Изобретение прав человека: история

Свободные черные, рабство и раса

Сокрушительная сила революционной логики прав еще лучше прослеживается в решениях французов относительно свободных черных и рабов. И снова для наглядности прибегнем к сравнению: Франция признала политическое равноправие свободных черных в 1792 году, а в 1794-м – задолго до любого другого рабовладельческого государства – освободила рабов. Новообразованные Соединенные Штаты предоставили равные права религиозным меньшинствам гораздо раньше британских «братьев», однако сильно запоздали с отменой рабства. После многолетней кампании, возглавляемой созданным с подачи квакеров «Обществом за искоренение работорговли», британский парламент запретил торговлю рабами в 1807 году, а в 1833 году отменил рабство на всей территории Британской империи. В Соединенных Штатах дела обстояли намного хуже, поскольку Конституционный Конвент 1787 года не позволил федеральному правительству регулировать вопросы, связанные с рабством. Несмотря на то что Конгресс также проголосовал за запрещение ввоза рабов в 1807 году, рабство в Соединенных Штатах не было официально отменено до 1865 года, когда была ратифицирована Тринадцатая поправка к Конституции. Более того, после 1776 года положение свободных черных во многих штатах по сути ухудшилось и стало совершенно отчаянным в 1857 году, когда Верховный суд США вынес решение по печально известному делу «Дред Скотт против Сэнфорда», постановив, что все привезенные в Америку чернокожие и их потомки не являются гражданами Соединенных Штатов. Решение по делу было аннулировано в 1868 году с принятием Четырнадцатой поправки к Конституции США, согласно которой «Всякий, родившийся в Соединенных Штатах или причисленный к их населению вследствие натурализации и подчиненный их юрисдикции, считается гражданином Соединенных Штатов и того Штата, в котором имеет постоянное место жительства»[176].

Французские аболиционисты последовали примеру английских единомышленников, организовав в 1788 году «Общество друзей чернокожих» по образцу британского «Общества за искоренение работорговли». Не имея широкой поддержки, эта французская организация могла бы потерпеть неудачу, если бы события 1789 года не обратили на нее всеобщее внимание. Игнорировать мнение «Друзей чернокожих» было сложно, поскольку в их рядах числились такие выдающиеся деятели, как Бриссо, Кондорсе, Лафайет и аббат Анри Грегуар, – все известные защитники прав человека в других областях. Грегуар, католический священник из Лотарингии, еще до 1789 года выступал за смягчение ограничений, применявшихся к евреям на востоке Франции, а в 1789 году опубликовал памфлет в поддержку предоставления равных прав цветному населению. Он привлек внимание к растущим расистским настроениям белых колонистов. «Белые, – утверждал он, – пользуясь тем, что власть в их руках, несправедливо считают, будто темный цвет кожи делает человека недостойным общественных благ»[177].

Однако за отмену рабства и предоставление прав свободным черным и мулатам пришлось побороться. В новом Национальном собрании аболиционисты находились в меньшинстве – тех, кто боялся противодействовать рабовладельческой системе и притоку несметных богатств, которые она приносила Франции, было гораздо больше. Белым плантаторам и торговцам из портовых городов на побережье Атлантики, как правило, удавалось изображать «Друзей чернокожих» фанатиками, стремящимися поднять рабов на восстание. 8 марта 1790 года депутаты приняли декрет, согласно которому Конституция, а следовательно, и Декларация прав человека и гражданина на колонии больше не распространялись. Представитель Комитета по делам колоний Антуан Барнав так объяснял решение депутатов: «полное и повсеместное применение общих принципов [в колониях] невозможно… по нашему мнению, разница в географическом положении, нравах и обычаях, климатических условиях и продуктах диктует иные законы». Декрет также объявлял незаконным подстрекательство к мятежам в колониях[178].

Несмотря на это поражение, обсуждение вопроса о равноправии неумолимо захватило все слои колониального общества. Оно началось на самом верху социальной лестницы с белых плантаторов самой крупной и богатой колонии – Сан-Доминго (ныне Гаити). В середине 1788 года они потребовали реформы колониальной торговли и возможности собственного представительства в Генеральных Штатах следующего созыва. Некоторое время спустя они пригрозили потребовать независимость, как Северная Америка, если правительство страны попытается нарушить сложившуюся рабовладельческую систему. С другой стороны, белые из низших классов ожидали, что революция во Франции выровняет их положение по отношению к более богатым собратьям, не желавшим делить политическую власть с простыми ремесленниками и лавочниками.

Еще большую опасность для сохранения статус-кво представляло нарастающее недовольство свободных черных и мулатов. Согласно королевскому декрету, они были лишены права заниматься большинством профессий и даже брать себе имена белых родственников; тем не менее свободным цветным принадлежала значительная собственность: например, треть плантаций и четверть всех рабов на Сан-Доминго. Они добивались равного отношения к себе по сравнению с белыми, даже несмотря на то что, по сути, речь шла о поддержке рабовладельческой системы. Венсан Оже, один из делегатов, представлявших свободных цветных в Париже в 1789 году, постарался склонить белых плантаторов на свою сторону, делая особый акцент на их общих, как владельцев плантаций, интересах: «Мы дождемся, что потекут реки крови, наши земли завоюют, фабрики разрушат, а дома сожгут… рабы поднимут знамя борьбы». Он предлагал предоставить равные права таким же свободным цветным, как он сам, которые впоследствии помогут сдерживать рабов, по крайней мере некоторое время. Когда все попытки найти понимание у белых плантаторов и «Друзей чернокожих» провалились, Оже вернулся на Сан-Доминго и осенью 1790 года поднял восстание свободных цветных. Его подавили, а самого Венсана колесовали[179].

Однако борьба за равноправие свободных цветных на этом не закончилась. В Париже благодаря активным выступлениям «Друзей чернокожих» в мае 1791 года был принят декрет, наделивший политическими правами всех цветных, рожденных от свободных родителей. После восстания невольников Сан-Доминго в августе 1791 года депутаты его отменили и в апреле 1792 года приняли другой, гарантирующий бо́льшие послабления. Растерянность депутатов неудивительна – ситуация на местах, в колониях, могла бы поставить в тупик любого. К восстанию рабов, начавшемуся в середине августа 1791 года, к концу месяца присоединились десять тысяч сторонников – их число продолжало стремительно расти. Вооруженные отряды невольников убивали белых, жгли поместья и поля сахарного тростника. Плантаторы незамедлительно обвинили в происходящем «Друзей чернокожих» с их «банальностями о правах человека»[180].

Какую позицию в этом противостоянии занимали сами свободные цветные? Они служили в вооруженном ополчении, которое должно было ловить беглых рабов, а некоторые из них и сами держали невольников. В 1789 году «Друзья чернокожих» изображали их одновременно оплотом колониального мира, надежной защитой от возможных мятежей невольников и посредниками при отмене рабства – как бы она ни происходила. Теперь же рабы подняли восстание. Ранее не принимавшие точку зрения «Друзей чернокожих» парижские депутаты стали массово высказываться в их поддержку в начале 1792 года. Они надеялись, что свободные цветные смогут объединиться с французскими военными и низшими слоями белого населения и выступить против богатых плантаторов и рабов одновременно. Депутат Арман Ги Керсен, в прошлом морской офицер и плантатор, выдвинул следующий довод: «Положение этого класса [бедных белых] становится прочнее благодаря свободным цветным собственникам; это партия Национального собрания на острове… Так что страхи колонистов [белых плантаторов] небеспочвенны: они имеют все основания бояться влияния нашей Революции на принадлежащих им рабов. Права человека переворачивают систему, которой они обязаны своим состоянием… Лишь изменив свои принципы, они [колонисты] спасут свою жизнь и богатство». Депутат Керсен продолжил настаивать на постепенной отмене рабства. На деле, в ходе восстания свободные черные и мулаты так и не смогли определиться в своих симпатиях: они то объединялись с белыми против рабов, то с рабами против белых[181].

И вновь, сильная комбинация теории (провозглашение прав) и практики (на этот раз открытый протест и восстание) заставила законодателей действовать решительно. Судя по выступлению Керсена, права человека неизбежно становились темой для обсуждения, даже в Национальном собрании, объявившем, что они неприменимы по отношению к колониям. Произошедшие события вынудили депутатов признать их применимость в тех местах и по отношению к тем группам, которым они поначалу надеялись в этих правах отказать. Противники предоставления прав свободным цветным согласились со сторонниками такого шага в главном: права свободных цветных нельзя рассматривать отдельно от самой рабовладельческой системы. Как только права были признаны, следующий шаг стал еще более неотвратимым.

К лету 1793 года французские колонии захлестнула волна бунтов и мятежей. Сама Франция была провозглашена республикой, и теперь ей предстояло помериться силами с Британией и Испанией на Карибах. Белые плантаторы искали альянса с британцами. Часть мятежных рабов Сан-Доминго перешла на сторону испанцев, контролировавших восточную половину острова – Санто-Доминго, – в обмен на обещание даровать им свободу. Однако отмена рабства в планы Испании не входила. В августе 1793 года при полном поражении французской колониальной администрации два прибывших из Франции комиссара предлагали свободу рабам, а затем и их семьям, в обмен на службу республике. Кроме того, они обещали земельные концессии. К концу месяца комиссары сулили свободу целым провинциям. Декрет, освобождавший рабов на севере, начинался со Статьи 1 Декларации прав человека и гражданина: «Люди рождаются и остаются свободными и равными в правах». Парижские депутаты поначалу боялись плана британцев освободить всех рабов и таким образом подорвать власть Франции, тем не менее в феврале 1794 года они проголосовали за отмену рабства во всех колониях. Решение было принято сразу после того, как они выслушали свидетельские показания непосредственных участников событий – белого, мулата и бывшего раба, посланных из Сан-Доминго объяснить французам необходимость эмансипации. Вдобавок к отмене «рабства негров во всех колониях» депутаты постановили, что «все люди без различия цвета их кожи, проживающие в колониях, являются французскими гражданами и пользуются всеми правами, обеспечиваемыми Конституцией»[182].

Была ли отмена рабства деянием просвещенного альтруизма? Вряд ли. Массовое восстание рабов в Сан-Доминго вместе с войной на нескольких фронтах не оставили комиссарам, а следовательно, и парижским депутатам большого выбора, если они хотели удержать хотя бы часть островной колонии. Однако, как показали действия Британии и Испании, возможностей для маневров с целью сохранения рабства было предостаточно: они могли бы пообещать частично освободить только тех, кто перешел на их сторону, не отменяя рабство полностью. Но с распространением «прав человека» Франции стало намного труднее поддерживать рабовладельческую систему. Обсуждение прав, захватившее всю страну, помешало попыткам депутатов вывести колонии за рамки конституции, а также подвигло самих свободных цветных и рабов к выдвижению новых требований и ожесточенной борьбе за них. Плантаторы и их союзники с самого начала почувствовали угрозу. Находившиеся в Париже депутаты от колоний тайно посылали домой письма, в которых советовали своим друзьям «присматривать за людьми и происходящим, арестовывать подозреваемых и перехватывать любые письма и документы, хотя бы упоминавшие слово „свобода“». Возможно, рабы и не понимали всех тонкостей доктрины прав человека, однако эти слова, несомненно, стали для них спасительным заклинанием. Бывший раб Туссен Лувертюр, вскоре возглавивший восстание, в августе 1793 заявлял: «Я хочу, чтобы Свобода и Равенство правили в Сан-Доминго. Я работаю ради них. Присоединяйтесь к нам, братья [повстанцы], и вместе с нами сражайтесь за общее дело». Без первоначальной Декларации отмена рабства в 1794 году так и осталась бы невозможной[183].