы были очень довольны своей добычей.

Томпсон ухватился за шприц и потянул. Шприц не поддавался. Он взялся покрепче и опять потянул, вращая шприц, словно вытаскивал неподатливую пробку из бутылки, и шприц выскочил. Томпсон поднес к глазам большую окровавленную иглу длиной и толщиной с трехдюймовый гвоздь. Игла была изогнута и сломана. Вот почему она не поддавалась. Видно, дошла до черепа и согнулась. В голове носорога остался кончик длиной больше двух сантиметров. Из ранки струилась кровь, сбегая по коже вниз.

Томпсон достал перочинный нож и, присев на корточки, стал медленно погружать лезвие в ранку, пока не уперся в черепную кость. Осторожно поводил лезвием, нащупывая отломившийся кончик. Носорог шумно, протяжно застонал, и Томпсон весь напрягся, готовый отскочить. Но зверь крепко спал. В свете костра Томпсон продолжал зондировать рану окровавленным лезвием, однако никак не мог нащупать кончик. Вытащил нож и сделал новый надрез, поперек первого.

— Вот он.

Мы напряженно следили за ним. Мне было не по себе от этой картины, но зверь крепко спал. Томпсон знал, что делает. Он поводил лезвием, однако никак не мог поддеть обломок. Встал и вытер окровавленный нож о свои шорты.

— Придется подождать, пока приедет Норман, у него в ящике с инструментами есть плоскогубцы.

Я был рад, что он кончил зондировать. Пусть зверь ничего не чувствовал, все равно жалко смотреть. Хотя именно лоб принимает на себя все удары, когда носороги сражаются между собой.

— Мути, — сказал Томпсон. — Лекарства.

Подошел носильщик с деревянным ящичком. Африканцы плотным кольцом обступили носорога. В аптечке лежали пузырьки с лекарствами, препарат М-99 для шприцев, противозмеиная сыворотка, пластырь. Томпсон достал маленький пластиковый шприц с пенициллином. Срезал кончик и погрузил шприц глубоко в кровоточащую рану на лбу носорога. Густой белый антибиотик заполнил рану доверху и, смешавшись с кровью, потек вниз длинной красно-белой струйкой. Носорог глубоко вздохнул. Мы смотрели на него с чувством удовлетворения.

Томпсон протянул Калашаке термометр:

— Померь ему температуру.

Вместе с Ричардом Томпсон приступил к измерениям, а Невин записывал данные в дневник.

— Общая длина от основания хвоста до конца верхней губы? — прочел Невин первый пункт.

— Три метра десять сантиметров.

— Высота в холке?

Они смерили высоту.

— Сто шестьдесят пять сантиметров.

— Обхват груди?

— Двести пятьдесят восемь сантиметров.

— Диаметр ступни?

— Двадцать пять сантиметров.

— Длина рога?

— Семьдесят три сантиметра.

— Окружность рога в основании?

— Семьдесят сантиметров.

— Пульсация сердца?

Томпсон вооружился стетоскопом. Присел подле связанных ног носорога и приложил воронку к могучей груди. Отыскал точку с лучшей слышимостью и посмотрел на часы.

— Шестнадцать, — сказал он.

— Дыхание?

Я уже подсчитал, приставив руку к широким ноздрям зверя.

— Семь раз в минуту.

Ноздри были теплые и мягкие.

— Температура?

Калашака, вставивший термометр в анальное отверстие зверя, с готовностью выдернул его и передал Томпсону. Томпсон поднес термометр к свету.

— Тридцать восемь и девять. Малость повышенная.

Кожа носорога была по-прежнему влажной под действием М-99, но в целом все было в порядке, он крепко спал. Мы были очень довольны. Все, что зависит от нас сделано, оставалось ждать старину Нормана.

Я закурил сигарету. Все подыскивали себе удобное сиденье. Это была моя первая сигарета за четыре часа и я с удовольствием затягивался. Мы не ели с самого утра, если не считать таблетки с глюкозой, но я не чувствовал голода. Сигарета отменно действовала на мои нервы. Я вдруг почувствовал запах собственного пота и ощутил приятную усталость человека, побродившего по бушу; за весь этот день я присел всего лишь в третий, может быть в четвертый раз, я наслаждался отдыхом. Беспокойное жёлтое пламя большого костра, ярко-красные отсветы толстых чурбаков и громкий треск; и летящие к звездам искры, словно стаи бесенят; и ярко-желтые блики, брызгающие золотом на черный кустарник, на камни, на черные лица; и наш здоровенный зверь, простертый на земле могучий носорог с переливами золота и черни на огромных ребрах и схваченные веревками толстые ноги, и ровно лежащая, объятая глубоким сном громадная голова — такая мирная и безобидная в мятущемся свете костра, и гулкие, сиплые вздохи, и теперь он наш, и я был вполне счастлив. Продолжая курить, я поглаживал одной рукой широкую морду зверя. Огромная пасть была открыта, и мне нравилось гладить треугольник верхней губы носорога; широкие ноздри ласкали руку протяжными, теплыми, влажными, стонущими выдохами, и рог безмятежно и безобидно поблескивал в свете костра, и сладкая усталость пронизывала меня до костей, и я курил и был совершенно счастлив.